89. Остров Врангеля. 3
Задача экспедиции при исследовании военнослужащих состояла в том, чтобы исследовать офицеров, длительно пребывающих в расположенной на Врангеле части и солдат срочной службы, которые служили там обычный для любого региона страны срок. У нас не было никаких официальных разрешений, и, как обычно, мы обратились к местной медицине. Как правило, это себя оправдывало. Валя позвонила командиру части, рассказала ему про нас - кто мы такие и что делаем, и попросила разрешение провести обследование в части. «Да ты что? - сказал командир, - у меня же секретное оборудование, а ты хочешь, чтобы я посторонних на территорию части пускал». «Так им же оборудование не нужно, им люди нужны, а у каждого своего секретного устройства поставь солдата с автоматом». «Так они уже стоят, - сказал командир, - и по двое обычно». «Так чего ж ты боишься?» «Они будут трепаться, а у меня будут неприятности». «Ни в коем случае трепаться не будут, они работают по секретной программе, будут трепаться, у них будут проблемы» - сказала Валя. Командир минуту подумал и сказал: «Там мужчины или женщины?» «К вам приедут две женщины и двое мужчин, один будет проводить исследование, а второй приедет потому, что он руководитель группы». «Две женщины - соблазнительно, - сказал командир, - женщин у нас давно не было. Ну, ладно, скажи им, что я завтра высылаю за ними вездеход».
Дом на полярной станции, из которого мы уезжали в воинскую часть.
(фотография со страницы http://foto.mail.ru/bk/staylik/27/63#28)
Неожиданно у нас оказался свободный день, и нам предложили съездить на речку Мамонтовую, где располагался стационар зоологов. Стильное двухэтажное деревянное здание было стянуто между этажами дубовым пояском, который был украшен затейливой резьбой. К сожалению, после крушения СССР зоологи были вынуждены закрыть этот стационар из-за недостатка средств, и здание сгорело. Может быть, от удара молнии, а, может быть, кто-то его злонамеренно поджёг.
Вода в Мамонтовой была необыкновенной чистоты и голубизны. Она текла прямо по вечной мерзлоте, и температура воды в ней была не выше 2 градусов. Её можно было пить, не опасаясь инфекций, по-видимому, на Врангеле не было болезнетворных микроорганизмов, которые были бы приспособлены к этой температуре. Речку не зря назвали Мамонтовой, она то и дело вымывала бивни и черепа древних гигантов. Мы стояли на берегу, когда два человека подъехали к стационару на собачьей упряжке. Я всегда любил собак, и сейчас, подойдя к упряжке, стал рассматривать мощных северных лаек. Вдруг, когда люди сошли с нарт, упряжка рванула и быстро промчалась метров на 10 вперёд, после чего раздалась громкое удовлетворённое чавканье 6 собачьих пастей. Озадаченный хозяин нарт вскочил на нарты, закричал «Пот-пот!» и собаки с неохотой отъехали от интересовавшего их места. Тогда к этому место подошли мы, и увиденное нас поразило. Возле реки из мерзлоты вытаяла огромная совершенно не повреждённая, покрытая шерстью голова мамонта, и поскольку эта голова не была отделена, можно было предположить, что дальше в мерзлоте располагается туловище. Вероятно, река время от времени меняла русло на метр или два в сторону, и тогда под водой мерзлота таяла. А, может быть, причиной был самый разгар полярного дня, когда даже на почве температура была +2 - + 3 градуса. Дальше это была уже работа палеонтологов, которые входили в штат заповедника. Возле мамонта выставили охрану, но половины хобота уже не было, а собаки довольно облизывались, что доказывало, что мясо мамонта было вполне съедобно.
Это было необыкновенно красивое место. Цветущая тундра, усеянная разноцветными бутонами, которые мы здесь назвали бы первоцветами, но там других просто не было. За три месяца им нужно было вырасти, расцвести и дать семена, и поэтому цвели они необыкновенно буйно. А чуть подальше были видны каменные сопки разнообразной формы, и к одной из них, которая называлась сопка Хрустальная нас подвезли на вездеходе. Мы вышли из вездехода, сначала попробовали карабкаться на эту сопку, но она почти целиком состояла из горного хрусталя, который рвал одежду и резал руки. Отколоть кусок хрусталя было нечем, никакого геологического молотка у нас не было, и мы стали искать отвалившийся кусок, который можно было бы унести с собой как сувенир. Не понимая, какую тяжесть имеет этот камень, мы решили взять с собой небольшой, величиной с дипломат, кусок из нескольких друз хрусталя, но оказалось, что мы с трудом отрываем его от земли. Пришлось довольствоваться значительно более скромной добычей, но всё-таки кусок хрусталя до сих пор лежит у меня дома. Эта поездка и возвращение на полярную станцию по цветущей тундре чудесным образом сняла усталость, и мы уже без напряжения думали о том, что предстоит ещё большое исследование.
Вид на остров со спутника.
(фотография Dan Davies)
Организовать исследование в воинской части было не сложно, как во всякой организации, где персонал обязан выполнять распоряжения начальника. Сложно было то, что как раз к нашему приезду вышла из строя теплоэнергетическая установка, и в зале, где проводились исследования, стоял, как и полагается, полярный холод. Я разрешил надевать любую одежду под халат, но не разрешил надевать пальто на халат: «У вас должен быть имидж врачей». Никто не простудился, но замёрзли все и до конца экспедиции этого эпизода мне не простили. Впрочем, из недели, которую мы провели в воинской части, неисправное отопление заняло только три дня, а на четвёртый день я убедился, что, согревшись, мои сотрудники в состоянии анализировать полученные данные. Может быть, сыграла роль приподнятость настроения и повышенная активность, которую вызывал полярный день. Спать не хотелось совсем, усталости никто не чувствовал, и при первой же возможности, натянув резиновые сапоги, мы выходили в тундру и снова поражались необычно буйному цветению низкорослых тундровых растений.
На активности и настроении сказывалось повышение уровня функционирования фотоэнергетической системы. Ею сейчас много занимаются, но главным образом не в связи с полярным днём, а в связи с полярной ночью и темновыми депрессиями. Повышение активности и настроения при полярном дне и темновая депрессия при полярной ночи связана с одним и тем же механизмом, который впервые описал ещё в начале 40-х годов прошлого века выдающийся нейрогистолог Борис Иннокентьевич Лаврентьев, работы которого в области фотоэнергетической системы мне представляются незаслуженно забытыми.
Анализ полученных в части данных подтвердил, что продолжительность первичной адаптации прямо пропорциональна общему периоду пребывания в экстремальных условиях, если продолжительность этого пребывания известна заранее. Чем короче был ожидаемый период пребывания в необычных социальных и экологических условиях, тем быстрее наступала адаптация.
Сложнее было с офицерским составом, потому что их адаптация сопровождалась интрапсихическим конфликтом. Само по себе пребывание в заполярной воинской части сопровождалось конфликтом «нежелаемое-желаемое». «Нежелаемое» относилось к самому пребыванию на полярной станции, «желаемое» - к сокращению срока службы за счёт учёта каждого года в Заполярье за три. Они не могли предсказать заранее точного срока службы, их перевод из Заполярья зависел от командования. Сроком трудным, но желаемым были 5 лет. Дело в том, для того, чтобы получить полную выслугу, требовалось 15 лет «календаря», т.е. независимо от всяких льгот нужно было прослужить для этого 15 календарных лет. Поэтому служить в Заполярье больше 5 лет для них не имело смысла.
Самым тяжёлым для офицеров была скука. Из части убывали только люди, уже переводившиеся в другое подразделение, и прибывали только те, кто прибывал им на замену. Мои сотрудницы Елена Дмитриевна и Лидия Дмитриевна вызвали у них нескрываемую нежность, они готовы были разговаривать с ними всё свободное время, всё время порывались показать им секретные карты и секретное оборудование. Но сотрудники лаборатории работали по программе «Отчизна» и понимали, что можно делать, а чего делать нельзя. Офицеры могли долго рассказывать о том, что ровно посередине пролива Лонга находится узкая, примерно 2 км шириной, полоса, которая не принадлежит ни нашим, ни американским территориальным водам. И по этой полосе почти непрерывно курсируют самолёты с приборами бокового наблюдения, и советские, и американские. К удивлению местных офицеров, наши пилоты прекрасно говорили по-английски, и, увидев американский самолёт со знакомым бортовым номером, спрашивали на английском: «Джон здесь? Я ему советских сигарет обещал». «Нету Джона, - грустно отвечал пилот, - Джону месячный отпуск дали».
Одна карта в кают-компании части висела открыто. Это была карта расположения американских военных баз на Аляске. «А что ж вы выдаёте американскую дислокацию?» - спросил я. «Кому выдаём? - сказал командир, - свою дислокацию американцы знают, их дислокацию мы знаем». «А как вы думаете, они знают нашу?» «Не сомневаюсь, - сказал командир, - что в их кают-компании висит такая же карта с расположением советских баз».
Успешность адаптации у офицерского состава зависела от того, сколько пребывание на Врангеле заменяло им календарных лет. Как уже отмечалось, если они могли служить на Врангеле 5 лет, то это было равно 15 календарным годам, а ещё 15 календарных лет всё равно нужно было иметь для полной выслуги. Поэтому первичная адаптация завершалась у них в течение первого года, и до конца службы на заполярной базе не успевала наступить адаптационная усталость.
Мечтой каждого из них было уехать с Врангеля в группу советских войск в Германии или в Чехословакии. Отдохнуть и обогатиться, потому что денег у них накопилось много и хотелось их где-нибудь выгодно потратить. Неожиданно мы обнаружили в части «классовое» расслоение. Офицеры удивлялись тому, что психологическое интервью, которое мы проводили и с солдатами, и с офицерами, занимало примерно одинаковое время. Хотя, по их мнению, с солдатами, в общем, не о чем было разговаривать.
Когда речь с солдатами заходила о их жизни до призыва и здесь, это вызвало искреннее удивление офицеров: «Неужели вы думаете услышать от них что-нибудь интересное?» В последний вечер пребывания в части шёл фильм (а фильмы шли каждый вечер), в котором во время массовой эвакуации Белой армии преданный России офицер вначале вынужден застрелить своего коня, который никак не хотел вернуться на берег и плыл за кораблём, потом на самой грани прицела ему удалось убить одного из главных героев фильма, и сразу после этого он застрелился. И тогда два офицера, которые сидели рядом со мной в кинозале, сказали: «Вот вы с ними беседуете, думаете что-нибудь интересное узнать. Офицер застрелился, не мог перенести крушение России, а из солдат не застрелился никто, им всё равно, где быть». В этот вечер наши исследования на Врангеле были закончены.
Продолжение следует.
Дом на полярной станции, из которого мы уезжали в воинскую часть.
(фотография со страницы http://foto.mail.ru/bk/staylik/27/63#28)
Неожиданно у нас оказался свободный день, и нам предложили съездить на речку Мамонтовую, где располагался стационар зоологов. Стильное двухэтажное деревянное здание было стянуто между этажами дубовым пояском, который был украшен затейливой резьбой. К сожалению, после крушения СССР зоологи были вынуждены закрыть этот стационар из-за недостатка средств, и здание сгорело. Может быть, от удара молнии, а, может быть, кто-то его злонамеренно поджёг.
Вода в Мамонтовой была необыкновенной чистоты и голубизны. Она текла прямо по вечной мерзлоте, и температура воды в ней была не выше 2 градусов. Её можно было пить, не опасаясь инфекций, по-видимому, на Врангеле не было болезнетворных микроорганизмов, которые были бы приспособлены к этой температуре. Речку не зря назвали Мамонтовой, она то и дело вымывала бивни и черепа древних гигантов. Мы стояли на берегу, когда два человека подъехали к стационару на собачьей упряжке. Я всегда любил собак, и сейчас, подойдя к упряжке, стал рассматривать мощных северных лаек. Вдруг, когда люди сошли с нарт, упряжка рванула и быстро промчалась метров на 10 вперёд, после чего раздалась громкое удовлетворённое чавканье 6 собачьих пастей. Озадаченный хозяин нарт вскочил на нарты, закричал «Пот-пот!» и собаки с неохотой отъехали от интересовавшего их места. Тогда к этому место подошли мы, и увиденное нас поразило. Возле реки из мерзлоты вытаяла огромная совершенно не повреждённая, покрытая шерстью голова мамонта, и поскольку эта голова не была отделена, можно было предположить, что дальше в мерзлоте располагается туловище. Вероятно, река время от времени меняла русло на метр или два в сторону, и тогда под водой мерзлота таяла. А, может быть, причиной был самый разгар полярного дня, когда даже на почве температура была +2 - + 3 градуса. Дальше это была уже работа палеонтологов, которые входили в штат заповедника. Возле мамонта выставили охрану, но половины хобота уже не было, а собаки довольно облизывались, что доказывало, что мясо мамонта было вполне съедобно.
Это было необыкновенно красивое место. Цветущая тундра, усеянная разноцветными бутонами, которые мы здесь назвали бы первоцветами, но там других просто не было. За три месяца им нужно было вырасти, расцвести и дать семена, и поэтому цвели они необыкновенно буйно. А чуть подальше были видны каменные сопки разнообразной формы, и к одной из них, которая называлась сопка Хрустальная нас подвезли на вездеходе. Мы вышли из вездехода, сначала попробовали карабкаться на эту сопку, но она почти целиком состояла из горного хрусталя, который рвал одежду и резал руки. Отколоть кусок хрусталя было нечем, никакого геологического молотка у нас не было, и мы стали искать отвалившийся кусок, который можно было бы унести с собой как сувенир. Не понимая, какую тяжесть имеет этот камень, мы решили взять с собой небольшой, величиной с дипломат, кусок из нескольких друз хрусталя, но оказалось, что мы с трудом отрываем его от земли. Пришлось довольствоваться значительно более скромной добычей, но всё-таки кусок хрусталя до сих пор лежит у меня дома. Эта поездка и возвращение на полярную станцию по цветущей тундре чудесным образом сняла усталость, и мы уже без напряжения думали о том, что предстоит ещё большое исследование.
Вид на остров со спутника.
(фотография Dan Davies)
Организовать исследование в воинской части было не сложно, как во всякой организации, где персонал обязан выполнять распоряжения начальника. Сложно было то, что как раз к нашему приезду вышла из строя теплоэнергетическая установка, и в зале, где проводились исследования, стоял, как и полагается, полярный холод. Я разрешил надевать любую одежду под халат, но не разрешил надевать пальто на халат: «У вас должен быть имидж врачей». Никто не простудился, но замёрзли все и до конца экспедиции этого эпизода мне не простили. Впрочем, из недели, которую мы провели в воинской части, неисправное отопление заняло только три дня, а на четвёртый день я убедился, что, согревшись, мои сотрудники в состоянии анализировать полученные данные. Может быть, сыграла роль приподнятость настроения и повышенная активность, которую вызывал полярный день. Спать не хотелось совсем, усталости никто не чувствовал, и при первой же возможности, натянув резиновые сапоги, мы выходили в тундру и снова поражались необычно буйному цветению низкорослых тундровых растений.
На активности и настроении сказывалось повышение уровня функционирования фотоэнергетической системы. Ею сейчас много занимаются, но главным образом не в связи с полярным днём, а в связи с полярной ночью и темновыми депрессиями. Повышение активности и настроения при полярном дне и темновая депрессия при полярной ночи связана с одним и тем же механизмом, который впервые описал ещё в начале 40-х годов прошлого века выдающийся нейрогистолог Борис Иннокентьевич Лаврентьев, работы которого в области фотоэнергетической системы мне представляются незаслуженно забытыми.
Анализ полученных в части данных подтвердил, что продолжительность первичной адаптации прямо пропорциональна общему периоду пребывания в экстремальных условиях, если продолжительность этого пребывания известна заранее. Чем короче был ожидаемый период пребывания в необычных социальных и экологических условиях, тем быстрее наступала адаптация.
Сложнее было с офицерским составом, потому что их адаптация сопровождалась интрапсихическим конфликтом. Само по себе пребывание в заполярной воинской части сопровождалось конфликтом «нежелаемое-желаемое». «Нежелаемое» относилось к самому пребыванию на полярной станции, «желаемое» - к сокращению срока службы за счёт учёта каждого года в Заполярье за три. Они не могли предсказать заранее точного срока службы, их перевод из Заполярья зависел от командования. Сроком трудным, но желаемым были 5 лет. Дело в том, для того, чтобы получить полную выслугу, требовалось 15 лет «календаря», т.е. независимо от всяких льгот нужно было прослужить для этого 15 календарных лет. Поэтому служить в Заполярье больше 5 лет для них не имело смысла.
Самым тяжёлым для офицеров была скука. Из части убывали только люди, уже переводившиеся в другое подразделение, и прибывали только те, кто прибывал им на замену. Мои сотрудницы Елена Дмитриевна и Лидия Дмитриевна вызвали у них нескрываемую нежность, они готовы были разговаривать с ними всё свободное время, всё время порывались показать им секретные карты и секретное оборудование. Но сотрудники лаборатории работали по программе «Отчизна» и понимали, что можно делать, а чего делать нельзя. Офицеры могли долго рассказывать о том, что ровно посередине пролива Лонга находится узкая, примерно 2 км шириной, полоса, которая не принадлежит ни нашим, ни американским территориальным водам. И по этой полосе почти непрерывно курсируют самолёты с приборами бокового наблюдения, и советские, и американские. К удивлению местных офицеров, наши пилоты прекрасно говорили по-английски, и, увидев американский самолёт со знакомым бортовым номером, спрашивали на английском: «Джон здесь? Я ему советских сигарет обещал». «Нету Джона, - грустно отвечал пилот, - Джону месячный отпуск дали».
Одна карта в кают-компании части висела открыто. Это была карта расположения американских военных баз на Аляске. «А что ж вы выдаёте американскую дислокацию?» - спросил я. «Кому выдаём? - сказал командир, - свою дислокацию американцы знают, их дислокацию мы знаем». «А как вы думаете, они знают нашу?» «Не сомневаюсь, - сказал командир, - что в их кают-компании висит такая же карта с расположением советских баз».
Успешность адаптации у офицерского состава зависела от того, сколько пребывание на Врангеле заменяло им календарных лет. Как уже отмечалось, если они могли служить на Врангеле 5 лет, то это было равно 15 календарным годам, а ещё 15 календарных лет всё равно нужно было иметь для полной выслуги. Поэтому первичная адаптация завершалась у них в течение первого года, и до конца службы на заполярной базе не успевала наступить адаптационная усталость.
Мечтой каждого из них было уехать с Врангеля в группу советских войск в Германии или в Чехословакии. Отдохнуть и обогатиться, потому что денег у них накопилось много и хотелось их где-нибудь выгодно потратить. Неожиданно мы обнаружили в части «классовое» расслоение. Офицеры удивлялись тому, что психологическое интервью, которое мы проводили и с солдатами, и с офицерами, занимало примерно одинаковое время. Хотя, по их мнению, с солдатами, в общем, не о чем было разговаривать.
Когда речь с солдатами заходила о их жизни до призыва и здесь, это вызвало искреннее удивление офицеров: «Неужели вы думаете услышать от них что-нибудь интересное?» В последний вечер пребывания в части шёл фильм (а фильмы шли каждый вечер), в котором во время массовой эвакуации Белой армии преданный России офицер вначале вынужден застрелить своего коня, который никак не хотел вернуться на берег и плыл за кораблём, потом на самой грани прицела ему удалось убить одного из главных героев фильма, и сразу после этого он застрелился. И тогда два офицера, которые сидели рядом со мной в кинозале, сказали: «Вот вы с ними беседуете, думаете что-нибудь интересное узнать. Офицер застрелился, не мог перенести крушение России, а из солдат не застрелился никто, им всё равно, где быть». В этот вечер наши исследования на Врангеле были закончены.
Продолжение следует.