1119. 22 июня 1941 года
…Уже позже я услыхал песню:
Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили,
Нам объявили,
Что началася война.
Но задолго до того, как я услыхал эту песню, я увидел начало этой войны.
Я проснулся ночью от взрывов, действительно около четырех часов ночи. Двенадцати лет мне еще не было, и я не принял все это всерьез. Я подумал, что это привычная учебная тревога.
Я встал и выглянул в окно, и во дворе увидел разрывы и воронки от бомбы, а на крышу падали зажигательные бомбы. Люди сбрасывали их во двор - я не знаю, чем именно, но какой-нибудь инструмент у них наверняка был, жил в округе люд рабочий. Но несколько человек уже тащило на крышу ящики с песком и большую связку металлических щипцов, которыми можно было хватать зажигалки. И тут же на крыше оказалась большая группа взрослых, но проснулись и вездесущие мальчишки и тоже оказались на крыше.
Учебные тревоги принесли большую пользу: когда началась реальная бомбардировка, люди сразу знали, что делать.
Дом специалистов, в котором я жил, был единственным современным домом на той окраине Киева, которая в просторечии называлась Шулявкой. Люди, которые не жили на Шулявке, местных подростков называли шпаной. Я не видел причин называть их так. И 22 июня они показали, что они не шпана. Они немедленно оказались на крыше, расхватали щипцы и стали бросать зажигалки в ящики с песком. Естественно, я не остался в стороне.
Так ночью 22 июня, на крыше Дома специалистов, со щипцами в руках, рядом с ящиком песка, с очередной зажигалкой в щипцах, которую нужно было бросить в ящик с песком, я встретил начало войны. Никакого объявления еще не было. Война была для нас совершившимся фактом.
22 июня 1941, горит завод "Большевик" (Киев, в двух остановках от Дома специалистов)
При авианалете на заводе погибло 16 человек - рабочих ночной смены.
Источник: borisfen70
Днем выступил Молотов. Он сказал, что коварно, без объявления войны германско-фашистские войска пересекли нашу границу.
Я прослушал его выступление. Мне было интересно, что он скажет. Но объявлять о начале войны было уже не нужно, потому что я слышал его выступление под гром фугасных разрывов.
На следующий день в кинотеатрах показывали кинохронику (до появления массового телевидения в кинотеатры ходили фактически ежедневно, главным образом для того, чтобы посмотреть документальный киножурнал и новую хронику), на которой пограничники восстанавливали поваленные пограничные столбы. В хронике показывали только это. Но уже из других источников я узнал, что никто из пограничников, восстанавливавших пограничные столбы, не остался в живых. Немецко-фашистские мотоциклисты пересекли границу с автоматами в руках и расстреляли весь пограничный наряд. Тогда еще говорили «немецко-фашистские». К концу 41-го «фашистские» уже исчезли, и врага называли просто «немцы». Это была перемена в массовом сознании. Идеологические корни воспитания исчезли, перестали говорить «фашистская Германия напала на нашу страну», а просто говорили «Германия» или даже просто «немцы».
Я попытался найти в интернете ту хронику и не смог. Дело в том, что в Киеве показывали не центральную хронику, а свою. Ее на месте снимали и на месте показывали. И она не была такой бравурной и постановочной, как тот снимавшийся в Москве киножурнал, который я нашел сегодня.
Из газет исчез лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», который заменился лозунгом «За нашу советскую Родину!».
Именно 22 июня я познакомился с человеком, который придерживался старой идеологии и считал, что можно сохранить оба лозунга: на одной стороне «За нашу советскую Родину», на другой - «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Произошло это так. Я часто заходил в штаб гражданской обороны, который находился в нашем доме и до войны занимался организацией учебных тревог и учений по гражданской обороне. 22 июня этот штаб стал называться просто штабом обороны. Именно в штабе я познакомился с человеком, который был замполитом дивизии, то есть заместителем командира дивизии по политической части.
Это был совсем особый человек, который во время войны ухитрился сохранить свои идеологические убеждения. Звали его Сергей Николаевич, а фамилии его я не знал никогда. Он приехал в Киев с кратковременным заданием, суть которого мне не была известна. С ним приехало двое бойцов, которые называли его комиссаром. И я спросил одного из бойцов: «Замполита комиссаром по старой памяти называете?» Он усмехнулся и сказал мне: «Он и есть комиссар».
С этими бойцами я подружился. Они взяли мой киевский адрес и потом иногда писали мне письма. Каюсь, отвечал я нерегулярно. Потом я думал: зачем они писали мне письма? И пришел к мысли, что им нужен был какой-то человек в тылу, которому можно было написать и получить ощущение, что существует что-то кроме фронта.
По словам бойцов, слово комиссара было законом. Сергей Николаевич замечателен был своей храбростью, своей готовностью лично возглавить контратаки, своей заботой о раненых и тем, что под огнем отправился в порт на судно, на котором увозили двух тяжелораненых офицеров дивизии, чтобы проститься. Он не знал, выживут ли они и тем более не знал, будет ли он сам жив завтра.
Он был одним из организаторов эвакуации советских войск из Одессы (1-16 октября 1941). Образцовой, при которой совершенно не было потерь. Оставленные заслоны создавали у румынских и немецких войск впечатление, что войска в городе. Но немцы и румыны вошли в Одессу, где не было уже ни одного бойца Красной армии. Это было несколько позднее.
В 1943 году, уже в Приуральном, я получил только одно письмо. Знакомые бойцы написали мне, что комиссар погиб в Сталинградской битве.
Об этом человеке, кстати, писал Симонов. Он писал, что он как разорвал на груди гимнастерку, обнажив матросскую тельняшку, так и шел всю войну навстречу смерти. Странно читать о человеке, которого знал лично…
…Это было 22 июня. Фугасные бомбы не разрывались больше на нашем дворе, но разрывались поблизости, и весь день 22 июня был для меня заполнен гулом от разрывов. Зажигалки падали непрерывно, мы их обезвреживали, бросая щипцами в ящики с песком. Двухэтажные деревянные домики, которые окружали Дом специалиста, не бомбили и не обстреливали. Они не представляли интереса для немецких летчиков. Насколько мне известно, не было существенных повреждений и в расположенном рядом зоопарке. В мирное время я часто просыпался от рыка льва в этом зоопарке.
Потом я узнал, что в округе от той первой бомбежки погибло около 200 человек. О количестве раненых не могу ничего сказать.
Во дворе ребята спорили, сколько продлится война. Мнения расходились: от месяца до полугода. Ведь немцы находились на нашей территории, а мы были воспитаны на песне «И на вражьей земле мы врага разгромим, малой кровью, могучим ударом». Все ожидали контрнаступления, действий Красной армии на территории Германии, где и будет разгромлен враг. Сведений о потерях у нас не было, и мы даже верили еще, что «малой кровью».
Осознание пришло позже.
Высшим авторитетом для меня была мама. Я спросил у нее, сколько продлится война и когда начнется контрнаступление Красной армии. Человек, имеющий опыт гражданской войны и подполья, мама трезво судила о происходящем. «Это надолго», - сказала она. «Как надолго?» - «Года два, не меньше». «А когда будет контрнаступление Красной армии?» - «Не думаю, что скоро, - ответила она. - Насколько я слышала, Сталин имел точные сведения о дне и даже часе, когда немцы начнут реализовывать план «Барбаросса», предусматривающий быстрое взятие Москвы и Ленинграда. Но из каких-то известных одному ему соображений до самого начала войны Сталин был уверен, что война начнется в 1942-м, и именно к этому времени готовил армию».
И поскольку мама для меня была непререкаемым авторитетом, я не обращал внимания на то, что писали и говорили, и понимал, что война продлится не меньше двух лет и что контрнаступление Красной армии в ближайший год маловероятно.
Сталин имел точные сведения о дне и даже часе начала войны от советских агентов, в частности, от небезызвестного впоследствии (после выхода книги «Кто вы, доктор Зорге?») Рихарда Зорге, который был другом военного атташе немецкого посольства в Японии, и, как ни странно, от одного из офицеров немецкого Генштаба, который не был советским агентом, но считал безнадежным предприятием войну с необъятной Россией.
Сталин настолько не поверил полученным сообщениям, что даже не приказал военным самолетам, находившимся на приграничных аэродромах, вылететь в глубь страны, и они были уничтожены на земле.
22 июня о начале войны объявил Молотов, назвав нападение Германии неслыханным вероломством и заявив, что, несомненно, немецкие рабочие, крестьяне и интеллигенция не хотят этой войны и понимают, какие страдания она им принесет; что ответственность за это решение лежит на фашистской клике, которая сейчас управляет Германией и покорила многие страны Европы. Он обращался к слушателям как к «гражданам и гражданкам Советского Союза».
Всех удивляло, что не выступил Сталин. За достоверность последующей фразы я не ручаюсь. Но я знаю со слов очевидцев (я не называю должностей этих лиц - возможно, они еще живы и совсем не хотят, чтобы их слова были опубликованы), что первые дни войны Сталин находился в тревоге и растерянности и даже произнес такую фразу: «Все кончено. Все, что сделал Ленин, мы потеряли».
Он собрался с собой в течение трех или четырех дней, и только 3 июля выступил по радио. И если Молотов говорил «граждане и гражданки», Сталин сказал: «Братья и сестры». Это было необычное для Сталина обращение, и некоторые связывают его с тем, что Сталин (Джугашвили) учился в православной семинарии.
Но это было уже не 22 июня.
И не 22 июня на смену «И на вражьей земле мы врага разгромим, малой кровью, могучим ударом» было написано:
Мы слишком долго отступали
Сквозь этот мрачный черный год,
И кровь друзей, что в битвах пали,
Сердца стыдом и болью жжет.
(А.Сурков)
Но я не хочу сегодня слишком далеко уходить от 22 июня. Может быть, я еще вернусь к военной теме, но в другой раз, не будучи привязан к дате 22 июня.
"Если завтра война, если завтра в поход"
Речь В.Молотова 22 июня 1941 г.
Речь И.Сталина 3 июля 1941 г.
Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили,
Нам объявили,
Что началася война.
Но задолго до того, как я услыхал эту песню, я увидел начало этой войны.
Я проснулся ночью от взрывов, действительно около четырех часов ночи. Двенадцати лет мне еще не было, и я не принял все это всерьез. Я подумал, что это привычная учебная тревога.
Я встал и выглянул в окно, и во дворе увидел разрывы и воронки от бомбы, а на крышу падали зажигательные бомбы. Люди сбрасывали их во двор - я не знаю, чем именно, но какой-нибудь инструмент у них наверняка был, жил в округе люд рабочий. Но несколько человек уже тащило на крышу ящики с песком и большую связку металлических щипцов, которыми можно было хватать зажигалки. И тут же на крыше оказалась большая группа взрослых, но проснулись и вездесущие мальчишки и тоже оказались на крыше.
Учебные тревоги принесли большую пользу: когда началась реальная бомбардировка, люди сразу знали, что делать.
Дом специалистов, в котором я жил, был единственным современным домом на той окраине Киева, которая в просторечии называлась Шулявкой. Люди, которые не жили на Шулявке, местных подростков называли шпаной. Я не видел причин называть их так. И 22 июня они показали, что они не шпана. Они немедленно оказались на крыше, расхватали щипцы и стали бросать зажигалки в ящики с песком. Естественно, я не остался в стороне.
Так ночью 22 июня, на крыше Дома специалистов, со щипцами в руках, рядом с ящиком песка, с очередной зажигалкой в щипцах, которую нужно было бросить в ящик с песком, я встретил начало войны. Никакого объявления еще не было. Война была для нас совершившимся фактом.
22 июня 1941, горит завод "Большевик" (Киев, в двух остановках от Дома специалистов)
При авианалете на заводе погибло 16 человек - рабочих ночной смены.
Источник: borisfen70
Днем выступил Молотов. Он сказал, что коварно, без объявления войны германско-фашистские войска пересекли нашу границу.
Я прослушал его выступление. Мне было интересно, что он скажет. Но объявлять о начале войны было уже не нужно, потому что я слышал его выступление под гром фугасных разрывов.
На следующий день в кинотеатрах показывали кинохронику (до появления массового телевидения в кинотеатры ходили фактически ежедневно, главным образом для того, чтобы посмотреть документальный киножурнал и новую хронику), на которой пограничники восстанавливали поваленные пограничные столбы. В хронике показывали только это. Но уже из других источников я узнал, что никто из пограничников, восстанавливавших пограничные столбы, не остался в живых. Немецко-фашистские мотоциклисты пересекли границу с автоматами в руках и расстреляли весь пограничный наряд. Тогда еще говорили «немецко-фашистские». К концу 41-го «фашистские» уже исчезли, и врага называли просто «немцы». Это была перемена в массовом сознании. Идеологические корни воспитания исчезли, перестали говорить «фашистская Германия напала на нашу страну», а просто говорили «Германия» или даже просто «немцы».
Я попытался найти в интернете ту хронику и не смог. Дело в том, что в Киеве показывали не центральную хронику, а свою. Ее на месте снимали и на месте показывали. И она не была такой бравурной и постановочной, как тот снимавшийся в Москве киножурнал, который я нашел сегодня.
Из газет исчез лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», который заменился лозунгом «За нашу советскую Родину!».
Именно 22 июня я познакомился с человеком, который придерживался старой идеологии и считал, что можно сохранить оба лозунга: на одной стороне «За нашу советскую Родину», на другой - «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Произошло это так. Я часто заходил в штаб гражданской обороны, который находился в нашем доме и до войны занимался организацией учебных тревог и учений по гражданской обороне. 22 июня этот штаб стал называться просто штабом обороны. Именно в штабе я познакомился с человеком, который был замполитом дивизии, то есть заместителем командира дивизии по политической части.
Это был совсем особый человек, который во время войны ухитрился сохранить свои идеологические убеждения. Звали его Сергей Николаевич, а фамилии его я не знал никогда. Он приехал в Киев с кратковременным заданием, суть которого мне не была известна. С ним приехало двое бойцов, которые называли его комиссаром. И я спросил одного из бойцов: «Замполита комиссаром по старой памяти называете?» Он усмехнулся и сказал мне: «Он и есть комиссар».
С этими бойцами я подружился. Они взяли мой киевский адрес и потом иногда писали мне письма. Каюсь, отвечал я нерегулярно. Потом я думал: зачем они писали мне письма? И пришел к мысли, что им нужен был какой-то человек в тылу, которому можно было написать и получить ощущение, что существует что-то кроме фронта.
По словам бойцов, слово комиссара было законом. Сергей Николаевич замечателен был своей храбростью, своей готовностью лично возглавить контратаки, своей заботой о раненых и тем, что под огнем отправился в порт на судно, на котором увозили двух тяжелораненых офицеров дивизии, чтобы проститься. Он не знал, выживут ли они и тем более не знал, будет ли он сам жив завтра.
Он был одним из организаторов эвакуации советских войск из Одессы (1-16 октября 1941). Образцовой, при которой совершенно не было потерь. Оставленные заслоны создавали у румынских и немецких войск впечатление, что войска в городе. Но немцы и румыны вошли в Одессу, где не было уже ни одного бойца Красной армии. Это было несколько позднее.
В 1943 году, уже в Приуральном, я получил только одно письмо. Знакомые бойцы написали мне, что комиссар погиб в Сталинградской битве.
Об этом человеке, кстати, писал Симонов. Он писал, что он как разорвал на груди гимнастерку, обнажив матросскую тельняшку, так и шел всю войну навстречу смерти. Странно читать о человеке, которого знал лично…
…Это было 22 июня. Фугасные бомбы не разрывались больше на нашем дворе, но разрывались поблизости, и весь день 22 июня был для меня заполнен гулом от разрывов. Зажигалки падали непрерывно, мы их обезвреживали, бросая щипцами в ящики с песком. Двухэтажные деревянные домики, которые окружали Дом специалиста, не бомбили и не обстреливали. Они не представляли интереса для немецких летчиков. Насколько мне известно, не было существенных повреждений и в расположенном рядом зоопарке. В мирное время я часто просыпался от рыка льва в этом зоопарке.
Потом я узнал, что в округе от той первой бомбежки погибло около 200 человек. О количестве раненых не могу ничего сказать.
Во дворе ребята спорили, сколько продлится война. Мнения расходились: от месяца до полугода. Ведь немцы находились на нашей территории, а мы были воспитаны на песне «И на вражьей земле мы врага разгромим, малой кровью, могучим ударом». Все ожидали контрнаступления, действий Красной армии на территории Германии, где и будет разгромлен враг. Сведений о потерях у нас не было, и мы даже верили еще, что «малой кровью».
Осознание пришло позже.
Высшим авторитетом для меня была мама. Я спросил у нее, сколько продлится война и когда начнется контрнаступление Красной армии. Человек, имеющий опыт гражданской войны и подполья, мама трезво судила о происходящем. «Это надолго», - сказала она. «Как надолго?» - «Года два, не меньше». «А когда будет контрнаступление Красной армии?» - «Не думаю, что скоро, - ответила она. - Насколько я слышала, Сталин имел точные сведения о дне и даже часе, когда немцы начнут реализовывать план «Барбаросса», предусматривающий быстрое взятие Москвы и Ленинграда. Но из каких-то известных одному ему соображений до самого начала войны Сталин был уверен, что война начнется в 1942-м, и именно к этому времени готовил армию».
И поскольку мама для меня была непререкаемым авторитетом, я не обращал внимания на то, что писали и говорили, и понимал, что война продлится не меньше двух лет и что контрнаступление Красной армии в ближайший год маловероятно.
Сталин имел точные сведения о дне и даже часе начала войны от советских агентов, в частности, от небезызвестного впоследствии (после выхода книги «Кто вы, доктор Зорге?») Рихарда Зорге, который был другом военного атташе немецкого посольства в Японии, и, как ни странно, от одного из офицеров немецкого Генштаба, который не был советским агентом, но считал безнадежным предприятием войну с необъятной Россией.
Сталин настолько не поверил полученным сообщениям, что даже не приказал военным самолетам, находившимся на приграничных аэродромах, вылететь в глубь страны, и они были уничтожены на земле.
22 июня о начале войны объявил Молотов, назвав нападение Германии неслыханным вероломством и заявив, что, несомненно, немецкие рабочие, крестьяне и интеллигенция не хотят этой войны и понимают, какие страдания она им принесет; что ответственность за это решение лежит на фашистской клике, которая сейчас управляет Германией и покорила многие страны Европы. Он обращался к слушателям как к «гражданам и гражданкам Советского Союза».
Всех удивляло, что не выступил Сталин. За достоверность последующей фразы я не ручаюсь. Но я знаю со слов очевидцев (я не называю должностей этих лиц - возможно, они еще живы и совсем не хотят, чтобы их слова были опубликованы), что первые дни войны Сталин находился в тревоге и растерянности и даже произнес такую фразу: «Все кончено. Все, что сделал Ленин, мы потеряли».
Он собрался с собой в течение трех или четырех дней, и только 3 июля выступил по радио. И если Молотов говорил «граждане и гражданки», Сталин сказал: «Братья и сестры». Это было необычное для Сталина обращение, и некоторые связывают его с тем, что Сталин (Джугашвили) учился в православной семинарии.
Но это было уже не 22 июня.
И не 22 июня на смену «И на вражьей земле мы врага разгромим, малой кровью, могучим ударом» было написано:
Мы слишком долго отступали
Сквозь этот мрачный черный год,
И кровь друзей, что в битвах пали,
Сердца стыдом и болью жжет.
(А.Сурков)
Но я не хочу сегодня слишком далеко уходить от 22 июня. Может быть, я еще вернусь к военной теме, но в другой раз, не будучи привязан к дате 22 июня.
Click to view"Если завтра война, если завтра в поход"
Речь В.Молотова 22 июня 1941 г.
Речь И.Сталина 3 июля 1941 г.