58. За пределами клиники. Мои друзья (физик Генрих Абрамович Соколик).
Здесь, при первых описаниях моих друзей, я попытался найти систему и вышел, как я уже говорил, на принцип “Arrange-Icons-By-Profession”. Именно по этому первые описания моих друзей были посвящены людям успешным в физике. Но среди моих друзей был ещё один физик, человек трудной и трагической судьбы, ныне уже мёртвый.
Было лето в начале 1960 годов (не помню точно, либо 63 либо 64 года) и на открытой веранде шёл какой-то банкет. Я оказался там как участник группы руководящего состава МЭВЦ (Московскго экспериментального вычислительного центра). Тогда МЭВЦ был головным учреждением госкомитета по вычислительно математике и кибернетике. Стул человека, которого я видел впервые, был крайним в ряду его коллег, причём с моей стороны, и мне было легко его рассматривать, и я слышал то, что он говорил. Все остальные участники банкета были изрядно пьяны, на ногах держались хорошо - это были люди закалённые - и говорили обычные слова на обычные темы, разве что несколько более развязно, чем в трезвом состоянии, и касаясь интимных тем.
Человек, которого я заметил первым, как будто бы и вступал в общую беседу, но он совершенно не заботился о том, слушают ли его и реагируют ли на его слова. Было похоже, что он с наслаждением вспоминает те античные истории, о которых говорит, вспоминая о Вакхе и Вакханках, а иногда детально описывая посвящённые Вакху храмы, он рассказывал и о том, как ведут себя в этих храмах служители Вакхи Вакханки. Он говорил о Древней Греции так, как будто вчера оттуда приехал, со знанием дела и с некоторым сожалением по поводу расставания. Это было забавно, но вызывало уважение, поскольку если даже в такой ситуации человек демонстрировал эрудицию и интеллект, то, вероятно, использование интеллекта в основном определяло модус его существования.
Тогда я не думал, что когда-нибудь встречусь с ним и буду причастен к его судьбе.
Недели через две мне позвонили из Института химической физики и сказали, что недавно умер заместитель их директора - академика Семёнова - и они хотят позаботиться о его сыне - физике из ФИАНа, который тяжело болен и раньше, чем что-либо делать, надо разобраться на что он ещё способен и можно ли сказать, как будет развиваться его заболевание.
Я знал дом, в котором он жил, на первом этаже этого дома жила моя давняя пациентка, которая одновременно наблюдалась мною и ветеринаром. Её обращение ко мне было связано с выраженной тревогой, но кроме того у неё была эрозия желудка и хронический колит и эти заболевания лечил ветеринар. Он завоевал её доверие, когда просмотрев выписанные врачами-терапевтами рецепты сказал: «В общем, они мыслят правильно, но дозы, дозы, дозы… Мы тоже лечим коров и собак примерно одними и теми же лекарствами, но дозы, дозы…». Моя пациентка была очень крупной женщиной и сразу же пришла к выводу, что терапевты давали ей недостаточную дозу лекарств. Она была подругой матери человека, к которому я в этот день направлялся и проводила меня до его двери.
Мой будущий пациент сидел за журнальным столиком, перед ним лежали какие-то журналы по физике, в основном на английском языке, а между журналами - какой-то крупный круглый комок пепла. Поздоровавшись, я спросил его: «А это что? Для чего используется?» И Генрих Абрамович Соколик сказал: «Это уже не может использоваться, это труп, это был большой шмель, которого я сжёг зажигалкой». «Зачем?» - спросил я. «Я его боялся. Страх - одна из основных причин жестокости». Я психиатр, и хотя неврологию знаю неплохо, я всегда начинаю с того, что выясняю, есть ли какие-нибудь психиатрические симптомы. Симптомы были. Время от времени у Генриха появлялись навязчивые страхи, которые он связывал со своей прогрессирующей болезнью, а иногда он был целиком охвачен тревогой, не имеющей фабулы, причины которой он не мог понять. Но не это беспокоило его главным образом. Он потерял возможность ходить, передвигался по дому с палкой, отдыхая через каждые 3-4 шага, а за пределами дома ходить было ещё труднее и отдыхать приходилось через 1-2 шага.
Я подробно расспросил его о том, как возникло и развивалось заболевание, я осмотрел его и понял, что речь идёт об одном из заболеваний, при котором разрушается миелин, который играет для нерва такую же роль, как изоляция для электропроводки. То, что заболевание развивалось в определённом строго соблюдаемом порядке: исчезновение движений вначале в нижних отделах конечностей, а по мере его развития захватывая более и более высокие участки, вызывая преимущественно двигательные расстройства, заставляло меня думать о страшной неизлечимой болезни - боковом амиотрофическом склерозе. Я не собирался брать на себя ответственность за постановку такого диагноза и полагал, что начинать надо с тщательного обследования в стационаре, и сказал это Генриху. «А что, пребывание в стационаре улучшит моё состояние?» «Я не могу за это проучиться, - ответил я, - но, по крайней мере пройдёт тщательное обследование и мы будем знать, с чем имеем дело». «Знать - это полезно, - сказал Генрих, - хотя я предпочёл бы, чтобы это знание привело меня к выздоровлению». «К выздоровлению вряд ли, - сказал я, - хорошо бы к выраженному улучшению». «Надо позвать маму, - сказал он, - я сам не смогу организовать госпитализацию». Вошла его мать и сказала: «Теперь, когда мой муж умер, мы уже не имеем право на безусловную госпитализацию в больницу Академии, но я всё-таки попробую это сделать с помощью академика Зельдовича. Если вы не возражаете, я сейчас ему позвоню».
Так я впервые увидел легендарного Зельдовича - человека, о котором глава английской делегации сказал: «Я очень рад с Вами познакомиться, теперь я точно знаю, что Зельдович это один человек, а не псевдоним группы учёных». «Как быстро его надо госпитализировать?» - спросил мня Зельдович. «Не думаю, что это решает проблему, но излишне тянуть тоже не стоит». Зельдович сел за машинку и быстро отпечатал письмо, адресованное управляющему делами АН СССР. «Если вам удобно, поезжайте со мной, может быть я сразу передам вам какой-нибудь документ». И обращаясь ко мне он спросил: «Вы уже уходите, или какое-нибудь время вам нужно для осмотра вашего нового пациента». Я сказал, что ещё некоторое время я пробуду. Остальное я знаю со слов матери Генриха. В бумаге содержалась просьба о срочной госпитализации Генриха в неврологическое отделение больницы Академии. «Он не входит в контингент, подлежащий лечению в этой больнице» - сказал управляющий делами. «Он уже в ней лежал» - ответил Зельдович. «Он лежал, когда был жив его отец, и он имел право на госпитализацию как член семьи». «Совести у тебя нет, если у человека у мер отец, так его уже и лечить не нужно», и положив на стол перед управляющим бумагу сказал: «Пописывай, подписывай, я тороплюсь». У Зельдовича была репутация человека чрезвычайно деликатного, но умеющего с железным упорством добиваться своей цели и управляющий, вздохнув, подписал бумагу. Всего полчаса я пробыл в квартире, и бумага с разрешением на госпитализацию уже появилась.
После госпитализации я поговорил с лечащим врачом, и он сказал, что они будут вызывать консультанта из числа академиков АМН СССР, но что многие исследования уже проведены и они согласны с моим диагнозом бокового амиотрофического склероза. «Не хотите использовать в качестве консультанта профессора Вейна?» - спросил я (тогда я ещё полагал, что Вейн крупный клиницист). Завотделением и лечащий врач переглянулись и завотделением сказал: «Мы постараемся найти кого-нибудь более надёжного». Генриха посмотрел Коновалов - директор Института неврологии АМН - и разногласий, к сожалению, не возникло. Я поблагодарил их и ушёл.
Примерно через месяц Генрих мне позвонил, сказал что он уже дома, что ему несколько лучше и что он был бы признателен, если бы я взял на себя труд его наблюдать. Да, как уже говорилось, друзья становятся больными а больные - друзьями. Если говорить о лечении, то мне удалось полностью снять тревогу и улучшить движения в нижних конечностях. Говорить о болезни Генрих не любил и стал рассказывать о том, что Атомиздат принял к печати его книгу «Групповые методы в теории элементарных частиц» и что препринт этого издания уже разослан во все крупные учреждения и всем крупным специалистам по математической физике. Он гордился этой книгой, говорил, что в этой области ещё никто не работал, вспоминал «Игру в бисер» Гессе и говорил, что человечество будет развиваться, пока у людей не пропадёт охота играть.
Опубликовано с m.livejournal.com.
Было лето в начале 1960 годов (не помню точно, либо 63 либо 64 года) и на открытой веранде шёл какой-то банкет. Я оказался там как участник группы руководящего состава МЭВЦ (Московскго экспериментального вычислительного центра). Тогда МЭВЦ был головным учреждением госкомитета по вычислительно математике и кибернетике. Стул человека, которого я видел впервые, был крайним в ряду его коллег, причём с моей стороны, и мне было легко его рассматривать, и я слышал то, что он говорил. Все остальные участники банкета были изрядно пьяны, на ногах держались хорошо - это были люди закалённые - и говорили обычные слова на обычные темы, разве что несколько более развязно, чем в трезвом состоянии, и касаясь интимных тем.
Человек, которого я заметил первым, как будто бы и вступал в общую беседу, но он совершенно не заботился о том, слушают ли его и реагируют ли на его слова. Было похоже, что он с наслаждением вспоминает те античные истории, о которых говорит, вспоминая о Вакхе и Вакханках, а иногда детально описывая посвящённые Вакху храмы, он рассказывал и о том, как ведут себя в этих храмах служители Вакхи Вакханки. Он говорил о Древней Греции так, как будто вчера оттуда приехал, со знанием дела и с некоторым сожалением по поводу расставания. Это было забавно, но вызывало уважение, поскольку если даже в такой ситуации человек демонстрировал эрудицию и интеллект, то, вероятно, использование интеллекта в основном определяло модус его существования.
Тогда я не думал, что когда-нибудь встречусь с ним и буду причастен к его судьбе.
Недели через две мне позвонили из Института химической физики и сказали, что недавно умер заместитель их директора - академика Семёнова - и они хотят позаботиться о его сыне - физике из ФИАНа, который тяжело болен и раньше, чем что-либо делать, надо разобраться на что он ещё способен и можно ли сказать, как будет развиваться его заболевание.
Я знал дом, в котором он жил, на первом этаже этого дома жила моя давняя пациентка, которая одновременно наблюдалась мною и ветеринаром. Её обращение ко мне было связано с выраженной тревогой, но кроме того у неё была эрозия желудка и хронический колит и эти заболевания лечил ветеринар. Он завоевал её доверие, когда просмотрев выписанные врачами-терапевтами рецепты сказал: «В общем, они мыслят правильно, но дозы, дозы, дозы… Мы тоже лечим коров и собак примерно одними и теми же лекарствами, но дозы, дозы…». Моя пациентка была очень крупной женщиной и сразу же пришла к выводу, что терапевты давали ей недостаточную дозу лекарств. Она была подругой матери человека, к которому я в этот день направлялся и проводила меня до его двери.
Мой будущий пациент сидел за журнальным столиком, перед ним лежали какие-то журналы по физике, в основном на английском языке, а между журналами - какой-то крупный круглый комок пепла. Поздоровавшись, я спросил его: «А это что? Для чего используется?» И Генрих Абрамович Соколик сказал: «Это уже не может использоваться, это труп, это был большой шмель, которого я сжёг зажигалкой». «Зачем?» - спросил я. «Я его боялся. Страх - одна из основных причин жестокости». Я психиатр, и хотя неврологию знаю неплохо, я всегда начинаю с того, что выясняю, есть ли какие-нибудь психиатрические симптомы. Симптомы были. Время от времени у Генриха появлялись навязчивые страхи, которые он связывал со своей прогрессирующей болезнью, а иногда он был целиком охвачен тревогой, не имеющей фабулы, причины которой он не мог понять. Но не это беспокоило его главным образом. Он потерял возможность ходить, передвигался по дому с палкой, отдыхая через каждые 3-4 шага, а за пределами дома ходить было ещё труднее и отдыхать приходилось через 1-2 шага.
Я подробно расспросил его о том, как возникло и развивалось заболевание, я осмотрел его и понял, что речь идёт об одном из заболеваний, при котором разрушается миелин, который играет для нерва такую же роль, как изоляция для электропроводки. То, что заболевание развивалось в определённом строго соблюдаемом порядке: исчезновение движений вначале в нижних отделах конечностей, а по мере его развития захватывая более и более высокие участки, вызывая преимущественно двигательные расстройства, заставляло меня думать о страшной неизлечимой болезни - боковом амиотрофическом склерозе. Я не собирался брать на себя ответственность за постановку такого диагноза и полагал, что начинать надо с тщательного обследования в стационаре, и сказал это Генриху. «А что, пребывание в стационаре улучшит моё состояние?» «Я не могу за это проучиться, - ответил я, - но, по крайней мере пройдёт тщательное обследование и мы будем знать, с чем имеем дело». «Знать - это полезно, - сказал Генрих, - хотя я предпочёл бы, чтобы это знание привело меня к выздоровлению». «К выздоровлению вряд ли, - сказал я, - хорошо бы к выраженному улучшению». «Надо позвать маму, - сказал он, - я сам не смогу организовать госпитализацию». Вошла его мать и сказала: «Теперь, когда мой муж умер, мы уже не имеем право на безусловную госпитализацию в больницу Академии, но я всё-таки попробую это сделать с помощью академика Зельдовича. Если вы не возражаете, я сейчас ему позвоню».
Так я впервые увидел легендарного Зельдовича - человека, о котором глава английской делегации сказал: «Я очень рад с Вами познакомиться, теперь я точно знаю, что Зельдович это один человек, а не псевдоним группы учёных». «Как быстро его надо госпитализировать?» - спросил мня Зельдович. «Не думаю, что это решает проблему, но излишне тянуть тоже не стоит». Зельдович сел за машинку и быстро отпечатал письмо, адресованное управляющему делами АН СССР. «Если вам удобно, поезжайте со мной, может быть я сразу передам вам какой-нибудь документ». И обращаясь ко мне он спросил: «Вы уже уходите, или какое-нибудь время вам нужно для осмотра вашего нового пациента». Я сказал, что ещё некоторое время я пробуду. Остальное я знаю со слов матери Генриха. В бумаге содержалась просьба о срочной госпитализации Генриха в неврологическое отделение больницы Академии. «Он не входит в контингент, подлежащий лечению в этой больнице» - сказал управляющий делами. «Он уже в ней лежал» - ответил Зельдович. «Он лежал, когда был жив его отец, и он имел право на госпитализацию как член семьи». «Совести у тебя нет, если у человека у мер отец, так его уже и лечить не нужно», и положив на стол перед управляющим бумагу сказал: «Пописывай, подписывай, я тороплюсь». У Зельдовича была репутация человека чрезвычайно деликатного, но умеющего с железным упорством добиваться своей цели и управляющий, вздохнув, подписал бумагу. Всего полчаса я пробыл в квартире, и бумага с разрешением на госпитализацию уже появилась.
После госпитализации я поговорил с лечащим врачом, и он сказал, что они будут вызывать консультанта из числа академиков АМН СССР, но что многие исследования уже проведены и они согласны с моим диагнозом бокового амиотрофического склероза. «Не хотите использовать в качестве консультанта профессора Вейна?» - спросил я (тогда я ещё полагал, что Вейн крупный клиницист). Завотделением и лечащий врач переглянулись и завотделением сказал: «Мы постараемся найти кого-нибудь более надёжного». Генриха посмотрел Коновалов - директор Института неврологии АМН - и разногласий, к сожалению, не возникло. Я поблагодарил их и ушёл.
Примерно через месяц Генрих мне позвонил, сказал что он уже дома, что ему несколько лучше и что он был бы признателен, если бы я взял на себя труд его наблюдать. Да, как уже говорилось, друзья становятся больными а больные - друзьями. Если говорить о лечении, то мне удалось полностью снять тревогу и улучшить движения в нижних конечностях. Говорить о болезни Генрих не любил и стал рассказывать о том, что Атомиздат принял к печати его книгу «Групповые методы в теории элементарных частиц» и что препринт этого издания уже разослан во все крупные учреждения и всем крупным специалистам по математической физике. Он гордился этой книгой, говорил, что в этой области ещё никто не работал, вспоминал «Игру в бисер» Гессе и говорил, что человечество будет развиваться, пока у людей не пропадёт охота играть.
Опубликовано с m.livejournal.com.