278. Завершение экспедиций на приполярный Северо-Восток.1
После праздничного ужина в гостиницу нас отвозил Вольфсон.
- Что вы думаете о мрачных пророчествах, которые мы сегодня услыхали? - спросил я у него.
- Я давно думаю о том, что Чукотка находится в состоянии неустойчивого равновесия, и если, как это было на ГОКе «Полярный», власти решают, что здесь много золота, которое легко взять, они даже не считают, как много - на год, на три, на пять. На «Полярном» сейчас золото гребут лопатой, и так это продолжаться не может. Но в реке Пильхинкууль уничтожены нерестилища, а ягель на многие километры вокруг отравлен реактивами обогатительной фабрики. Золото кончится, а традиционные промыслы в Шмитовском районе ещё долго будут невозможны.
- Вы будете по этому поводу что-нибудь предпринимать? - спросил я у Вольфсона.
- Я организовал уже три хозрасчётных туберкулёзных диспансера с запасами материалов и медикаментов, которых хватит лет на 30. Это потому, что я врач. Я врачом останусь в любой ситуации, но у меня есть жена и дети, и я хожу на вельботе за морским зверем и тренируюсь в сухопутной охоте в лесотундре. Я здесь один из первых могу не ждать путины, потому что я освоил особую методику сетевого лова, которая применима в здешних морях. Так что я проживу, и постараюсь сделать так, чтобы чукчи не вымерли от туберкулёза.
Северная тишина (окрестности Анадыря).
Фото: Marusy
- А что, вы реально оцениваете эту опасность?
- Очень реально, - сказал Вольфсон, - даже если перемены будут только на половину так страшны, как их описал «националист».
- А что вы думаете о самом «националисте»?
- Я думаю, - сказал Вольфсон, - что кличка «староста» более удачна. Сейчас он на хорошем уровне овладел английским и ежегодно выезжает со своими выставками в страны Западной Европы и в США, много и широко общается. Человек, который ведёт такой образ жизни обычно перестаёт быть националистом. А то, что он говорил сегодня, я думаю не просто результат его размышлений. Он беседовал с крупными экономистами, с людьми, которые называют свою специальность «советологи», никогда не принимая ничьих заявлений на веру, он тщательно их продумывает и отбирает то, что на его взгляд соответствует реалиям, и поэтому то, что он говорит, я бы тоже принял всерьёз.
- Он сможет что-нибудь сделать для Чукотки?
- Во всяком случае, он будет интенсивно к этому стремиться, и то, что он передал в распоряжение окрисполкома свои работы, которые оцениваются примерно в полмиллиона долларов, в достаточно степени это подтверждает. Если бы большинство чукчей составляли такие люди, как «староста», Нутэтэгрынэ, Кымытваль, я бы думал, что у Чукотки есть надежда, - Вольфсон долго молчал и после этой длительной паузы неожиданно меня спросил: - А вы когда вылетаете?
- Я думаю, завтрашним утренним рейсом.
- Я давно не был в ИБПС, - сказал Вольфсон, - пора мне там показаться. И мне хочется проводить Вас не в Анадыре, а в Магадане, когда Вы будете покидать приполярный Северо-Восток, я буду знать, что я использовал все возможности для общения с вами.
- Я не покидаю страну, - сказал я, - и вы - гражданин Советского Союза, не лишены права перемещений.
- Одно меня объединяет со старостой - я жду недалёких перемен, которые не улучшат ситуацию в стране, и я не знаю, что для меня будет возможным, когда эти перемены наступят.
- Мне кажется, - сказал я Вольфсону, что Чукотка - район мрачных прогнозов.
- Помните, вы рассказывали мне о том, какую помощь Вам оказали помощник Косыгина и заведующий Сводным отделом Госплана?
- Помню, и что?
- Вернётесь в Москву, поговорите с ними, я думаю, что вы увидите, что самые мрачные прогнозы можно услышать и не на Чукотке.
«Да, - подумал я, - как это мне не пришло в голову обсудить мнение Игоря Игнатьевича и Леонида Ивановича о перспективах развития страны. Вольфсон очень осторожен в высказываниях, и если он даёт мне такой совет, то, вероятно, его стоит реализовать».
Когда я вошёл в номер, я увидел, что у Елены Дмитриевны в гостях чета Калачёвых, и на мой удивлённый вопрос «А вы то как здесь оказались?» Калачёв ответил:
- Я - главный психиатр области, так или иначе, мне нужно знать, что и где делается, а приурочить поездку на Чукотку к вашему на ней пребыванию имеет прямой резон. Мы с Еленой Дмитриевной проконсультировали несколько человек, и долго говорили о том, что происходит, и о том, что всех нас ждёт. Вероятно, я и раньше предполагал, что не буду всю жизнь жить на Колыме и Чукотке, тем более, что мой старший будет в будущем году поступать в наш институт. А, поговорив с пациентами и их родственниками, я понял, что нужно от неопределённых планах отъезда из этого региона переходить к вполне конкретным.
- Когда ты работаешь, - сказала мне Елена Дмитриевна, - то всё, что не касается работы непосредственно, мало занимает твоё внимание, а если работа идёт хорошо (а у нас она шла хорошо), тебе кажется, что работа идёт хорошо везде.
Анадырь. Полярный день.
Фото: vlad-chernavtsev
- А что кажется тебе? - спросил её я.
- Я серьёзно обеспокоена, - сказала Елена Дмитриевна. - Я была категорическим противником отъезда моей дочери Маши в Израиль вместе с моими внуками и моим зятем. А сейчас я уже собиралась говорить с тобой о том, что мы можем сделать для того, чтобы они легче прижились в Израиле.
- А ты считаешь вопрос их отъезда решённым? - удивился я.
- Нет, - сказал Елена Дмитриевна, - но вероятность этого отъезда для меня повысилась.
- Возможно, что здесь будет хуже, - сказал я, - но не думаю, что в Израиле будет лучше.
- В той семье решает Машин муж, а мы с тобой можем думать только о том, что можем сделать мы.
- И ты только сейчас впервые поделилась со мной этими соображениями?
- Даже и сейчас это ничего не изменило.
Калачёвы слушали этот разговор молча, а потом Валерий Фёдорович сказал:
- Я никому не смогу помочь в Израиле, но если я буду работать в Москве, то на мою поддержку вы можете рассчитывать.
Я всегда знал, что на Калачёва можно положиться, но, к сожалению, он умер как раз тогда, когда для лаборатории наступил наиболее тяжёлый период.
Выступление «старосты», мнение Вольфсона, беспокойство Калачёва о будущем, и сообщение Елены Дмитриевны о возможном отъезде Маши в Израиль, создало гнетущую атмосферу и заставило меня в течение нескольких дней детально продумывать свои возможности при разных вероятных поворотах событий.
Работа, которую предусматривала программа «Отчизна» на приполярном Северо-Востоке, была завершена, во всяком случае, та часть работы, которая требовала экспедиций, обрабатывать собранные материалы можно было и в Москве. И впервые за долгое время у меня возникло ощущение потери, очень похожее на то, что я испытывал, когда покидал Лениногорск.
День в Магадане ушёл на бюрократические формальности - мы подводили итоги наших отношений с ИБПС, составили список публикаций, которые бы завершали нашу совместную работу, и в конце разговора Контримавичус вдруг сказал:
- То, что наша совместная работа кончается, вызывает сожаление. Но оно меньше, чем могло бы быть, потому что моя работа в Магадане, по-видимому, тоже завершается.
Анадырь. Лестница в небо.
Фото: Лунный цветочек
- Что вы собираетесь делать? - спросил я.
- Я никогда не жил в Литве, - сказал Контримавичус, - хотя литовец я чистокровный. Я родился в Москве, потом работал в Магадане, и теперь, когда Литва собирает представителей своего этноса, которые успели вырасти за пределами Литвы, мне предложили баллотироваться на должность председателя биологического отделения Академии наук Литвы. В Москве профессоров значительно больше, чем животных, занесённых в Красную книгу. Если я перееду в Москву, я буду одним из них среди гама, суеты, которые не дают возможности сосредоточиться и думать. В Вильнюсе 500 тысяч населения, это оптимальное количество, уже есть все культурные учреждения, уже доступны все внутрисоюзные и международные связи, а председатель отделения Академии в Вильнюсе - заметный человек. Я понимаю, что для меня это правильное решение, но расставаться с вами мне жалко.
- Можете не сомневаться, что мне тоже. Вы один из лучших руководителей, с которым мне приходилось иметь дело.
Из переговорного устройства «директор-секретарь» послышалось:
- Витаутас Леонович, пришёл Калачёв и просит разрешения на минуту к вам зайти.
Европейски воспитанный, хотя и в Москве, Контримавичус повернулся в мою строну:
- Вы разрешите, Феликс Борисович?
- Никаких возражений.
- Просите, - сказал Контримавичус секретарю.
Дверь отворилась, вошёл Валерий Фёдорович и сказал:
- Хорошо, что вы сейчас здесь оба. Мы сегодня хотим по случаю отъезда Феликс Борисовича и Елены Дмитриевны устроить прощальный шашлык на старой трассе. Я даже не спрашиваю у Феликса Борисовича, придёт ли он, он безусловно придёт. Но, Витаутас Леонович, мне бы хотелось, чтобы пришли и вы. Это ведь кончается эпоха в психологии и психиатрии Магаданской области.
Контримавичус помолчал минуту, посмотрел на Калачёва необычайно для себя серьёзно, и сказал:
- Значение этого я понимаю. Я приду.
Продолжение следует.
- Что вы думаете о мрачных пророчествах, которые мы сегодня услыхали? - спросил я у него.
- Я давно думаю о том, что Чукотка находится в состоянии неустойчивого равновесия, и если, как это было на ГОКе «Полярный», власти решают, что здесь много золота, которое легко взять, они даже не считают, как много - на год, на три, на пять. На «Полярном» сейчас золото гребут лопатой, и так это продолжаться не может. Но в реке Пильхинкууль уничтожены нерестилища, а ягель на многие километры вокруг отравлен реактивами обогатительной фабрики. Золото кончится, а традиционные промыслы в Шмитовском районе ещё долго будут невозможны.
- Вы будете по этому поводу что-нибудь предпринимать? - спросил я у Вольфсона.
- Я организовал уже три хозрасчётных туберкулёзных диспансера с запасами материалов и медикаментов, которых хватит лет на 30. Это потому, что я врач. Я врачом останусь в любой ситуации, но у меня есть жена и дети, и я хожу на вельботе за морским зверем и тренируюсь в сухопутной охоте в лесотундре. Я здесь один из первых могу не ждать путины, потому что я освоил особую методику сетевого лова, которая применима в здешних морях. Так что я проживу, и постараюсь сделать так, чтобы чукчи не вымерли от туберкулёза.
Северная тишина (окрестности Анадыря).
Фото: Marusy
- А что, вы реально оцениваете эту опасность?
- Очень реально, - сказал Вольфсон, - даже если перемены будут только на половину так страшны, как их описал «националист».
- А что вы думаете о самом «националисте»?
- Я думаю, - сказал Вольфсон, - что кличка «староста» более удачна. Сейчас он на хорошем уровне овладел английским и ежегодно выезжает со своими выставками в страны Западной Европы и в США, много и широко общается. Человек, который ведёт такой образ жизни обычно перестаёт быть националистом. А то, что он говорил сегодня, я думаю не просто результат его размышлений. Он беседовал с крупными экономистами, с людьми, которые называют свою специальность «советологи», никогда не принимая ничьих заявлений на веру, он тщательно их продумывает и отбирает то, что на его взгляд соответствует реалиям, и поэтому то, что он говорит, я бы тоже принял всерьёз.
- Он сможет что-нибудь сделать для Чукотки?
- Во всяком случае, он будет интенсивно к этому стремиться, и то, что он передал в распоряжение окрисполкома свои работы, которые оцениваются примерно в полмиллиона долларов, в достаточно степени это подтверждает. Если бы большинство чукчей составляли такие люди, как «староста», Нутэтэгрынэ, Кымытваль, я бы думал, что у Чукотки есть надежда, - Вольфсон долго молчал и после этой длительной паузы неожиданно меня спросил: - А вы когда вылетаете?
- Я думаю, завтрашним утренним рейсом.
- Я давно не был в ИБПС, - сказал Вольфсон, - пора мне там показаться. И мне хочется проводить Вас не в Анадыре, а в Магадане, когда Вы будете покидать приполярный Северо-Восток, я буду знать, что я использовал все возможности для общения с вами.
- Я не покидаю страну, - сказал я, - и вы - гражданин Советского Союза, не лишены права перемещений.
- Одно меня объединяет со старостой - я жду недалёких перемен, которые не улучшат ситуацию в стране, и я не знаю, что для меня будет возможным, когда эти перемены наступят.
- Мне кажется, - сказал я Вольфсону, что Чукотка - район мрачных прогнозов.
- Помните, вы рассказывали мне о том, какую помощь Вам оказали помощник Косыгина и заведующий Сводным отделом Госплана?
- Помню, и что?
- Вернётесь в Москву, поговорите с ними, я думаю, что вы увидите, что самые мрачные прогнозы можно услышать и не на Чукотке.
«Да, - подумал я, - как это мне не пришло в голову обсудить мнение Игоря Игнатьевича и Леонида Ивановича о перспективах развития страны. Вольфсон очень осторожен в высказываниях, и если он даёт мне такой совет, то, вероятно, его стоит реализовать».
Когда я вошёл в номер, я увидел, что у Елены Дмитриевны в гостях чета Калачёвых, и на мой удивлённый вопрос «А вы то как здесь оказались?» Калачёв ответил:
- Я - главный психиатр области, так или иначе, мне нужно знать, что и где делается, а приурочить поездку на Чукотку к вашему на ней пребыванию имеет прямой резон. Мы с Еленой Дмитриевной проконсультировали несколько человек, и долго говорили о том, что происходит, и о том, что всех нас ждёт. Вероятно, я и раньше предполагал, что не буду всю жизнь жить на Колыме и Чукотке, тем более, что мой старший будет в будущем году поступать в наш институт. А, поговорив с пациентами и их родственниками, я понял, что нужно от неопределённых планах отъезда из этого региона переходить к вполне конкретным.
- Когда ты работаешь, - сказала мне Елена Дмитриевна, - то всё, что не касается работы непосредственно, мало занимает твоё внимание, а если работа идёт хорошо (а у нас она шла хорошо), тебе кажется, что работа идёт хорошо везде.
Анадырь. Полярный день.
Фото: vlad-chernavtsev
- А что кажется тебе? - спросил её я.
- Я серьёзно обеспокоена, - сказала Елена Дмитриевна. - Я была категорическим противником отъезда моей дочери Маши в Израиль вместе с моими внуками и моим зятем. А сейчас я уже собиралась говорить с тобой о том, что мы можем сделать для того, чтобы они легче прижились в Израиле.
- А ты считаешь вопрос их отъезда решённым? - удивился я.
- Нет, - сказал Елена Дмитриевна, - но вероятность этого отъезда для меня повысилась.
- Возможно, что здесь будет хуже, - сказал я, - но не думаю, что в Израиле будет лучше.
- В той семье решает Машин муж, а мы с тобой можем думать только о том, что можем сделать мы.
- И ты только сейчас впервые поделилась со мной этими соображениями?
- Даже и сейчас это ничего не изменило.
Калачёвы слушали этот разговор молча, а потом Валерий Фёдорович сказал:
- Я никому не смогу помочь в Израиле, но если я буду работать в Москве, то на мою поддержку вы можете рассчитывать.
Я всегда знал, что на Калачёва можно положиться, но, к сожалению, он умер как раз тогда, когда для лаборатории наступил наиболее тяжёлый период.
Выступление «старосты», мнение Вольфсона, беспокойство Калачёва о будущем, и сообщение Елены Дмитриевны о возможном отъезде Маши в Израиль, создало гнетущую атмосферу и заставило меня в течение нескольких дней детально продумывать свои возможности при разных вероятных поворотах событий.
Работа, которую предусматривала программа «Отчизна» на приполярном Северо-Востоке, была завершена, во всяком случае, та часть работы, которая требовала экспедиций, обрабатывать собранные материалы можно было и в Москве. И впервые за долгое время у меня возникло ощущение потери, очень похожее на то, что я испытывал, когда покидал Лениногорск.
День в Магадане ушёл на бюрократические формальности - мы подводили итоги наших отношений с ИБПС, составили список публикаций, которые бы завершали нашу совместную работу, и в конце разговора Контримавичус вдруг сказал:
- То, что наша совместная работа кончается, вызывает сожаление. Но оно меньше, чем могло бы быть, потому что моя работа в Магадане, по-видимому, тоже завершается.
Анадырь. Лестница в небо.
Фото: Лунный цветочек
- Что вы собираетесь делать? - спросил я.
- Я никогда не жил в Литве, - сказал Контримавичус, - хотя литовец я чистокровный. Я родился в Москве, потом работал в Магадане, и теперь, когда Литва собирает представителей своего этноса, которые успели вырасти за пределами Литвы, мне предложили баллотироваться на должность председателя биологического отделения Академии наук Литвы. В Москве профессоров значительно больше, чем животных, занесённых в Красную книгу. Если я перееду в Москву, я буду одним из них среди гама, суеты, которые не дают возможности сосредоточиться и думать. В Вильнюсе 500 тысяч населения, это оптимальное количество, уже есть все культурные учреждения, уже доступны все внутрисоюзные и международные связи, а председатель отделения Академии в Вильнюсе - заметный человек. Я понимаю, что для меня это правильное решение, но расставаться с вами мне жалко.
- Можете не сомневаться, что мне тоже. Вы один из лучших руководителей, с которым мне приходилось иметь дело.
Из переговорного устройства «директор-секретарь» послышалось:
- Витаутас Леонович, пришёл Калачёв и просит разрешения на минуту к вам зайти.
Европейски воспитанный, хотя и в Москве, Контримавичус повернулся в мою строну:
- Вы разрешите, Феликс Борисович?
- Никаких возражений.
- Просите, - сказал Контримавичус секретарю.
Дверь отворилась, вошёл Валерий Фёдорович и сказал:
- Хорошо, что вы сейчас здесь оба. Мы сегодня хотим по случаю отъезда Феликс Борисовича и Елены Дмитриевны устроить прощальный шашлык на старой трассе. Я даже не спрашиваю у Феликса Борисовича, придёт ли он, он безусловно придёт. Но, Витаутас Леонович, мне бы хотелось, чтобы пришли и вы. Это ведь кончается эпоха в психологии и психиатрии Магаданской области.
Контримавичус помолчал минуту, посмотрел на Калачёва необычайно для себя серьёзно, и сказал:
- Значение этого я понимаю. Я приду.
Продолжение следует.