Гюстав ДРОЗ. Грозовая ночь
Из романа «Лето в деревне»
Подстрочный перевод с французского А. Васильковой
Это случилось августовской ночью; неверный свет,
Который луна лила сквозь шторы
Изящно убранной комнаты, озаряла покой
Двух женщин; душная и жаркая атмосфера
Всей тяжестью давила на несчастное полушарие.
Казалось, плоть отделяется от костей.
Поскольку было очень жарко, обе женщины,
Едва прикрытые, спали, как я уже сказал,
Из страха перед ворами улегшись в одну постель;
Их позы были прелестны: если бы в самом деле
Какой-нибудь разбойник заглянул в открытое окно,
Злодей сделал бы удивительные открытия.
Поскольку Феба соблаговолила одолжить нам свои лучи,
Нескромной рукой приподнимем завесу.
Я знаю, что нужна палитра Альбани,
Чтобы достойно изобразить ночной наряд
Этих дам, а у меня есть лишь карандаши,
К тому же плохо заточенные… Тем хуже! Все же попробуем.
С разоренной постели падало одеяло,
Сползала простыня, позволяя увидеть два тела,
Чья пухлая плоть, вырванная из тисков
Корсета, современного орудия пытки,
Свобдная от всех оков, не испытывая угрызений совести,
Великолепная, красовалась, вернувшись к природе.
Одна из спящих дышала весной
Жизни; ей было едва ли больше двадцати лет,
Она была тонкой, стройной, прелестной блондинкой;
Розы в молоке; щедрый на улыбки
Рот, приоткрывшись, показывал белые зубы,
И, поскольку ее чепец, которому припала охота погулять,
Куда-то улетел, прекрасные волосы
Рассыпалась по подушке; ее крепкая и круглая ляжка
Обещала прикосновение к шелковистой коже,
Но ниже нога была тощей, и это очень досадно.
Но что поделаешь, в конце концов? Нет в мире совершенства, и счастлив
Тот, кто благоразумно кладет предел своим желаниям.
Зато грудь представляла во всей своей полноте
Неколебимую скалу, несокрушимый алебастр,
Испещренный множеством игривых голубых жилок;
Невероятная грудь, способная вернуть пыл
Умершему Лазарю! Только глянув на нее, - о ужас! -
Святой Антоний, терпевший искушения, сделался бы идолопоклонником.
Одним словом, наша инфанта была поистине достойна
Принца. Теперь, когда с одной мы познакомились,
Не угодно ли вам взглянуть на другую? Другая была крепкой, темноволосой,
Здоровой и даже несколько заурядной.
Роскошный венец ее лоснящихся волос
Отливал чернотой воронова крыла.
Упругая, если к ней прикоснуться, невероятно твердая
Плоть этой женщины была словно глыба слоновой кости.
Матрац, прогнувшись под ее могучими боками,
Временами скрипел; безразличная к чести
Нести на себе столько прелестей, кровать минутами
Трещала и плаксиво жаловалась.
Здесь мне хочется, чтобы сократить себе труд,
Препоручить вам заботу о моем портрете:
Искусно соедините мрамор со слоновой костью,
Вылепите из этой смеси женщину в полный рост,
И получите мою спящую красавицу; прибавьте к этому еще один штрих:
В ней пылало лето, ей было около тридцати.
Слышу, как меня перебивают посреди рассказа:
Так что же! Вы там были! Значит, вы их видели,
Этих несчастных женщин! Распростертыми на постели?
Должно быть, вы пробрались в какой-нибудь тайник
И хищно стерегли в каком-нибудь закоулке?
- Я! Ни за что на свете; они были мне знакомы
Задолго до той ночи; если уж надо вам все рассказывать,
Я был в наилучших отношениях с одной из их подруг,
Которая знала их наизусть, этих спящих красавиц.
Как видите, это запасы моего ума,
Я ничего не выдумываю; у меня было предвкушение
Того, что случилось в ту августовскую ночь.
Для того чтобы убедиться в том, как сложена та и другая,
Мне совершенно ни к чему были хитрости и тайники,
Поскольку я знал их так, словно каждый вечер
Снимал пеньюары с их плеч;
Я знал их подлинную, тайную историю,
И, если вы на этом настаиваете, вы тоже ее узнаете.
Я передам вам без всяких прикрас
Изначальный рассказ; неподкупный историк,
Я считаю текст священным, я не хочу в нем ничего менять.
Итак, эти дамы не обременяли себя добродетелью,
Не знали недостатка в любовниках, и любовные приключения
Составляли, пожалуй, большую часть их имущества.
В остальном - никакого блеска; превосходные хозяйки
Прекрасно содержали приличный дом,
Где запрещены были вольные слова,
Где вас приятно принимали.
Хозяйки были женщинами наилучшего тона,
Знавшими свой круг, любезными и обходительными.
Младшую из них звали Анаис;
Другая взяла ее к себе совсем ребенком,
Воспитала; и черноволосая Эвлалия,
Мечтая для своей ученицы, тоже уже подросшей и красивой,
О каком-нибудь богатом оазисе в нашей Сахаре,
Вскоре выдала ей свидетельство Лаисы.
Эвлалия жила в притворном вдовстве;
Все признавали этот траур, но не один злой язык,
Судивший о темном прошлом по настоящему,
Напевал куплет из «Мадам Грегуар»,
Оспаривал существование покойного супруга и удалялся, толкуя
Об этом неизданном томе галантной истории.
Впрочем, как бы там ни было, эти две женщины любили друг друга;
Они часто обменивались нежными именами;
Обе были лишены семьи,
И потому создали поддельную;
«Мамочка!» - говорила одна, другая отвечала: «Дочка!»,
И они жили вместе, как мать и дочь.
Их союз родился
Из противоположности характеров; они подчинялись
Закону контрастов; груз этой жизни по воле волн,
Где все было общим - любовь, удачи, беды, -
Они делили пополам;
Блондинка была плющом, брюнетка - молодым вязом.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эти дамы - от усталости или пресыщения -
Невзлюбили Париж, безумно стремились к уединению,
И вот уже пятнадцать дней жили затворницами,
Наслаждаясь безмятежностью сельской жизни,
Для которой выбрали чуть выше Медона
Беленький домик среди листвы.
В этой Фиваиде, где царила невинность,
Мужской пол блистал своим отсутствием;
Ни одного бородатого существа, ни тени любовника!
Наши ангелы отважно переносили воздержание,
Но, надо признаться откровенно, пост
Не соответствовал их темпераменту.
Тридцатиградусная жара! Пятнадцать дней благоразумия!
От этого по меньшей мере сон сделается беспокойным;
Лукреция, подвергнутая столь же суровому испытанию, несомненно,
Встретила бы Тарквиния менее высокомерно.
Что же при таких условиях делать грешнице,
Которая уже так давно рассталась с целомудрием?
Она чувствует сквозь сон жаркий рот,
Прильнувший к ее губам, алчущий поцелуев;
Хмельная, безумная, подобная античной вакханке
С ее сладострастным пылом, с откровенными шалостями,
Она крепко сжимает в объятиях тень,
Которая словно трепещет под ее руками.
Во власти этого сна - о, сколь отличного от твоего,
Традиционная Аталия, - Эвлалия извивалась,
Под действием того же возбуждающего сна
Анаис охватили те же желания,
Она открыла сокровища вздымающейся груди,
Тихонько прошептала чье-то имя, дернулась и вытянулась.
Этот любовный жар превратился в пытку,
И каждая наконец скользнула к притягивавшему ее магниту;
И тогда послышались вздохи, невнятные крики,
Начались усилия отчаянней стараний сатира
Слить в одно два сплетенных тела,
Которые судорожно дрожали, истерзанные наслаждением.
После этого первого столкновения начался бой,
Странный, неистовый, жаркий, исступленный;
Эти женщины обнимались, две прекрасных свившихся змеи,
Не давая ни передышки, ни пощады утомленным мускулам,
И борьба десять раз возобновлялась,
Прежде чем одна из них пожелал воскликнуть: «Довольно!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тем временем Феба своим безмятежным светом
Озаряла тайны этого совокупления;
Ее большой удивленный глаз был устремлен на арену,
И, словно завороженный ценитель, которого приковало зрелище
И который не уходит, не увидев развязки,
Богиня слишком долго задержались на небосводе.
Все наскучивает; луне пришлось уйти,
Когда в свой черед явился сияющий день;
Томная, в изнеможении, с отягченными любовью глазами,
С губами, еще влажными от ночных поцелуев,
Обнявшаяся пара увидела, как восходит утренняя заря,
И целомудренно приветствовала ее возвращение.
Гюстав Дроз - французский журналист и писатель. «Лето в деревне» (1867) - роман в форме переписки двух подружек, раньше воспитывавшихся в одном пансионе, Альбертины Б. и Адель Ф. Альбертина - лесбиянка, которая ищет себе учениц среди воспитанниц пансиона. Адель - снедаемая сексуальным любопытством девственница, подглядывающая за обитателями замка ее дяди и их интимной жизнью. Обе описывают более чем вольные нравы, обходясь без единого грубого слова и пользуясь намеками и недомолвками. Приводимое стихотворение взято из письма Адели.
Дитя борделя: Семь лучших французских эротических романов XIX века. - М.: КРОН-Пресс, 1998. - С. 418-422.
Подстрочный перевод с французского А. Васильковой
Это случилось августовской ночью; неверный свет,
Который луна лила сквозь шторы
Изящно убранной комнаты, озаряла покой
Двух женщин; душная и жаркая атмосфера
Всей тяжестью давила на несчастное полушарие.
Казалось, плоть отделяется от костей.
Поскольку было очень жарко, обе женщины,
Едва прикрытые, спали, как я уже сказал,
Из страха перед ворами улегшись в одну постель;
Их позы были прелестны: если бы в самом деле
Какой-нибудь разбойник заглянул в открытое окно,
Злодей сделал бы удивительные открытия.
Поскольку Феба соблаговолила одолжить нам свои лучи,
Нескромной рукой приподнимем завесу.
Я знаю, что нужна палитра Альбани,
Чтобы достойно изобразить ночной наряд
Этих дам, а у меня есть лишь карандаши,
К тому же плохо заточенные… Тем хуже! Все же попробуем.
С разоренной постели падало одеяло,
Сползала простыня, позволяя увидеть два тела,
Чья пухлая плоть, вырванная из тисков
Корсета, современного орудия пытки,
Свобдная от всех оков, не испытывая угрызений совести,
Великолепная, красовалась, вернувшись к природе.
Одна из спящих дышала весной
Жизни; ей было едва ли больше двадцати лет,
Она была тонкой, стройной, прелестной блондинкой;
Розы в молоке; щедрый на улыбки
Рот, приоткрывшись, показывал белые зубы,
И, поскольку ее чепец, которому припала охота погулять,
Куда-то улетел, прекрасные волосы
Рассыпалась по подушке; ее крепкая и круглая ляжка
Обещала прикосновение к шелковистой коже,
Но ниже нога была тощей, и это очень досадно.
Но что поделаешь, в конце концов? Нет в мире совершенства, и счастлив
Тот, кто благоразумно кладет предел своим желаниям.
Зато грудь представляла во всей своей полноте
Неколебимую скалу, несокрушимый алебастр,
Испещренный множеством игривых голубых жилок;
Невероятная грудь, способная вернуть пыл
Умершему Лазарю! Только глянув на нее, - о ужас! -
Святой Антоний, терпевший искушения, сделался бы идолопоклонником.
Одним словом, наша инфанта была поистине достойна
Принца. Теперь, когда с одной мы познакомились,
Не угодно ли вам взглянуть на другую? Другая была крепкой, темноволосой,
Здоровой и даже несколько заурядной.
Роскошный венец ее лоснящихся волос
Отливал чернотой воронова крыла.
Упругая, если к ней прикоснуться, невероятно твердая
Плоть этой женщины была словно глыба слоновой кости.
Матрац, прогнувшись под ее могучими боками,
Временами скрипел; безразличная к чести
Нести на себе столько прелестей, кровать минутами
Трещала и плаксиво жаловалась.
Здесь мне хочется, чтобы сократить себе труд,
Препоручить вам заботу о моем портрете:
Искусно соедините мрамор со слоновой костью,
Вылепите из этой смеси женщину в полный рост,
И получите мою спящую красавицу; прибавьте к этому еще один штрих:
В ней пылало лето, ей было около тридцати.
Слышу, как меня перебивают посреди рассказа:
Так что же! Вы там были! Значит, вы их видели,
Этих несчастных женщин! Распростертыми на постели?
Должно быть, вы пробрались в какой-нибудь тайник
И хищно стерегли в каком-нибудь закоулке?
- Я! Ни за что на свете; они были мне знакомы
Задолго до той ночи; если уж надо вам все рассказывать,
Я был в наилучших отношениях с одной из их подруг,
Которая знала их наизусть, этих спящих красавиц.
Как видите, это запасы моего ума,
Я ничего не выдумываю; у меня было предвкушение
Того, что случилось в ту августовскую ночь.
Для того чтобы убедиться в том, как сложена та и другая,
Мне совершенно ни к чему были хитрости и тайники,
Поскольку я знал их так, словно каждый вечер
Снимал пеньюары с их плеч;
Я знал их подлинную, тайную историю,
И, если вы на этом настаиваете, вы тоже ее узнаете.
Я передам вам без всяких прикрас
Изначальный рассказ; неподкупный историк,
Я считаю текст священным, я не хочу в нем ничего менять.
Итак, эти дамы не обременяли себя добродетелью,
Не знали недостатка в любовниках, и любовные приключения
Составляли, пожалуй, большую часть их имущества.
В остальном - никакого блеска; превосходные хозяйки
Прекрасно содержали приличный дом,
Где запрещены были вольные слова,
Где вас приятно принимали.
Хозяйки были женщинами наилучшего тона,
Знавшими свой круг, любезными и обходительными.
Младшую из них звали Анаис;
Другая взяла ее к себе совсем ребенком,
Воспитала; и черноволосая Эвлалия,
Мечтая для своей ученицы, тоже уже подросшей и красивой,
О каком-нибудь богатом оазисе в нашей Сахаре,
Вскоре выдала ей свидетельство Лаисы.
Эвлалия жила в притворном вдовстве;
Все признавали этот траур, но не один злой язык,
Судивший о темном прошлом по настоящему,
Напевал куплет из «Мадам Грегуар»,
Оспаривал существование покойного супруга и удалялся, толкуя
Об этом неизданном томе галантной истории.
Впрочем, как бы там ни было, эти две женщины любили друг друга;
Они часто обменивались нежными именами;
Обе были лишены семьи,
И потому создали поддельную;
«Мамочка!» - говорила одна, другая отвечала: «Дочка!»,
И они жили вместе, как мать и дочь.
Их союз родился
Из противоположности характеров; они подчинялись
Закону контрастов; груз этой жизни по воле волн,
Где все было общим - любовь, удачи, беды, -
Они делили пополам;
Блондинка была плющом, брюнетка - молодым вязом.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эти дамы - от усталости или пресыщения -
Невзлюбили Париж, безумно стремились к уединению,
И вот уже пятнадцать дней жили затворницами,
Наслаждаясь безмятежностью сельской жизни,
Для которой выбрали чуть выше Медона
Беленький домик среди листвы.
В этой Фиваиде, где царила невинность,
Мужской пол блистал своим отсутствием;
Ни одного бородатого существа, ни тени любовника!
Наши ангелы отважно переносили воздержание,
Но, надо признаться откровенно, пост
Не соответствовал их темпераменту.
Тридцатиградусная жара! Пятнадцать дней благоразумия!
От этого по меньшей мере сон сделается беспокойным;
Лукреция, подвергнутая столь же суровому испытанию, несомненно,
Встретила бы Тарквиния менее высокомерно.
Что же при таких условиях делать грешнице,
Которая уже так давно рассталась с целомудрием?
Она чувствует сквозь сон жаркий рот,
Прильнувший к ее губам, алчущий поцелуев;
Хмельная, безумная, подобная античной вакханке
С ее сладострастным пылом, с откровенными шалостями,
Она крепко сжимает в объятиях тень,
Которая словно трепещет под ее руками.
Во власти этого сна - о, сколь отличного от твоего,
Традиционная Аталия, - Эвлалия извивалась,
Под действием того же возбуждающего сна
Анаис охватили те же желания,
Она открыла сокровища вздымающейся груди,
Тихонько прошептала чье-то имя, дернулась и вытянулась.
Этот любовный жар превратился в пытку,
И каждая наконец скользнула к притягивавшему ее магниту;
И тогда послышались вздохи, невнятные крики,
Начались усилия отчаянней стараний сатира
Слить в одно два сплетенных тела,
Которые судорожно дрожали, истерзанные наслаждением.
После этого первого столкновения начался бой,
Странный, неистовый, жаркий, исступленный;
Эти женщины обнимались, две прекрасных свившихся змеи,
Не давая ни передышки, ни пощады утомленным мускулам,
И борьба десять раз возобновлялась,
Прежде чем одна из них пожелал воскликнуть: «Довольно!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тем временем Феба своим безмятежным светом
Озаряла тайны этого совокупления;
Ее большой удивленный глаз был устремлен на арену,
И, словно завороженный ценитель, которого приковало зрелище
И который не уходит, не увидев развязки,
Богиня слишком долго задержались на небосводе.
Все наскучивает; луне пришлось уйти,
Когда в свой черед явился сияющий день;
Томная, в изнеможении, с отягченными любовью глазами,
С губами, еще влажными от ночных поцелуев,
Обнявшаяся пара увидела, как восходит утренняя заря,
И целомудренно приветствовала ее возвращение.
Гюстав Дроз - французский журналист и писатель. «Лето в деревне» (1867) - роман в форме переписки двух подружек, раньше воспитывавшихся в одном пансионе, Альбертины Б. и Адель Ф. Альбертина - лесбиянка, которая ищет себе учениц среди воспитанниц пансиона. Адель - снедаемая сексуальным любопытством девственница, подглядывающая за обитателями замка ее дяди и их интимной жизнью. Обе описывают более чем вольные нравы, обходясь без единого грубого слова и пользуясь намеками и недомолвками. Приводимое стихотворение взято из письма Адели.
Дитя борделя: Семь лучших французских эротических романов XIX века. - М.: КРОН-Пресс, 1998. - С. 418-422.