Дочитавши "Тринадцатую сказку".
С места в карьер скажу, что буду спойлерить. В написании отзыва без спойлеров я не вижу ни интереса, ни смысла. Это автоматически сводит любую попытку рецензирования к пересказу аннотации с клочками рваных впечатлений.
Итак, перед нами литературный конструктор, собранный по заветам викторианского романа, - правда, с романом этим проделано примерно то, что с Золушкой в альтернативной сказке Виды Винтер: «за отсутствием чудесной кареты героиня приползает домой своим ходом, далеко за полночь, в окровавленной после акта насилия юбке». (Да, я не люблю неовикторианство, но и оно, знаете, всякое бывает).
И всё-таки начну с хорошего. «Тринадцатая сказка» вообще сконструирована очень добротно. Сюжетный стержень, на который нанизана история, не проседает и с честью выдерживает до самого финала тяжесть всего, что на него накручено. Все карты интриги выкладываются на стол вовремя (не будем недооценивать хорошего саспенса, друзья). Все хвостики нехитрой философской идеи подобраны и заботливо подоткнуты куда надо, мотивы двойничества-сиротства-безымянности пронизывают роман в нужных местах - хоть и слегка нарочито. Так, например, нетрудно заметить, что имена близнецов Марч путаются с первого же их появления в книге (мы так никогда и не узнаем, кто же на самом деле был Эммелиной, а кто Аделиной); что у главной героини в принципе нет имени; что имя Аврелиуса образовано буквально «из миража, из ничего». Также можно отметить, что структура романа как бы говорит нам о вечном коловращении жизни, или об очищении, и прочая, и прочая. Много чего можно отметить: авторские приемы очень красиво разложены на блюдечке с голубой каемкой.
И на этом фоне как-то не сразу даже замечаешь,что сама «тринадцатая сказка» Виды Винтер выглядит пшиком, что герои сметаны на живую нитку, что нам много словами через рот говорят, как их воспринимать, при этом не заботясь о правдоподобном их поведении. (Нет, ну серьезно, когда книгочея, глотающая книги как чертово какао и помешанная на викторианской прозе, внезапно впервые, блин, открывает для себя «Шерлока Холмса», - как прикажете к этому относиться?).
Бросается в глаза попытка Сеттерфилд утрамбовать в дебютную книгу всего и сразу. Как полагается неовикторианству, роман нашпигован всевозможной психопатологией. То, на что викторианцы обычно деликатно намекают, тут жирно размазано по страницам, и читателя тычут туда носом, как котенка: горизонтальный инцест! изнасилования! садомазохизм! слабоумие, черви, нечистоты. В оригинальных романах 19 века место вытесненного секса занимали нервическая чахоточность и тлен - наш автор и этим не брезгует. Все аффектированы, обморочны, чем-нибудь больны или одержимы, как в пародии Иванова «Красная Пашечка». Мать героини, потерявшая одного из двух только что рожденных детей, зачахла, невзлюбила оставшуюся дочь и впала в невроз, где и пребывает к началу (да и концу) всей истории.
(Извините, тут вспомнилось:
«И я так слаба, так слаба после этого шока. Я ведь пятнадцать лет тому назад потеряла прелестного ребенка, моего первенца, красавца, настоящего корреджиевского bambino, к которому я была безумно привязана. Он жил всего два часа, мне его даже не показали. С тех пор я никогда не снимаю черного платья и не улыбаюсь.
Она на минутку запнулась и прибавила, как бы в пояснение своему туалету:
- Я прямо от вас к Лили, а оттуда в оперу.»)
Да, в грозовых перевалах и женщинах в белом, которыми Сеттерфилд то и дело помахивает перед читателем, тоже было немало подобных взбрыков. Но вся загвоздка тут в героине-репортере. Героини, которым романисты 19 века давали право вещать от автора, были на самом-то деле на удивление деятельны: и Джен Эйр, и Мэриан Голкомб отличались крепкими нервами и кристально ясным душевным здоровьем и позволяли себе только одно беспамятство за книгу, и то сперва основательно простудившись. В довольно патологичном «Грозовом перевале» двое рассказчиков, и психика обоих ничем, кроме дурных снов, не отягощена - наиболее нездоровая часть истории, откровенно-то говоря, вообще рассказывается от лица кухарки, что делает ее вполне, простите дурной каламбур, удобоваримой.
Здесь же к аффектам героев добавляется лихорадочная болтология Маргарет, делающая ее без пяти минут ненадежным рассказчиком. Все, что происходит с ней, от взгляда в зеркало до уколотого пальца, становится поводом для столь углубленного и истерического самокопания, что в какао героине хочется домешать нейролептика.
А главная беда в том, что вся эта мешанина обмороков, нервических припадков, видений и привидений убийственно серьезно преподносится. В отзывах на роман, я видела, люди задавались вопросом - уж не пародия ли он. Нет, беда как раз в том, что не пародия. Это искренняя ученическая имитация викторианского и готического романа. В итоге стиль книги неловко раскорячивается между двадцать первым веком - и девятнадцатым. В какой-то момент делается вялая попытка постмодернистски обыграть это все устами доктора Клифтона (он вообще регулярно выныривает из сюжета в роли палочки-выручалочки, вплоть до обеспечения счастливой любовной линии, положенной жанру), но Диане Сеттерфилд, уж простите великодушно, слегка недостало ни юмора, ни самоиронии. И прохождение истории по всем жанровым канонам с непременными галочками напротив подкидышей, двойников и чрезвычайно предрождественской развязки выглядит из-за этого не изящно, а нарочито.
Впрочем, пара неожиданно лукавых деталек в финале несколько скрашивает общее впечатление.
***
Кстати, уж заодно вопросы для читавших.
[Spoiler (click to open)]- Кто дал докторше по башке скрипкой (и если Аделина - как это согласуется с тем, что Эммелина тогда еще не встречалась и не играла с будущей Видой?).
- Что за пять нот напевала пожилая Эммелинаделина, копаясь в саду?
- Кто там пугал героиню в тумане во время второй встречи с Аврелиусом?
- И действительно, откуда у Виды оказалась коробка с сокровищами Эммелины - или это сама Сеттерфилд в последний момент спохватилась и обыграла оборванную сюжетную нитку?