Бодрствуем ли мы?
Оригинал взят у larkin_donkey в Бодрствуем ли мы?
Эссе Альфреда Оража, пытающееся исследовать сон и бодрствование одновременно как факты и метафоры нашего психологического и духовного состояния. Впервые публиковалось журналом Psychology Magazine (NY, 1925) в серии статей под общим заголовком "Пятнадцать упражнений в практической психологии".
~ • ~ • ~
КАК можем мы доказать себе в любой данный момент, что не спим, видя лишь далёкие от реальности сны? Жизненные ситуации иногда бывают настолько же фантастичными, как и ситуации в сновидениях, меняясь с той же быстротой. Что если мы вдруг проснёмся и обнаружим, что наше бодрствование было всего лишь сном, а наш обычный сон в нём - просто сновидение в сновидении?
Существует традиционная доктрина, обычно связываемая с религией, но временами вторгающаяся в великую литературу, утверждающая, что наше нынешнее бодрственное состояние в реальности не имеет никакого отношения к бодрствованию. Конечно, это не обычный ночной сон и не сомнамбулизм или хождение во сне; но в рамках этой традиции, данное состояние представляет собой особую форму сна, сродни гипнотическому трансу, за исключением того, что в нём нет, как такового, гипнотизёра, а есть лишь внушение и самовнушение. В первом случае, от самого момента рождения и даже раньше, нам как раз внушается, что мы погружаемся в сон, в наше сознание постепенно внедряется общее убеждение, что мы не должны полностью бодрствовать, а должны, так сказать, грезить о грёзах этого мира - также хорошо, как уже умеют это делать наши родители и друзья. Маленьким детям, что примечательно и общеизвестно, довольно трудно поначалу проводить различие между этими двумя формами фантастичности - их собственными мечтами-фантазиями и мечтами, в которых живут их родители. Но когда они становятся чуть старше и изначальное внушение постепенно усваивается, оно переходит в самовнушение, поддерживающее нас в этом состоянии более или менее непрерывно. Наши друзья и окружающие, также как все воспринимаемые объекты, действуют подобно снотворному или индукторам сна. Нам уже не приходится, как это бывало в раннем детстве, тереть наши глаза, сомневаясь в реальности этого мира. Мы полностью убеждены не только в его реальности, но и в том, что никакого другого мира не существует. Мы пребываем в сновидении, но больше уже не сомневаемся, что бодрствуем.
Религия, очевидно, как раз представляет нашу смертную жизнь как некую форму сна, из которой возможно пробуждение в жизнь вечную. Новый Завет, например, постоянно использует образы сна и пробуждения. Согласно Евангелиям и Посланиям апостолов, мы спим с Адамом и пробуждаемся с Христом; а основной рефрен этого Учения в том, что мы должны стремиться к пробуждению из нашего нынешнего обычного бодрственного состояния, чтобы 'родиться заново'.
Если рассматривать литературу, та же идея, среди прочих авторов, развивалась, например, Генриком Ибсеном или Гербертом Уэлсом. Пьеса Ибсена "Когда мы, мёртвые, пробуждаемся", также как новелла Уэлса "Когда Спящий проснётся", как мы видим даже из самих их названий, предполагают, что мы люди пребываем во сне, но можем пробудиться.
Естественно, трудно убедить самих себя в том, что мы спим. Спящий человек, находясь посреди сновидения, обычно не может пробудить себя сам. Обычно это происходит, либо если сон бывает настолько неприятным, что приводит к пробуждению, либо человек просыпается естественным путём, либо его можно встряхнуть, чтобы он пробудился. Очень редко человек бывает способен добровольно пробудиться сам. Но ещё труднее самому очнуться из гипнотического сна. И если даже из таких относительно лёгких естественных состояний сна нам трудно пробудиться по собственному желанию, мы можем представить себе всю трудность добровольного пробуждения из более глубокого сна и грёз нашего обычного "бодрственного" состояния.
Но если мы честно пытаемся исследовать этот вопрос, каким образом можем мы убедиться в том, что действительно пребываем в некой форме сна в то время, когда нам кажется, что мы реально бодрствуем? Это возможно сделать, сравнивая два основных известных нам состояния сознания и наблюдая за их поразительно общими признаками. Каковы, например, самые характерные признаки нашего обычного сна, известные нам по воспоминаниям о сновидениях?
1. Сон случается. Иначе говоря, мы ни инициируем его сами намеренно, ни создаём действующие в нём персонажи и события. И в этом отношении он имеет большое сходство с жизнью в нашем бодрствовании, где мы также обычно не предопределяем ни курс событий, ни свой опыт, его объекты и персонажи, с которыми приходится сталкиваться изо дня в день.
2. Вторым общим элементом нашего обычного сна и бодрственных форм жизни является изменчивость нашего поведения. Вспоминая о том, как мы вели себя в ситуации сновидения, иногда мы довольны, иногда ужасаемся своему поведению. Но фактически, каким бы ни было это наше поведение, унизительным или лестным для нашей гордости и самолюбия, мы не могли поступить иначе. А наше беспокойство или удовлетворение происходит лишь исключительно по поводу предполагаемого разоблачения своей бессознательной сущности. Но чем, по сути, эти факты отличаются от фактов наших мечтаний-снов бодрственной жизни? В снах-жизни мы также оказываемся жалкой или хорошей фигурой, не по собственному желанию, а случайным образом; а наши сожаления или удовлетворённость строго пропорциональны воздействию, которое этот эпизод оказал на нашу гордость собой. Но можем ли мы искренне сказать заранее, что, что бы ни случилось, мы будем вести себя так-то и так-то, а не иначе? Не подвержены ли мы внушению момента и легко уносимся прочь от своего решения гневом, жадностью, энтузиазмом? Также как в обычном сновидении, наша бодрственная жизнь всегда застаёт нас врасплох; и мы постоянно ведём себя так, как даже не могли представить своё поведение. Но даже вспоминая прошедшие события, не можем мы честно сказать, что могли бы повести себя как-то лучше или хуже во вчерашней ситуации. Если бы та же ситуация повторилась в точности, нет сомнений, мы смогли бы. Но беря её такой, какой она тогда была с нами в то время, она вряд ли сильно отличалась от любого из ночных сновидений, которые мы помним.
Серьёзное исследование такого параллелизма между двумя состояниями сна и бодрствования обнаруживает также много других сходств. Здесь достаточно сейчас будет упомянуть лишь ещё одно - большая схожесть нашей памяти в отношении переживания этих двух состояний. Несомненное отличие здесь в том, что в бодрственном состоянии мы сохраняем обычно более или менее непрерывные воспоминания, тогда как наши ночные сновидения остаются в памяти лишь серией обрывочных воспоминаний. Но помимо этого характерного отличия, наша фактическая способность памяти представляется ведущей себя очень сходным образом в отношении к обоим формам опыта. Мы знаем, насколько трудно бывает по желанию вспомнить сон предыдущей ночи; образы сновидения были очень яркими, и все его детали присутствовали в нашей памяти при пробуждении; но за какое-то мгновение оно целиком исчезло, не оставив за собой даже обломков на поверхности. Память вчерашнего сна-жизни не настолько вероломна и капризна в отношении основных черт; но где же сегодня живые детали вчерашнего? Мы видели ясно тысячу и один объект, мы даже уделяли им внимание. Мы слушали разговоры, говорили сами, рассматривали людей и предметы на улице, читали книги и газеты, писали и читали письма, ели и пили, совершали несчётное количество действий. И сколько подобных деталей остаются в нашей памяти сегодня; или сколько из них мы способны вспомнить? Почти также полностью, как и наши ночные сны, основная масса наших вчерашних снов-жизни меркнет в забвении нашего беспамятства.
Можно опасаться, что во всех этих предыдущих рассуждениях есть нечто патологическое; и что само стремление видеть нашу жизнь в бодрствовании как просто особую разновидность сновидения может привести к уменьшению значения жизни для нас, также как нас для неё. Но в подобном отношении самом кроется патология робости, закрывающей глаза на вполне возможный и вероятный факт нашего существования. Истина в том, что, как в ночных сновидениях первым симптомом пробуждения является появление подозрения, что это лишь сон, так и в отношении нашего нынешнего бодрственного состояния такое подозрение может являться первым симптомом реального пробуждения - второго пробуждения религиозного опыта. Осознать себя спящим можно только находясь уже на грани бодрствования; также и осознание того, что мы бодрствуем лишь частично, есть первое условие к тому, чтобы пробудиться по-настоящему.
~ • ~ • ~
~ Are We Awake?
перевод: larkin_donkey
/ A.R. Orage, 1925 /
Эссе Альфреда Оража, пытающееся исследовать сон и бодрствование одновременно как факты и метафоры нашего психологического и духовного состояния. Впервые публиковалось журналом Psychology Magazine (NY, 1925) в серии статей под общим заголовком "Пятнадцать упражнений в практической психологии".
~ • ~ • ~
КАК можем мы доказать себе в любой данный момент, что не спим, видя лишь далёкие от реальности сны? Жизненные ситуации иногда бывают настолько же фантастичными, как и ситуации в сновидениях, меняясь с той же быстротой. Что если мы вдруг проснёмся и обнаружим, что наше бодрствование было всего лишь сном, а наш обычный сон в нём - просто сновидение в сновидении?
Существует традиционная доктрина, обычно связываемая с религией, но временами вторгающаяся в великую литературу, утверждающая, что наше нынешнее бодрственное состояние в реальности не имеет никакого отношения к бодрствованию. Конечно, это не обычный ночной сон и не сомнамбулизм или хождение во сне; но в рамках этой традиции, данное состояние представляет собой особую форму сна, сродни гипнотическому трансу, за исключением того, что в нём нет, как такового, гипнотизёра, а есть лишь внушение и самовнушение. В первом случае, от самого момента рождения и даже раньше, нам как раз внушается, что мы погружаемся в сон, в наше сознание постепенно внедряется общее убеждение, что мы не должны полностью бодрствовать, а должны, так сказать, грезить о грёзах этого мира - также хорошо, как уже умеют это делать наши родители и друзья. Маленьким детям, что примечательно и общеизвестно, довольно трудно поначалу проводить различие между этими двумя формами фантастичности - их собственными мечтами-фантазиями и мечтами, в которых живут их родители. Но когда они становятся чуть старше и изначальное внушение постепенно усваивается, оно переходит в самовнушение, поддерживающее нас в этом состоянии более или менее непрерывно. Наши друзья и окружающие, также как все воспринимаемые объекты, действуют подобно снотворному или индукторам сна. Нам уже не приходится, как это бывало в раннем детстве, тереть наши глаза, сомневаясь в реальности этого мира. Мы полностью убеждены не только в его реальности, но и в том, что никакого другого мира не существует. Мы пребываем в сновидении, но больше уже не сомневаемся, что бодрствуем.
Религия, очевидно, как раз представляет нашу смертную жизнь как некую форму сна, из которой возможно пробуждение в жизнь вечную. Новый Завет, например, постоянно использует образы сна и пробуждения. Согласно Евангелиям и Посланиям апостолов, мы спим с Адамом и пробуждаемся с Христом; а основной рефрен этого Учения в том, что мы должны стремиться к пробуждению из нашего нынешнего обычного бодрственного состояния, чтобы 'родиться заново'.
Если рассматривать литературу, та же идея, среди прочих авторов, развивалась, например, Генриком Ибсеном или Гербертом Уэлсом. Пьеса Ибсена "Когда мы, мёртвые, пробуждаемся", также как новелла Уэлса "Когда Спящий проснётся", как мы видим даже из самих их названий, предполагают, что мы люди пребываем во сне, но можем пробудиться.
Естественно, трудно убедить самих себя в том, что мы спим. Спящий человек, находясь посреди сновидения, обычно не может пробудить себя сам. Обычно это происходит, либо если сон бывает настолько неприятным, что приводит к пробуждению, либо человек просыпается естественным путём, либо его можно встряхнуть, чтобы он пробудился. Очень редко человек бывает способен добровольно пробудиться сам. Но ещё труднее самому очнуться из гипнотического сна. И если даже из таких относительно лёгких естественных состояний сна нам трудно пробудиться по собственному желанию, мы можем представить себе всю трудность добровольного пробуждения из более глубокого сна и грёз нашего обычного "бодрственного" состояния.
Но если мы честно пытаемся исследовать этот вопрос, каким образом можем мы убедиться в том, что действительно пребываем в некой форме сна в то время, когда нам кажется, что мы реально бодрствуем? Это возможно сделать, сравнивая два основных известных нам состояния сознания и наблюдая за их поразительно общими признаками. Каковы, например, самые характерные признаки нашего обычного сна, известные нам по воспоминаниям о сновидениях?
1. Сон случается. Иначе говоря, мы ни инициируем его сами намеренно, ни создаём действующие в нём персонажи и события. И в этом отношении он имеет большое сходство с жизнью в нашем бодрствовании, где мы также обычно не предопределяем ни курс событий, ни свой опыт, его объекты и персонажи, с которыми приходится сталкиваться изо дня в день.
2. Вторым общим элементом нашего обычного сна и бодрственных форм жизни является изменчивость нашего поведения. Вспоминая о том, как мы вели себя в ситуации сновидения, иногда мы довольны, иногда ужасаемся своему поведению. Но фактически, каким бы ни было это наше поведение, унизительным или лестным для нашей гордости и самолюбия, мы не могли поступить иначе. А наше беспокойство или удовлетворение происходит лишь исключительно по поводу предполагаемого разоблачения своей бессознательной сущности. Но чем, по сути, эти факты отличаются от фактов наших мечтаний-снов бодрственной жизни? В снах-жизни мы также оказываемся жалкой или хорошей фигурой, не по собственному желанию, а случайным образом; а наши сожаления или удовлетворённость строго пропорциональны воздействию, которое этот эпизод оказал на нашу гордость собой. Но можем ли мы искренне сказать заранее, что, что бы ни случилось, мы будем вести себя так-то и так-то, а не иначе? Не подвержены ли мы внушению момента и легко уносимся прочь от своего решения гневом, жадностью, энтузиазмом? Также как в обычном сновидении, наша бодрственная жизнь всегда застаёт нас врасплох; и мы постоянно ведём себя так, как даже не могли представить своё поведение. Но даже вспоминая прошедшие события, не можем мы честно сказать, что могли бы повести себя как-то лучше или хуже во вчерашней ситуации. Если бы та же ситуация повторилась в точности, нет сомнений, мы смогли бы. Но беря её такой, какой она тогда была с нами в то время, она вряд ли сильно отличалась от любого из ночных сновидений, которые мы помним.
Серьёзное исследование такого параллелизма между двумя состояниями сна и бодрствования обнаруживает также много других сходств. Здесь достаточно сейчас будет упомянуть лишь ещё одно - большая схожесть нашей памяти в отношении переживания этих двух состояний. Несомненное отличие здесь в том, что в бодрственном состоянии мы сохраняем обычно более или менее непрерывные воспоминания, тогда как наши ночные сновидения остаются в памяти лишь серией обрывочных воспоминаний. Но помимо этого характерного отличия, наша фактическая способность памяти представляется ведущей себя очень сходным образом в отношении к обоим формам опыта. Мы знаем, насколько трудно бывает по желанию вспомнить сон предыдущей ночи; образы сновидения были очень яркими, и все его детали присутствовали в нашей памяти при пробуждении; но за какое-то мгновение оно целиком исчезло, не оставив за собой даже обломков на поверхности. Память вчерашнего сна-жизни не настолько вероломна и капризна в отношении основных черт; но где же сегодня живые детали вчерашнего? Мы видели ясно тысячу и один объект, мы даже уделяли им внимание. Мы слушали разговоры, говорили сами, рассматривали людей и предметы на улице, читали книги и газеты, писали и читали письма, ели и пили, совершали несчётное количество действий. И сколько подобных деталей остаются в нашей памяти сегодня; или сколько из них мы способны вспомнить? Почти также полностью, как и наши ночные сны, основная масса наших вчерашних снов-жизни меркнет в забвении нашего беспамятства.
Можно опасаться, что во всех этих предыдущих рассуждениях есть нечто патологическое; и что само стремление видеть нашу жизнь в бодрствовании как просто особую разновидность сновидения может привести к уменьшению значения жизни для нас, также как нас для неё. Но в подобном отношении самом кроется патология робости, закрывающей глаза на вполне возможный и вероятный факт нашего существования. Истина в том, что, как в ночных сновидениях первым симптомом пробуждения является появление подозрения, что это лишь сон, так и в отношении нашего нынешнего бодрственного состояния такое подозрение может являться первым симптомом реального пробуждения - второго пробуждения религиозного опыта. Осознать себя спящим можно только находясь уже на грани бодрствования; также и осознание того, что мы бодрствуем лишь частично, есть первое условие к тому, чтобы пробудиться по-настоящему.
~ • ~ • ~
~ Are We Awake?
перевод: larkin_donkey
/ A.R. Orage, 1925 /