636. Теплое лето 1992 года. Воспоминания.

Jun 06, 2013 19:33


Вступление.О том, что распад Советского Союза не был неизбежным, вначале сообщил Дмитрию Генерал Гровс, который объяснил, что существуют несколько вариантов развития событий, но опасался при этом, что из них будет избран наихудший. Потом то же самое я прочитал у Голанского. Голанский считал, что существуют варианты устойчивого существования Советского Союза, что социализм даже в таком виде может присутствовать на карте мира ещё много десятилетий, и социализм будет обеспечивать существование десятков миллионов людей на вполне приемлемом уровне. Распад Союза был воспринят как трагедия не только мною лично, но и всеми людьми, которых я знал близко или по популяционным исследованиям. Однако, у меня не было личных впечатлений о восприятии людей, которые жили в национальных республиках и приехали в Москву, может быть в последний раз, уже в новой стране. Моя сестра, Энгелина Борисовна, известная в ЖЖ как tareeva, наблюдала этих людей именно для того, чтобы иметь эти личные впечатления. Ниже я с её разрешения публикую написанный ею текст.

Энгелина Тареева: Воспоминания. Теплое лето 1992 года.Это было первое лето в другой стране.
Советского Союза уже не было. Обычно летом москвичи покидают город: уезжают в отпуск, переезжают семьями на дачи, город наполняется приезжими со всех концов страны, из всех республик Союза. Люди приезжают в Москву как гости и как хозяева в свою столицу. У них здесь много дел: посетить Мавзолей Ленина и Кремль, побывать в Третьяковской галерее, в музее им. Пушкина и пр., походить в театры. Многие московские театры в это время уезжают на гастроли, но в Москве гастролируют театры из разных городов страны. Поездка в Москву для людей - праздник, и в городе все лето царит праздничное настроение. В мои студенческие годы студенты летом подрабатывали в Мосэкскурсбюро экскурсоводами и организаторами экскурсий. Это была приятная работа, хоть и не лёгкая. Экскурсанты - весёлая праздничная толпа, и было хорошо рассказывать им о Москве, которая и им и нам самим была очень интересна. Самое трудное было не растерять экскурсантов, которые так и норовили заглянуть в какой-нибудь заинтересовавший их дворик или переулок, или обойти какой-нибудь дом вокруг.


Я любила летнюю Москву, мы с мужем обычно уезжали в отпуск в конце апреля - начале мая и в октябре, так что все лето я была в городе.
Летом 1992 года все было как всегда, но настроение было другое. Праздника не было, было настроение прощания, расставания, состояние высокой трагедии. Этим был пропитан воздух. Мы смотрели друг на друга с особым чувством, мы все еще были вместе, но в последний раз, может быть, мы больше никогда друг друга не увидим. Вспоминались стихи Цветаевой из «Поэмы конца»:

- Завтра с западу встанет солнце!
- С Иеговой порвет Давид!
- Что мы делаем? - Расстаемся.
- Ничего мне не говорит
Сверхбессмысленнейшее слово…

А лето между тем было прекрасное. Такое в Москве редко выпадает. Было ясно и в то же время не слишком жарко, так бывает в Крыму в мае.
В это лето я вставала рано и с утра обходила в Москве пять точек: Мавзолей, музей Ленина, здание КГБ на Лубянской площади, здание ЦК на Старой площади и ГУМ. Благо я живу в трех минутах ходьбы от Красной площади и могу все это обойти пешком. Сначала я шла к Мавзолею, он ближе всего к моему дому. В ранние часы Мавзолей был еще закрыт, но поблизости от него собирались кучки народа, некоторые клали цветы к Мавзолею. Я тоже собиралась положить цветы и, таким образом, попрощаться со своим советским прошлым, но так и не собралась. У музея Ленина три сотрудницы музея собирали подписи под требованием сохранить музей Ленина. Они держали древки, на которые были прибиты фанерки с текстом требования, и были они такие старые, что непонятно было, то ли они держат древки, то ли древки поддерживают их. Подписи собирали сидя на ящиках. Я садилась рядом с ними на свободный ящик и наблюдала за происходящим. Кроме меня наблюдал еще один молодой человек. Он так же как я, приезжал каждое утро. Те, кто подписывался, вызывали у него презрение и отвращение, а старух, сотрудниц музея, он ненавидел, но больше всего он ненавидел меня. Почему-то, именно меня он считал вдохновителем и организатором мероприятия. Про старух он говорил: «Присосались к кормушке и бояться, что кормушку отнимут». Я отвечала: «Какая кормушка? Вы знаете, сколько получают музейные работники? Любителей попользоваться кормушкой вы теперь ищите в ваших рядах, они уже давно к вам переметнулись, а какие у них аппетиты, это вы скоро поймете и поразитесь». Еще я ему говорила, что желаю, чтобы он сохранил свои идеалы до столь преклонных лет, и так же бы их защищал, как эти женщины. Желающих подписаться была большая очередь, в ней были люди из всех республик Союза. Было какое-то особое настроение торжественного прощания. Я видела, как плакала казашка - учительница из Семипалатинска, молодой человек из Баку тоже со слезами в голосе говорил, что Москва была и его столицей, он чувствовал себя здесь своим, его хорошо принимали, и что же теперь будет, неужели их запрут в границах маленького Азербайджана. Люди из Латвии (причем латыши) говорили о том, какой замечательный человек Рубикс, бывший первый секретарь ЦК республики, которого теперь преследуют, а литовцы говорили о том, какое ничтожество этот бездарный музыковед Ла́ндсбергис, ставший внезапно лидером страны. Люди открывали кошельки и предлагали деньги на музей Ленина, но старухи этих денег не брали. Я спросила, почему не берут, отвечали, что не знают, как оформить эти пожертвования. В какое-то утро организовали живое кольцо, взялись за руки и окружили кольцом здание музея. В живом кольце я не участвовала.
От музея Ленина я шла на Лубянскую площадь. Там собирались в основном москвичи, митинговали, произносились пламенные речи. Такая толпа снесла памятник Дзержинскому, но я при этом не присутствовала. Я приходила на площадь ранним утром, а это событие произошло во второй половине дня. У подъездов большого дома на Лубянке стояли сотрудники этого ведомства и смотрели на толпу и как бы говорили: «Резвитесь, резвитесь, мы немножко дадим вам порезвиться, а потом наведем порядок. Мы умеем это делать». С Лубянки я шла на Старую площадь. Там вокруг здания ЦК всегда стояла возбужденная толпа, и люди время от времени пытались прорваться в здание. Говорили, что в здании сейчас уничтожают или вывозят важные документы, и этому нужно помешать. Прорваться в здание не удалось ни разу, оно по-прежнему хорошо охранялось.

К трем часам дня, перекусив по дороге, я по улице Разина (теперь она опять Варварка), возвращалась на Красную площадь и шла в ГУМ. Обычно летом гости столицы заполняли универмаг. Делать покупки в Москве - это был ритуал. В городах откуда они приехали, продавалось то же, и москвичи во время отпуска делали покупки там, но всем приезжим хотелось непременно купить и привезти домой что-нибудь из Москвы.
Летом 1992 года народа в ГУМе было еще больше, чем обычно, буквально яблоку негде было упасть. Люди из республик старались истратить все имеющиеся у них советские деньги, не знали, как долго еще будут использоваться эти деньги у них в республиках. Россияне тоже хотели истратить все деньги, ждали, что деньги обесценятся, но, конечно, никто не предполагал того, что произошло в действительности, что вклады заморозят и практически изымут. Зарубежные экономисты писали, что это можно сравнить только с коллективизацией, но в коллективизацию было ограблено только крестьянство, а гайдаровские реформы ограбили все население страны.
Ко всем прилавкам стояли длинные очереди. В очередях образовывались группы по интересам, и велись серьезные разговоры вовсе не о товарах, деньгах и покупках. Говорили о жизни и о себе. Такие разговоры возможны только когда все рушится, почва колеблется под ногами и впереди неизвестность. Я занимала несколько очередей, переходила из очереди в очередь, слушала разговоры и участвовала в них. Денег у меня никогда не было, у меня даже не было счета в сберкассе, но мама завещала мне свой счет. Мама была персональным пенсионером союзного значения, получала пенсию 120р и, т.к. мы жили вместе одной семьей, она денег с книжки не брала. И я надеялась, что, когда я выйду на пенсию, то буду брать понемножку с маминого счета и добавлять к пенсии, и этого мне хватит на всю жизнь. Но сейчас я взяла деньги с маминого счета, потому что глупо стоять в очередях и ничего не покупать, к тому же я понимала, что деньги могут обесцениться. Я не знала, что покупать. Переживания были похожи на переживания военного времени, а в войну я больше всего страдала от отсутствия мыла - мы его не видели 4 года - поэтому я покупала мыло, каждый день по несколько кусков. Т.к. я ходила в ГУМ ежедневно в течение трех месяцев, то мыла я запасла много. Мы до сих пор моемся мылом 1992 года. Его теперь уходит мало, его заменили гели, шампуни, пенки и прочее, так что я зря запасалась. И еще я покупала льняные ткани для постельного белья, полотенца, клеенку на стол. Все это я покупала не только для себя, но и для друзей, мои подруги еще не были пенсионерками, и сами в очередях стоять не могли, так что все купленное я делила на всех. Моя университетская подруга Эмма спросила у меня: «Что, в ГУМе очень интересно?». Я удивилась: «Откуда ты знаешь, что там интересно?». Она сказала: «Ты сроду никогда не делала того, что тебе не интересно, и если ты ходишь в ГУМ ежедневно, как на работу, значит, там происходит что-то важное». А происходила там разлука. Разлука - самое страшное для меня слово в словаре. Я совершенно не умею разлучаться. Как сказал поэт: «И тех, кого я полюбил, я разлюбить уже не в силах». Мы с мужем, когда речь шла о нас, не говорили слово смерть, а говорили разлука. Потому что не важно, жизнь или смерть, а важно вместе или врозь.
Из ГУМа с тяжелыми покупками я шла на улицу Горького и поднималась по ней один квартал до Центрального телеграфа. Там тоже было очень оживленно. Тогда мобильных телефонов не было, и приезжие могли связаться со своими близкими только по междугороднему телефону, и лучше всего это было сделать с Центрального телеграфа. Я садилась на стул, отдыхала от ГУМа и подслушивала чужие разговоры. Домой я возвращалась поздно полуживая. Дочь говорила: «Ну почему же ты не пользуешься городским транспортом? Ты передвигаешься по Москве, как будто колесо еще не изобрели». Таким было для меня лето прощания с Советским Союзом, со всей моей прошлой жизнью.

СССР, tareeva

Previous post Next post
Up