91. Чукчи в Ленинграде. 1
Для того, чтобы подтвердить правоверность своей концепции о том, что нет абсолютно неблагоприятных и абсолютно благоприятных условий для жизни человека, а существуют только различия между особенностями регионов где человек родился, вырос, получил необходимые для жизни навыки, т.е. был изначально адаптирован к условиям этого региона, и регионов, в которых этот человек должен осваиваться заново, мы решили провести исследование людей изначально адаптированных в регионах, которые большинство исследователей называют «суровыми», «неблагоприятными» для жизни человека, при их перемещении в условия, которые у этих же исследователей не вызывают сомнений в своей благоприятности. Вопрос о том, что в незнакомом и сильно отличающемся от привычного регионе, процесс адаптации начинается если не полностью заново, то, во всяком случае, очень существенной переработке. Люди, родившиеся и выросшие в средней полосе нашей страны испытывают трудности при работе в условиях Крайнего Севера, особенно Крайнего Северо-Востока страны, но сходные трудности испытывают аборигены Крайнего Северо-Востока страны, если им приходится длительное время жить и действовать в той самой средней полосе страны, которая рассматривается как безоговорочно благоприятная.
Неблагоприятность районов Крайнего Севера для жизни людей, адаптированных к жизни в средней полосе вынуждала государственные органы создавать стимулы для того, чтобы люди соглашались переехать из районов, которые им казались благоприятными, в районы Севера. Стимулы были в основном материальными. Северный коэффициент, который сразу резко увеличивал зарплату, которую они получали в прежних районах своего постоянного проживания. На Колыме 1.7, на Чукотке 2. Но когда кончался первый срок, на который был подписан контракт (а обычно это 3 года), уже вступали в действие ежегодные полярные надбавки, каждая из которых составляла 10% зарплаты. На Колыме таких надбавок было 7, на Чукотке 10. Таким образом, создавался продлённый стимул. «Зачем же мне уезжать, если я теперь получаю полярные надбавки?» А через 6 лет на Колыме человек говорил: «Я ещё последнюю 7-ю надбавку не получил». А когда он, наконец, получал эту надбавку, он говорил: «Ну, теперь надо хоть сколько-нибудь поработать с такой высокой зарплатой, зачем же я её добивался?» Чукчи на Чукотке северного коэффициента вначале не получали. Но когда председателе чукотского окрисполкома стала Анна Нутэтэгрынэ, «королева Чукотки», «Президент Чукотки», она добилась если не полярных надбавок (определить полярный стаж чукчи было невозможно, поскольку он был на Чукотке с рождения), то северный коэффициент чукчам стали выплачивать, поскольку по мнению Анны Нутэтэгрынэ, поддержанной Анастасом Микояном, в противном случае можно было говорить о дискриминации чукчей.
Значительно меньший, но, всё-таки, существенный коэффициент выплачивался в районах, «приравненных к районам Крайнего Севера», например, на Сахалине, даже Южном. Когда Хрущёв приехал на Южный Сахалин в ясный солнечный день в тепло сахалинского сентября, он походив по городу, сказал: «Здесь же прекрасные условия для жизни, зачем же мы здесь выплачиваем ещё и районный коэффициент?» Он распорядился отментить этот коэффициент для Южного Сахалина, но начавшееся массовое бегство рабочих с Южного Сахалина побудило его этот коэффициент вернуть. Интересно отметить, в нынешнее время развала и разрухи, людей на Сахалине осталось слишком много. Там остались пенсионеры, которые не приносили никакой пользы, но получали повышенную пенсию, и люди, которые стали безработными из-за резкого сокращения производства, и теперь, уже государство реализует программу переселения жителей с Южного Сахалина в среднюю полосу. Женщина, которая долгие годы была моей пациенткой, получила квартиру в Костроме, и кроме всего прочего, её порадовало то, что связь со мной стала гораздо легче. Но когда умерла моя жена, а она позвонила по телефону, ей сказали: «Феликса Борисовича нет, и Елена Дмитриевна умерла», и она решила, что умерли мы оба. Она прожила после этого ещё 4 года и почти каждый день говорила своей дочери: «Вот если бы был жив Феликс Борисович!». Об этих последних годах её жизни я недавно узнал из личного сообщения её дочери, котороё пришло на моё имя в адрес ЖЖ.
Но, вернёмся к вопросу о межрегиональных перемещениях и связанными с ними нагрузками на адаптационные механизмы. Мы провели специальное исследование чукчей, которые учились в Ленинграде. Факультет народов Севера (теперь Институт народов Севера) расположился в Ленинграде, а не на Чукотке, по-видимому, как раз для того, чтобы такое исследование стало возможным :)
Это давняя история, до 1925 года желающие получить высшее образование чукчи, как и представители других малых народов Севера, как и многие участники гражданской войны, приезжали в Ленинград для учёбы на рабочих факультетах - рабфаках, которые по сути дела были многолетними подготовительными курсами для поступления в ВУЗ. Но эту практику пришлось прекратить, потому что исходная подготовка чукчей, была существенно ниже, чем у вернувшихся с фронта. А, кроме того, она была другой, чукчи знали многое неизвестное жителям средней полосы, но эти знания здесь не находили применения. Это был первый романтический период освоения Крайнего Севера, когда проживающие там малые народности, не только учились русскому языку, но и обучались письменности на родном языке, которую создавали русские энтузиасты. Я уже писал, что обязательное обучение в школе-интернате с 1-го класса появилось позднее, что вначале энтузиасты создавали красные яранги, в которых обучали детей до 4-го класса. Они стремились не только учить, но и учиться, чтобы суметь стать своими в той среде. Но к тому времени, когда мы начали проводить наше сравнительно исследование, романтический период освоения Севера прошёл, и главным было не взаимопроникновение культур, а приспособление малых народов к российской культуре. Я позволю себе дальше говорит вместо «малых народов» «чукчи», поскольку именно с чукчами мы больше всего работали. И поскольку был создан удобный для наших исследований Факультет народов Севера мы, договорившись с руководством института имени Герцена, при котором работал этот факультет, снарядили экспедицию :) в Ленинград.
«Чего им адаптироваться? - удивлённо говорили мне недавно работающие преподаватели и особенно технический персонал, - Здесь же им легче и лучше, чем на Чукотке». И тем более они не могли понять, почему ни один чукча не окончил факультета без перерыва - они все брали академические отпуска, и фраза «Я хочу пожить в тундре» была достаточным основанием, чтоб чукче этот отпуск дали. Трудность адаптации чукчей в Ленинграде была продемонстрирована очень наглядно на следующий день после нашего приезда. Юноша, который должен был учиться на графическом отделении факультета народов Севера вдруг непонятно куда пропал. Его посадили в ленинграсдкий поезд в Москве, объяснили, как добраться от вокзала до Мойки, на которой стоял институт, он понимающе кивал голов, но в институте в день приезда в институт не пришёл. Он появился на третий день, и не мог объяснить, где он это время провёл. Его спросили, не потерял ли он документы, и он достал свой единственный документ - паспорт, который был заполнен уникально: Фамилия - Пот, Имя - Пот, отчества - Не имеет. Было ясно, что он приехал из самой чукотской глубинки, где даже работники милиции сталкиваются с трудностями при заполнении документов. Но если уж они написали, что его фамилия Пот и имя Пот, то в русской традиции ему можно было вписать и отчество - Потович, но этого, почему-то, не сделали. Все наши сотрудники, которые были в Ленинграде, побывали на Чукотке, многие неоднократно, и все знали, что «Пот-пот» это возглас, которым погоняют собак.
Ничего необычного мы в этом не увидели, потому знали, что чукчки иногда давали символические имена, и могли назвать мальчика «Пот», для того, чтобы он был так же быстр, как ездовая собака. В этой истории, безусловно, сработал ещё один фактор. Я уже много раз говорил, что чукчи - правополушарный народ, а поиск дома по адресу - это чисто левополушарная процедура. Мы понимали, что с Московского вокзала до Мойки мы добрались бы значительно быстрее, но мы вспомнили несостоявшегося жестянщика, который за 300 км нашёл свою оленеводческую бригаду, путь до которой он видел только сверху с вертолёта, и понимали, что путь, который совершил мальчик, был бы нам не под силу. И снова мы говорили между собой о том, что нет культур более развитых и мене развитых, есть просто разные культуры, и вхождение из культуры, к которой ты адаптировался, в новую культуру - процесс трудный. Разница культур не обязательно связана с этническими различиями. Ещё в начале своего повествования я писал, что когда я со своей мамой пришёл к колхозному бригадиру попросить лошадь и сани, чтобы привезти дрова из Европы (т.е. другого берега реки Урал), он спросил: «Так на какое время вам лошадь нужна?» Мама ответила: «Вы, наверное, лучше знаете, сколько нужно на это времени», на что бригадир отреагировал саркастически: «По-хорошему, так часа 4, ну, а как вы необразованные, то и целый день провозитесь». Разница между культурой зауральского села и Киева, из которого мы приехали, была, пожалуй, не меньше чем между культурой европейца и жителя Чукотки.
Ещё больше удивляла сотрудников факультета тоска чукчей по тундре. «Добро б тайга, там хоть лес, а это ж равнина голая, да ещё и болотистая». Я не удивлялся им, тот, кто не был на подсвеченной солнцем полярного дня безграничной цветущей тундре, не мог себе представить этой красоты. Всё это мне напомнило беседу украинской поэтессы Леси Украинки с фельдфебелем царской армии. Я хочу привести несколько строф из написанного ею после этой беседы стихотворения. Поскольку далеко не каждый человек, хороша знающий русский, понимает украинскую речь, что меня всегда удивляло, я приведу эти несколько строф на украинском, а параллельно в своём переводе на русский.
«Це ви питаєте за тих,
що тут застрелились на варті?
Та добре, розкажу про них,
хоч то вони й не дуже варті:
були якути-дикуни,
у них звичаi, і нрави дикі,
хоч і небіжчики вони,
а дурні - все скажу - великі
…
не взяв їх лікар до шпиталю:
«Їм, - каже, - їхати б відсіль,
а то ще згинуть тут від жалю,
се в них по ріднім краю жаль!» -
Ну, диво, хоч би край був людський,
то ще б я розумів печаль,
а то ж і край такий - якутський! «Так вы спросили нас о тех,
Что застрелились тут в дозоре?
Ну, ладно, расскажу про них,
Хоть это не большое горе:
Были якуты-дикари,
Обычаи и нравы дикие,
Хоть и покойники они,
А дураки, скажу, великие.
….
А в госпиталь их врач не взял,
Сказал: «лечить их не с руки»,
Сказал: «Не сотворить мне чуда».
Сказал: «Им ехать бы отсюда,
А то погибнут здесь с тоски.
Так им родного края жаль!» -
Ну, диво хоть бы край был людский,
Так я бы понимал печаль,
А то же край такой - якутский!
Среди преподавателей, давно работающих на факультете народов Севера, упомянутая выше фраза «Я хочу пожить в тундре» удивления не вызывала. Дело редко обходилось одним академическим отпуском. Рекорд поставил учащийся графического отделения, который взял академический отпуск сразу на 3 года, и все эти 3 года в своей мастерской в посёлке Уэлен, столице чукотских косторезов, рисовал и переносил на кость сложную композицию, которую привёз потом в институт показать на факультете. И зрелые академически подготовленные художники не скрывали своего восторга. Автор композиции, которого единогласно признали зрелым художником, спокойно пошёл к куратору 4-го курса, и сказал, что он хочет продлить учёбу на оставшиеся 2 года.
Резьба по моржовой кости. Основа всякой резьбы по моржовой кости - клыки моржа.
Перед кочёвкой
Продолжение следует.
Неблагоприятность районов Крайнего Севера для жизни людей, адаптированных к жизни в средней полосе вынуждала государственные органы создавать стимулы для того, чтобы люди соглашались переехать из районов, которые им казались благоприятными, в районы Севера. Стимулы были в основном материальными. Северный коэффициент, который сразу резко увеличивал зарплату, которую они получали в прежних районах своего постоянного проживания. На Колыме 1.7, на Чукотке 2. Но когда кончался первый срок, на который был подписан контракт (а обычно это 3 года), уже вступали в действие ежегодные полярные надбавки, каждая из которых составляла 10% зарплаты. На Колыме таких надбавок было 7, на Чукотке 10. Таким образом, создавался продлённый стимул. «Зачем же мне уезжать, если я теперь получаю полярные надбавки?» А через 6 лет на Колыме человек говорил: «Я ещё последнюю 7-ю надбавку не получил». А когда он, наконец, получал эту надбавку, он говорил: «Ну, теперь надо хоть сколько-нибудь поработать с такой высокой зарплатой, зачем же я её добивался?» Чукчи на Чукотке северного коэффициента вначале не получали. Но когда председателе чукотского окрисполкома стала Анна Нутэтэгрынэ, «королева Чукотки», «Президент Чукотки», она добилась если не полярных надбавок (определить полярный стаж чукчи было невозможно, поскольку он был на Чукотке с рождения), то северный коэффициент чукчам стали выплачивать, поскольку по мнению Анны Нутэтэгрынэ, поддержанной Анастасом Микояном, в противном случае можно было говорить о дискриминации чукчей.
Значительно меньший, но, всё-таки, существенный коэффициент выплачивался в районах, «приравненных к районам Крайнего Севера», например, на Сахалине, даже Южном. Когда Хрущёв приехал на Южный Сахалин в ясный солнечный день в тепло сахалинского сентября, он походив по городу, сказал: «Здесь же прекрасные условия для жизни, зачем же мы здесь выплачиваем ещё и районный коэффициент?» Он распорядился отментить этот коэффициент для Южного Сахалина, но начавшееся массовое бегство рабочих с Южного Сахалина побудило его этот коэффициент вернуть. Интересно отметить, в нынешнее время развала и разрухи, людей на Сахалине осталось слишком много. Там остались пенсионеры, которые не приносили никакой пользы, но получали повышенную пенсию, и люди, которые стали безработными из-за резкого сокращения производства, и теперь, уже государство реализует программу переселения жителей с Южного Сахалина в среднюю полосу. Женщина, которая долгие годы была моей пациенткой, получила квартиру в Костроме, и кроме всего прочего, её порадовало то, что связь со мной стала гораздо легче. Но когда умерла моя жена, а она позвонила по телефону, ей сказали: «Феликса Борисовича нет, и Елена Дмитриевна умерла», и она решила, что умерли мы оба. Она прожила после этого ещё 4 года и почти каждый день говорила своей дочери: «Вот если бы был жив Феликс Борисович!». Об этих последних годах её жизни я недавно узнал из личного сообщения её дочери, котороё пришло на моё имя в адрес ЖЖ.
Но, вернёмся к вопросу о межрегиональных перемещениях и связанными с ними нагрузками на адаптационные механизмы. Мы провели специальное исследование чукчей, которые учились в Ленинграде. Факультет народов Севера (теперь Институт народов Севера) расположился в Ленинграде, а не на Чукотке, по-видимому, как раз для того, чтобы такое исследование стало возможным :)
Это давняя история, до 1925 года желающие получить высшее образование чукчи, как и представители других малых народов Севера, как и многие участники гражданской войны, приезжали в Ленинград для учёбы на рабочих факультетах - рабфаках, которые по сути дела были многолетними подготовительными курсами для поступления в ВУЗ. Но эту практику пришлось прекратить, потому что исходная подготовка чукчей, была существенно ниже, чем у вернувшихся с фронта. А, кроме того, она была другой, чукчи знали многое неизвестное жителям средней полосы, но эти знания здесь не находили применения. Это был первый романтический период освоения Крайнего Севера, когда проживающие там малые народности, не только учились русскому языку, но и обучались письменности на родном языке, которую создавали русские энтузиасты. Я уже писал, что обязательное обучение в школе-интернате с 1-го класса появилось позднее, что вначале энтузиасты создавали красные яранги, в которых обучали детей до 4-го класса. Они стремились не только учить, но и учиться, чтобы суметь стать своими в той среде. Но к тому времени, когда мы начали проводить наше сравнительно исследование, романтический период освоения Севера прошёл, и главным было не взаимопроникновение культур, а приспособление малых народов к российской культуре. Я позволю себе дальше говорит вместо «малых народов» «чукчи», поскольку именно с чукчами мы больше всего работали. И поскольку был создан удобный для наших исследований Факультет народов Севера мы, договорившись с руководством института имени Герцена, при котором работал этот факультет, снарядили экспедицию :) в Ленинград.
«Чего им адаптироваться? - удивлённо говорили мне недавно работающие преподаватели и особенно технический персонал, - Здесь же им легче и лучше, чем на Чукотке». И тем более они не могли понять, почему ни один чукча не окончил факультета без перерыва - они все брали академические отпуска, и фраза «Я хочу пожить в тундре» была достаточным основанием, чтоб чукче этот отпуск дали. Трудность адаптации чукчей в Ленинграде была продемонстрирована очень наглядно на следующий день после нашего приезда. Юноша, который должен был учиться на графическом отделении факультета народов Севера вдруг непонятно куда пропал. Его посадили в ленинграсдкий поезд в Москве, объяснили, как добраться от вокзала до Мойки, на которой стоял институт, он понимающе кивал голов, но в институте в день приезда в институт не пришёл. Он появился на третий день, и не мог объяснить, где он это время провёл. Его спросили, не потерял ли он документы, и он достал свой единственный документ - паспорт, который был заполнен уникально: Фамилия - Пот, Имя - Пот, отчества - Не имеет. Было ясно, что он приехал из самой чукотской глубинки, где даже работники милиции сталкиваются с трудностями при заполнении документов. Но если уж они написали, что его фамилия Пот и имя Пот, то в русской традиции ему можно было вписать и отчество - Потович, но этого, почему-то, не сделали. Все наши сотрудники, которые были в Ленинграде, побывали на Чукотке, многие неоднократно, и все знали, что «Пот-пот» это возглас, которым погоняют собак.
Ничего необычного мы в этом не увидели, потому знали, что чукчки иногда давали символические имена, и могли назвать мальчика «Пот», для того, чтобы он был так же быстр, как ездовая собака. В этой истории, безусловно, сработал ещё один фактор. Я уже много раз говорил, что чукчи - правополушарный народ, а поиск дома по адресу - это чисто левополушарная процедура. Мы понимали, что с Московского вокзала до Мойки мы добрались бы значительно быстрее, но мы вспомнили несостоявшегося жестянщика, который за 300 км нашёл свою оленеводческую бригаду, путь до которой он видел только сверху с вертолёта, и понимали, что путь, который совершил мальчик, был бы нам не под силу. И снова мы говорили между собой о том, что нет культур более развитых и мене развитых, есть просто разные культуры, и вхождение из культуры, к которой ты адаптировался, в новую культуру - процесс трудный. Разница культур не обязательно связана с этническими различиями. Ещё в начале своего повествования я писал, что когда я со своей мамой пришёл к колхозному бригадиру попросить лошадь и сани, чтобы привезти дрова из Европы (т.е. другого берега реки Урал), он спросил: «Так на какое время вам лошадь нужна?» Мама ответила: «Вы, наверное, лучше знаете, сколько нужно на это времени», на что бригадир отреагировал саркастически: «По-хорошему, так часа 4, ну, а как вы необразованные, то и целый день провозитесь». Разница между культурой зауральского села и Киева, из которого мы приехали, была, пожалуй, не меньше чем между культурой европейца и жителя Чукотки.
Ещё больше удивляла сотрудников факультета тоска чукчей по тундре. «Добро б тайга, там хоть лес, а это ж равнина голая, да ещё и болотистая». Я не удивлялся им, тот, кто не был на подсвеченной солнцем полярного дня безграничной цветущей тундре, не мог себе представить этой красоты. Всё это мне напомнило беседу украинской поэтессы Леси Украинки с фельдфебелем царской армии. Я хочу привести несколько строф из написанного ею после этой беседы стихотворения. Поскольку далеко не каждый человек, хороша знающий русский, понимает украинскую речь, что меня всегда удивляло, я приведу эти несколько строф на украинском, а параллельно в своём переводе на русский.
«Це ви питаєте за тих,
що тут застрелились на варті?
Та добре, розкажу про них,
хоч то вони й не дуже варті:
були якути-дикуни,
у них звичаi, і нрави дикі,
хоч і небіжчики вони,
а дурні - все скажу - великі
…
не взяв їх лікар до шпиталю:
«Їм, - каже, - їхати б відсіль,
а то ще згинуть тут від жалю,
се в них по ріднім краю жаль!» -
Ну, диво, хоч би край був людський,
то ще б я розумів печаль,
а то ж і край такий - якутський! «Так вы спросили нас о тех,
Что застрелились тут в дозоре?
Ну, ладно, расскажу про них,
Хоть это не большое горе:
Были якуты-дикари,
Обычаи и нравы дикие,
Хоть и покойники они,
А дураки, скажу, великие.
….
А в госпиталь их врач не взял,
Сказал: «лечить их не с руки»,
Сказал: «Не сотворить мне чуда».
Сказал: «Им ехать бы отсюда,
А то погибнут здесь с тоски.
Так им родного края жаль!» -
Ну, диво хоть бы край был людский,
Так я бы понимал печаль,
А то же край такой - якутский!
Среди преподавателей, давно работающих на факультете народов Севера, упомянутая выше фраза «Я хочу пожить в тундре» удивления не вызывала. Дело редко обходилось одним академическим отпуском. Рекорд поставил учащийся графического отделения, который взял академический отпуск сразу на 3 года, и все эти 3 года в своей мастерской в посёлке Уэлен, столице чукотских косторезов, рисовал и переносил на кость сложную композицию, которую привёз потом в институт показать на факультете. И зрелые академически подготовленные художники не скрывали своего восторга. Автор композиции, которого единогласно признали зрелым художником, спокойно пошёл к куратору 4-го курса, и сказал, что он хочет продлить учёбу на оставшиеся 2 года.
Резьба по моржовой кости. Основа всякой резьбы по моржовой кости - клыки моржа.
Перед кочёвкой
Продолжение следует.