152. Наукан 6
Когда я через двор подходил к центральному входу больницы, я увидел эскимоса.
- Кто ты? - спросил я.
- Я Ивакак, - ответил он. - Здесь в больнице моя девушка, и я приехал из Уэлена чтобы немножко пожить здесь.
- Что ты делаешь в Уэлене?
- В косторезной мастерской работаю. Я мастер по вытачиванию объёмных фигур, у меня это получается лучше, чем живопись по кости.
- Ты видел главного врача?
- Видел.
- Что он тебе сказал?
- Он сказал, чтобы я пока пилил дрова, а когда у него будет свободное время, мы поговорим.
Я сказал Ивакаку:
- Мы ещё увидимся, а пока я зайду и посмотрю, как чувствует себя твоя девушка.
Пациентка лежала на кушетке в кабинете Калачёва с закрытыми глазами и иногда стонала.
- Вы говорите по-русски? - спросил я.
- Не очень хорошо, - ответила молодая женщина.
- А как вас зовут?
- Нагуя.
- Почему вы попали в больницу?
- Мой отец и мой брат решили, что мне нужно здесь быть.
Она не продолжала фразу, а я тоже держал паузу. Молчание длилось около 10 минут, потом женщина спросила:
- Что вы будете со мной делать?
- Лечить, - сказал я.
- Вы думаете, я больна?
- У меня ещё нет определённого мнения, ведь я Вас только что увидел.
- Отец говорит, что я стала другая.
- А что думаете вы?
- Я думаю, что я осталась прежней.
Покинутый Наукан. Исчезнувший народ.
Фото с сайта.
- А что же настораживает вашего отца?
- Это давняя история. Когда-то мы жили в Наукане. Сейчас я уже плохо помню это время. Иногда я даже не верю, что оно было. Но отец говорит, что это было, и что я действительно жила в Наукане. Отец говорит, что русские закричали, чтобы мы уходили в Нунямо. Я считала, что мой отец - смелый человек. Я видела, как байдара, где старшим был мой отец, загарпунила гренлланского кита. Я не верила, что есть враг, с которым отец не может справиться. Но в этот раз отец повёл себя как старый усталый пёс, он даже не стал обороняться он сказал нам: «Мы идём в Наунямо», и брат покорно с ним согласился, хотя я знала, что идти туда незачем. И потом я всё забыла. Я не знаю, не помню ли я несколько часов, или несколько дней. А потом, когда я стала понимать, где я, я увидела, что я в Наунямо, и что чукчи смеются надо мной. Я хотела спросить их, над чем они смеются, но вдруг решила, что делать этого не надо, что это лишнее обращение к людям, и что чем дальше держаться от людей, тем лучше. Нужно найти в себе какой-нибудь стержень, и держаться за этот стержень. Я начала понимать, что ещё будут беды и несчастья, но если я буду держаться за стержень внутри себя, я может быть смогу выжить. И когда мимо проходили незнакомые чукчи и я не знала, что они хотят делать, я физически чувствовала этот стержень в себе, и держалась за него. И страх, который возникал, когда проходили чукчи, исчезал. Потом я снова перестала помнить, а потом, я думаю через несколько часов, я осознала, что произошла катастрофа как будто бы небо обрушилось на холмы Наукана, которые я стала изредка вспоминать. Я помню, что были длинные периоды, в которых я испытывала непонятную тревогу, но я не старалась от неё избавиться, потому что понимала, что это бесполезно. Прошло сколько-то дней, может быть 10, может быть 20, и тревога оставила меня. Я понимала, что то, что происходило, угрожало моей жизни. Но я не знала, надо ли мне стараться сохранить эту жизнь. Мой отец, говорит мне, что я стала другой, но мне кажется, что я была такой всегда. Я всегда понимала, на какой тонкой ниточке держится моя жизнь, я всегда понимала, что буря или русские солдаты могут мгновенно изменить всё вокруг. Это может задеть меня, может не задеть, но от меня это никак не зависит. Я постоянно чувствую, что я только игрушка в руках каких-то сил, эти силы могут быть в верхних людях или в русских солдатах, или в чукчах, которые не хотят, чтобы я здесь жила. У меня стали чужие руки. Я всегда хорошо шила, я могла сшить любую кухлянку, штаны из пыжика, или крышу для яранги из моржовых шкур. Теперь я беру иглу, и пытаюсь это делать, и не помню, как это делается. Может, если бы кто-то взялся научить меня заново, я бы опять научилась, а может это уже невозможно. Стало ещё хуже, это я уже помню хорошо, когда я услышала голоса русских солдат, которые сказали, что Нунямо тоже не будет существовать. Я сказала это отцу, и отец ответил: «Ты бредишь. Видишь, все спокойно живут, и никто не сказал про то, что селения больше не будет». Я понимала, что отец не верит мне, но я тоже не поверила отцу. Я решила, что из Нунямо надо уйти как можно скорее. Я вышла на окраину посёлка, увидела эскимоса, который кого-то мне напомнил. Я сказала ему: «Может быть, я знаю тебя?» И он сказал: «Конечно, в Наукане мы жили в соседних домах. Я Ивакак». «Значит, мы жили в Наукане?» - спросила я. Он сказал: «Конечно, а ты разве не помнишь этого?» Я хотела ему сказать, что забыла, но тот стержень, который теперь был внутри меня, остановил мой язык. Я ухватилась за стержень внутренними руками и сказала: «Ивакак, ты живёшь теперь в Нунямо?»
Эскимосская охота на морского зверя.
Фото с сайта.
«Нет, - сказал Ивакак, - я живу теперь далеко отсюда. Я не принял главенство этих русских, я не пошёл в Нунямо, куда они меня гнали. Я ушёл и добрался до косторезных мастерских, где мне дали работу». И опять стержень остановил мой язык. Но Ивакак шел, и я шла рядом с ним. Потом я подумала, что спросить надо по-другому. Я спросила: «А как называется место, в которое ты идёшь». «Уэлен» - сказал Ивакак. И очень осторожно я спросила его: «В Уэлене сейчас много эскимосов?» «Ну, я не могу сказать, что их много, но их больше чем в Нунямо или других таких же поселениях». Я хотела спросить его, что он будет делать в Уэлене, но мой стержень снова закрыл мой рот и я долго молчала. Потом я спросила его: «Скажи, ты веришь кому-нибудь?» «Я теперь редко верю кому-нибудь, - сказал Ивакак, - но тебе я наверное мог бы поверить». «Можно мне идти с тобой в Уэлен?» «Я не могу тебе запретить идти со мной. Человек идёт куда хочет, но если я хорошо помню, то у тебя ведь есть отец или брат. Ты принадлежишь не мне, а им». «Я хочу идти с тобой, но хочу идти тихо, так, чтобы ни отец, ни брат об этом не узнали». «Ты спросила меня, верю ли я тебе, а ты мне веришь?» «Я сейчас мало кому верю, мир отгородился от меня, и когда я вижу человека и он похож на человека мне знакомого, я не знаю, правда ли это мой знакомый, или это мир играет злую шутку». «И что же ты будешь делать». «Сейчас я хочу идти с тобой в Уэлен». «А потом?» «Я не знала, и даже если бы знала, я не стала рассказывать о своих планах. Мир всё время меняется, меняется быстро и внезапно, и я не доверяю ему». «Но ведь я не мир, - сказал Ивакак, - мне ты можешь поверить?» «Может быть, потом смогу, а сейчас… сейчас ещё нет». «А зачем ты хочешь идти в Уэлен? Ведь это далеко». «Мне всё равно, далеко или близко. Мне надо идти, и лучше идти, когда называешь селение, в которое идёшь». «Ты сказала, что может быть, сможешь поверить мне, а другим?» «Другим нет. Я не верю миру. Я, может быть поверю тебе потому, что ты так удачно встретился на моём пути и согласился взять меня в Уэлен». Мы с Ивакаком долго шли молча, а потом я сказала: «Я стала пустая внутри. Это было очень страшно». И Ивакак спросил меня: «Как ты почувствовала, что стала пустая?» «Я проснулась утром в Нунямо и даже не сразу поняла, где я. А когда наконец сообразила, я узнала, что потому не могла понять, где я, что я стала совсем пустая». «Как ты чувствуешь это?» «Этого нельзя почувствовать, почувствовать можно то, что есть. То, чего нет, почувствовать нельзя». Мы шли два дня, и мы разговаривали мало, редко, часто молчали. Но мне стало лучше от того, что мы шли вместе, потому, что до этого я просто была отгорожена от всех. Я вдруг потеряла настороженность, я потеряла её на минутку. Только одну минутку я не озиралась, только одну минутку я думала, что может быть я живу в мире, и это была плохая минута, потому что я услышала, как кто-то крикнул: «Ивакак!», и Ивакак остановился, и к нам подошли мой отец и брат. «Зачем ты ушла?» - сказал отец. «Я хотела уйти в Уэлен, и мне попался хороший попутчик». «Ты больна, - сказал отец, - ты не говоришь ни со мной, ни с братом, ты как будто бы отгородилась от мира. Вот так начинал болеть Нанухак, а теперь ему много лучше. Мы поедем с тобой в больницу сейчас же». «Ивакак, - сказал отец, - мы пойдём потихоньку обратно, а ты сходи в Уэлен, достань собачью упряжку и догони нас». Ивакак сказал: «Нет, я не буду возвращаться из Уэлена. Если вам нужно отвезти эту девушку в больницу, зайдите к фельдшеру в тот крайний дом, он постарается доставить её в больницу». Ивакак обернулся ко мне и сказал: «Мы встретимся. Я - не мир». «Но, - сказал фельдшер, - это далеко, к нам должен прилететь самолёт санитарной авиации». Он стал с кем-то связываться по рации, а потом сказал: «Самолёт прилетит через 2 часа, и вы полетите в Магадан». Отец и брат взяли меня с обеих сторон под руки и повели на аэродром. И тут я снова увидела Ивакака, который вновь повторил: «Я - не мир, мы ещё увидимся».
Наукан - покинутое селение.
Фото с сайта.
- А всё, что было с вами после встречи с Ивакаком было ясно и вы уже ничего не забываете?
- Я не помню, как меня везли на самолёте, я только увидела, что я в больнице, если это больница.
- А что ещё это может быть?
- Я не знаю, я жила в Наукане, хотя не помню этого, но там я наверное знала что это и где.
- А всё-таки, что бы это могло быть, если это не больница?
- Это мог бы быть большой дом, где живут много людей, потому что им велели там жить.
- Зачем кому-то понадобилось, чтобы много людей здесь жили?
- Я не знаю мыслей людей, и когда мне говорили, что я жила в Наукане, я начинала этому верить. Я спрашивала: «А зачем мы оттуда ушли?» И мне говорили: «Мы ушли, потому что так захотел русский начальник. Он сказал, что к вечеру селения не будет, и действительно, селения не стало». Может быть это и так, я не помню этого, но если это так, я не смогу ответить на вопрос, зачем ему это было нужно.
- Это действительно больница, Нагуя, - сказал я. - Но ты не будешь здесь долго находиться. Твоё состояние улучшится, и ты уйдёшь.
- Разве меня заперли здесь потому, что у меня плохое состояние?
- А оно хорошее?
- Оно обычно. Оно не хорошее и не плохое. Я много забыла из прошлого, но сама я не изменилась. Я только поняла, что мне нельзя жить в мире, что из мира идёт вражда.
- Тебе страшно сейчас?
- Нет, мне не страшно, я здесь отделена от мира, и даже если бы он стал враждебен мне, здесь он мне сделать ничего не может.
- Я говорю, что ты сейчас нездорова, что тебе станет лучше, и тебя отпустят домой.
- Это невозможно, - сказала Нагуя, - у меня нет дома.
- А как же ты будешь жить, что у тебя есть?
- У меня есть холм на севере и холм на юге. Я буду жить между этими холмами, ко мне нельзя будет подойти незаметно.
Продолжение следует.
- Кто ты? - спросил я.
- Я Ивакак, - ответил он. - Здесь в больнице моя девушка, и я приехал из Уэлена чтобы немножко пожить здесь.
- Что ты делаешь в Уэлене?
- В косторезной мастерской работаю. Я мастер по вытачиванию объёмных фигур, у меня это получается лучше, чем живопись по кости.
- Ты видел главного врача?
- Видел.
- Что он тебе сказал?
- Он сказал, чтобы я пока пилил дрова, а когда у него будет свободное время, мы поговорим.
Я сказал Ивакаку:
- Мы ещё увидимся, а пока я зайду и посмотрю, как чувствует себя твоя девушка.
Пациентка лежала на кушетке в кабинете Калачёва с закрытыми глазами и иногда стонала.
- Вы говорите по-русски? - спросил я.
- Не очень хорошо, - ответила молодая женщина.
- А как вас зовут?
- Нагуя.
- Почему вы попали в больницу?
- Мой отец и мой брат решили, что мне нужно здесь быть.
Она не продолжала фразу, а я тоже держал паузу. Молчание длилось около 10 минут, потом женщина спросила:
- Что вы будете со мной делать?
- Лечить, - сказал я.
- Вы думаете, я больна?
- У меня ещё нет определённого мнения, ведь я Вас только что увидел.
- Отец говорит, что я стала другая.
- А что думаете вы?
- Я думаю, что я осталась прежней.
Покинутый Наукан. Исчезнувший народ.
Фото с сайта.
- А что же настораживает вашего отца?
- Это давняя история. Когда-то мы жили в Наукане. Сейчас я уже плохо помню это время. Иногда я даже не верю, что оно было. Но отец говорит, что это было, и что я действительно жила в Наукане. Отец говорит, что русские закричали, чтобы мы уходили в Нунямо. Я считала, что мой отец - смелый человек. Я видела, как байдара, где старшим был мой отец, загарпунила гренлланского кита. Я не верила, что есть враг, с которым отец не может справиться. Но в этот раз отец повёл себя как старый усталый пёс, он даже не стал обороняться он сказал нам: «Мы идём в Наунямо», и брат покорно с ним согласился, хотя я знала, что идти туда незачем. И потом я всё забыла. Я не знаю, не помню ли я несколько часов, или несколько дней. А потом, когда я стала понимать, где я, я увидела, что я в Наунямо, и что чукчи смеются надо мной. Я хотела спросить их, над чем они смеются, но вдруг решила, что делать этого не надо, что это лишнее обращение к людям, и что чем дальше держаться от людей, тем лучше. Нужно найти в себе какой-нибудь стержень, и держаться за этот стержень. Я начала понимать, что ещё будут беды и несчастья, но если я буду держаться за стержень внутри себя, я может быть смогу выжить. И когда мимо проходили незнакомые чукчи и я не знала, что они хотят делать, я физически чувствовала этот стержень в себе, и держалась за него. И страх, который возникал, когда проходили чукчи, исчезал. Потом я снова перестала помнить, а потом, я думаю через несколько часов, я осознала, что произошла катастрофа как будто бы небо обрушилось на холмы Наукана, которые я стала изредка вспоминать. Я помню, что были длинные периоды, в которых я испытывала непонятную тревогу, но я не старалась от неё избавиться, потому что понимала, что это бесполезно. Прошло сколько-то дней, может быть 10, может быть 20, и тревога оставила меня. Я понимала, что то, что происходило, угрожало моей жизни. Но я не знала, надо ли мне стараться сохранить эту жизнь. Мой отец, говорит мне, что я стала другой, но мне кажется, что я была такой всегда. Я всегда понимала, на какой тонкой ниточке держится моя жизнь, я всегда понимала, что буря или русские солдаты могут мгновенно изменить всё вокруг. Это может задеть меня, может не задеть, но от меня это никак не зависит. Я постоянно чувствую, что я только игрушка в руках каких-то сил, эти силы могут быть в верхних людях или в русских солдатах, или в чукчах, которые не хотят, чтобы я здесь жила. У меня стали чужие руки. Я всегда хорошо шила, я могла сшить любую кухлянку, штаны из пыжика, или крышу для яранги из моржовых шкур. Теперь я беру иглу, и пытаюсь это делать, и не помню, как это делается. Может, если бы кто-то взялся научить меня заново, я бы опять научилась, а может это уже невозможно. Стало ещё хуже, это я уже помню хорошо, когда я услышала голоса русских солдат, которые сказали, что Нунямо тоже не будет существовать. Я сказала это отцу, и отец ответил: «Ты бредишь. Видишь, все спокойно живут, и никто не сказал про то, что селения больше не будет». Я понимала, что отец не верит мне, но я тоже не поверила отцу. Я решила, что из Нунямо надо уйти как можно скорее. Я вышла на окраину посёлка, увидела эскимоса, который кого-то мне напомнил. Я сказала ему: «Может быть, я знаю тебя?» И он сказал: «Конечно, в Наукане мы жили в соседних домах. Я Ивакак». «Значит, мы жили в Наукане?» - спросила я. Он сказал: «Конечно, а ты разве не помнишь этого?» Я хотела ему сказать, что забыла, но тот стержень, который теперь был внутри меня, остановил мой язык. Я ухватилась за стержень внутренними руками и сказала: «Ивакак, ты живёшь теперь в Нунямо?»
Эскимосская охота на морского зверя.
Фото с сайта.
«Нет, - сказал Ивакак, - я живу теперь далеко отсюда. Я не принял главенство этих русских, я не пошёл в Нунямо, куда они меня гнали. Я ушёл и добрался до косторезных мастерских, где мне дали работу». И опять стержень остановил мой язык. Но Ивакак шел, и я шла рядом с ним. Потом я подумала, что спросить надо по-другому. Я спросила: «А как называется место, в которое ты идёшь». «Уэлен» - сказал Ивакак. И очень осторожно я спросила его: «В Уэлене сейчас много эскимосов?» «Ну, я не могу сказать, что их много, но их больше чем в Нунямо или других таких же поселениях». Я хотела спросить его, что он будет делать в Уэлене, но мой стержень снова закрыл мой рот и я долго молчала. Потом я спросила его: «Скажи, ты веришь кому-нибудь?» «Я теперь редко верю кому-нибудь, - сказал Ивакак, - но тебе я наверное мог бы поверить». «Можно мне идти с тобой в Уэлен?» «Я не могу тебе запретить идти со мной. Человек идёт куда хочет, но если я хорошо помню, то у тебя ведь есть отец или брат. Ты принадлежишь не мне, а им». «Я хочу идти с тобой, но хочу идти тихо, так, чтобы ни отец, ни брат об этом не узнали». «Ты спросила меня, верю ли я тебе, а ты мне веришь?» «Я сейчас мало кому верю, мир отгородился от меня, и когда я вижу человека и он похож на человека мне знакомого, я не знаю, правда ли это мой знакомый, или это мир играет злую шутку». «И что же ты будешь делать». «Сейчас я хочу идти с тобой в Уэлен». «А потом?» «Я не знала, и даже если бы знала, я не стала рассказывать о своих планах. Мир всё время меняется, меняется быстро и внезапно, и я не доверяю ему». «Но ведь я не мир, - сказал Ивакак, - мне ты можешь поверить?» «Может быть, потом смогу, а сейчас… сейчас ещё нет». «А зачем ты хочешь идти в Уэлен? Ведь это далеко». «Мне всё равно, далеко или близко. Мне надо идти, и лучше идти, когда называешь селение, в которое идёшь». «Ты сказала, что может быть, сможешь поверить мне, а другим?» «Другим нет. Я не верю миру. Я, может быть поверю тебе потому, что ты так удачно встретился на моём пути и согласился взять меня в Уэлен». Мы с Ивакаком долго шли молча, а потом я сказала: «Я стала пустая внутри. Это было очень страшно». И Ивакак спросил меня: «Как ты почувствовала, что стала пустая?» «Я проснулась утром в Нунямо и даже не сразу поняла, где я. А когда наконец сообразила, я узнала, что потому не могла понять, где я, что я стала совсем пустая». «Как ты чувствуешь это?» «Этого нельзя почувствовать, почувствовать можно то, что есть. То, чего нет, почувствовать нельзя». Мы шли два дня, и мы разговаривали мало, редко, часто молчали. Но мне стало лучше от того, что мы шли вместе, потому, что до этого я просто была отгорожена от всех. Я вдруг потеряла настороженность, я потеряла её на минутку. Только одну минутку я не озиралась, только одну минутку я думала, что может быть я живу в мире, и это была плохая минута, потому что я услышала, как кто-то крикнул: «Ивакак!», и Ивакак остановился, и к нам подошли мой отец и брат. «Зачем ты ушла?» - сказал отец. «Я хотела уйти в Уэлен, и мне попался хороший попутчик». «Ты больна, - сказал отец, - ты не говоришь ни со мной, ни с братом, ты как будто бы отгородилась от мира. Вот так начинал болеть Нанухак, а теперь ему много лучше. Мы поедем с тобой в больницу сейчас же». «Ивакак, - сказал отец, - мы пойдём потихоньку обратно, а ты сходи в Уэлен, достань собачью упряжку и догони нас». Ивакак сказал: «Нет, я не буду возвращаться из Уэлена. Если вам нужно отвезти эту девушку в больницу, зайдите к фельдшеру в тот крайний дом, он постарается доставить её в больницу». Ивакак обернулся ко мне и сказал: «Мы встретимся. Я - не мир». «Но, - сказал фельдшер, - это далеко, к нам должен прилететь самолёт санитарной авиации». Он стал с кем-то связываться по рации, а потом сказал: «Самолёт прилетит через 2 часа, и вы полетите в Магадан». Отец и брат взяли меня с обеих сторон под руки и повели на аэродром. И тут я снова увидела Ивакака, который вновь повторил: «Я - не мир, мы ещё увидимся».
Наукан - покинутое селение.
Фото с сайта.
- А всё, что было с вами после встречи с Ивакаком было ясно и вы уже ничего не забываете?
- Я не помню, как меня везли на самолёте, я только увидела, что я в больнице, если это больница.
- А что ещё это может быть?
- Я не знаю, я жила в Наукане, хотя не помню этого, но там я наверное знала что это и где.
- А всё-таки, что бы это могло быть, если это не больница?
- Это мог бы быть большой дом, где живут много людей, потому что им велели там жить.
- Зачем кому-то понадобилось, чтобы много людей здесь жили?
- Я не знаю мыслей людей, и когда мне говорили, что я жила в Наукане, я начинала этому верить. Я спрашивала: «А зачем мы оттуда ушли?» И мне говорили: «Мы ушли, потому что так захотел русский начальник. Он сказал, что к вечеру селения не будет, и действительно, селения не стало». Может быть это и так, я не помню этого, но если это так, я не смогу ответить на вопрос, зачем ему это было нужно.
- Это действительно больница, Нагуя, - сказал я. - Но ты не будешь здесь долго находиться. Твоё состояние улучшится, и ты уйдёшь.
- Разве меня заперли здесь потому, что у меня плохое состояние?
- А оно хорошее?
- Оно обычно. Оно не хорошее и не плохое. Я много забыла из прошлого, но сама я не изменилась. Я только поняла, что мне нельзя жить в мире, что из мира идёт вражда.
- Тебе страшно сейчас?
- Нет, мне не страшно, я здесь отделена от мира, и даже если бы он стал враждебен мне, здесь он мне сделать ничего не может.
- Я говорю, что ты сейчас нездорова, что тебе станет лучше, и тебя отпустят домой.
- Это невозможно, - сказала Нагуя, - у меня нет дома.
- А как же ты будешь жить, что у тебя есть?
- У меня есть холм на севере и холм на юге. Я буду жить между этими холмами, ко мне нельзя будет подойти незаметно.
Продолжение следует.