Традиция в обществе массового потребления (1).
О современном обществе принято говорить как о постиндустриальном или информационном. Однако, эти определения имеют серьёзную, мешающую достижению истины идеологическую нагрузку. Например, понятие постиндустриального общества оказалось тесно связанным с идеологией превосходства Запада над всем остальным миром. К тому же, попытка построения постиндустриального общества через «демократическую революцию» чревата откатом назад, в доиндустриальную эпоху, что было продемонстрировано на Ближнем Востоке, в ходе так называемой «арабской весны». Наименование современного общества информационным, если рассуждать в категориях движущих сил, уже неправомерно, поскольку информация, в силу своей многоликой природы, никогда не сможет стать основной производительной силой. После так называемой визуальной революции 2012-2014 гг., когда изображения стали заменять текст в культуре развитых стран (об этом удачно писал Уильям Дж. Уорд), можно уверенно говорить о постинформационном обществе.
«Формируются безликие молчаливые массы, которые уже не способны декодировать сообщение, наслаждаясь зрелищностью совокупности знаков:«массам вручают послания, а они интересуются лишь знаковостью». Парадоксальный вывод делает Бодрийяр - в современном обществе «исчезает информация», информирование аннигилирует информацию, уничтожает её, замещая «знаковыми бомбардировками» (Мацевич И. Я. Феномен «постинформационного общества» как объект концептуализации// Медиафилософия II. Границы дисциплины: Сб. науч. ст. / СПбГУ, филос. фак.; Под ред. В. В. Савчука, М. А. Степанова. СПб.: СПбГУ, 2009. С. 107).
На сегодняшний день основным товаром является не позитивная информация, например, религиозно-нравственная или научная, а символические отображения коммуникативных статусов (условно говоря, селфи на фоне чего-то или кого-то статусно важного, будь то жерло вулкана или эпатажная уличная художница). То, что социальный статус может быть товаром, человечеству известно много столетий, однако в аграрную и индустриальную эпохи изменение социального статуса далеко не всегда носило коммерческий характер. В аграрном обществе приобретаемые статусы относились к сфере ритуальной коммуникации, попытки нарушить ритуал за счёт подкупа воспринимались как нарушение социальной нормы. Монополия на изменение статуса принадлежала социальным институтам, прежде всего Церкви и государству. В индустриальную эпоху пафос самостоятельного изменения статуса присутствовал в разнообразных реформистских и революционных движениях. Однако, изменение статуса, по крайней мере в нормальных условиях, редко бывало самоцелью, в основном же оно воспринималось как средство для изменения всего общества. Подобный пафос в остаточном виде сохранялся и в информационную эпоху, когда ценность труда, хотя бы и только интеллектуального, не подвергалась сомнению. В эпоху позднего модерна (1950-1970 гг.) распространённой темой фантастических литературных произведений было наступление такой эпохи в жизни человечества, когда бремя грубого физического труда будет окончательно сброшено и перед человеком откроются необозримые горизонты познания (подразумевалось - научного). Реальность оказалась совершенно другой. Человек, избавленный от необходимости рутинного труда, оказался прикован к экрану компьютера, где вовсю развивалась выдуманная кем-то, значительно более привлекательная, чем реальность, «жизнь».
Привлекательность знаков и символов оказалась столь велика, что люди стали забывать навыки общения друг с другом. Само это общение приобрело отчётливый коммерческий характер. В крупных городах уже существуют сетевые группы, где монетизируются статусы друга и подруги, интересного собеседника и т.д. Существуют видеоканалы так называемых топовых блогеров, где деньги делаются буквально из воздуха: рекламодатель платит за то, чтобы блогер, рассуждая о погоде или автомобилях, как бы невзначай упомянул рекламируемый объект или субъекта. Таким образом, в бесполезный с точки зрения интеллектуального труда контент вставляются хорошо различимые элементы купли-продажи. Предметом потребления в постинформационном обществе является сам социальный статус, причём престижность этого статуса перестаёт зависеть как от процесса производства или управления, так и от позитивных нравственных норм.
Например, в 2015 году статус беженца впервые в истории стал более престижным, чем статус гражданина, причём речь идёт о гражданстве целого ряда государств, политическая система которых была разрушена в результате действий Запада и его сателлитов. Целый ряд статусов, которые в прежних общественных системах считались предосудительными, маргинальными или хотя бы неустойчивыми, неожиданно приобрел престижный характер. Классический пример - изменение местами статусов артиста и аристократа. В начале XIX века, для того, чтобы легитимизировать в социально-статусном плане брак итальянского артиста Миньято Риччи с русской дворянкой Луниной, родственники последней купили для жениха графский титул у герцога Тосканского. В начале XXI века дворянство считается экзотическим довеском к высочайшему статусу артиста. Никакой речи быть не может о «благородстве» как признаке престижного статуса.
Те, которые поставляют новости для светской хроники, считают, что плохая (с точки зрения позитивной нравственности) новость лучше хорошей, так как она занимает больше контента и поэтому может быть лучше монетизирована.
(Продолжение следует...).
«Формируются безликие молчаливые массы, которые уже не способны декодировать сообщение, наслаждаясь зрелищностью совокупности знаков:«массам вручают послания, а они интересуются лишь знаковостью». Парадоксальный вывод делает Бодрийяр - в современном обществе «исчезает информация», информирование аннигилирует информацию, уничтожает её, замещая «знаковыми бомбардировками» (Мацевич И. Я. Феномен «постинформационного общества» как объект концептуализации// Медиафилософия II. Границы дисциплины: Сб. науч. ст. / СПбГУ, филос. фак.; Под ред. В. В. Савчука, М. А. Степанова. СПб.: СПбГУ, 2009. С. 107).
На сегодняшний день основным товаром является не позитивная информация, например, религиозно-нравственная или научная, а символические отображения коммуникативных статусов (условно говоря, селфи на фоне чего-то или кого-то статусно важного, будь то жерло вулкана или эпатажная уличная художница). То, что социальный статус может быть товаром, человечеству известно много столетий, однако в аграрную и индустриальную эпохи изменение социального статуса далеко не всегда носило коммерческий характер. В аграрном обществе приобретаемые статусы относились к сфере ритуальной коммуникации, попытки нарушить ритуал за счёт подкупа воспринимались как нарушение социальной нормы. Монополия на изменение статуса принадлежала социальным институтам, прежде всего Церкви и государству. В индустриальную эпоху пафос самостоятельного изменения статуса присутствовал в разнообразных реформистских и революционных движениях. Однако, изменение статуса, по крайней мере в нормальных условиях, редко бывало самоцелью, в основном же оно воспринималось как средство для изменения всего общества. Подобный пафос в остаточном виде сохранялся и в информационную эпоху, когда ценность труда, хотя бы и только интеллектуального, не подвергалась сомнению. В эпоху позднего модерна (1950-1970 гг.) распространённой темой фантастических литературных произведений было наступление такой эпохи в жизни человечества, когда бремя грубого физического труда будет окончательно сброшено и перед человеком откроются необозримые горизонты познания (подразумевалось - научного). Реальность оказалась совершенно другой. Человек, избавленный от необходимости рутинного труда, оказался прикован к экрану компьютера, где вовсю развивалась выдуманная кем-то, значительно более привлекательная, чем реальность, «жизнь».
Привлекательность знаков и символов оказалась столь велика, что люди стали забывать навыки общения друг с другом. Само это общение приобрело отчётливый коммерческий характер. В крупных городах уже существуют сетевые группы, где монетизируются статусы друга и подруги, интересного собеседника и т.д. Существуют видеоканалы так называемых топовых блогеров, где деньги делаются буквально из воздуха: рекламодатель платит за то, чтобы блогер, рассуждая о погоде или автомобилях, как бы невзначай упомянул рекламируемый объект или субъекта. Таким образом, в бесполезный с точки зрения интеллектуального труда контент вставляются хорошо различимые элементы купли-продажи. Предметом потребления в постинформационном обществе является сам социальный статус, причём престижность этого статуса перестаёт зависеть как от процесса производства или управления, так и от позитивных нравственных норм.
Например, в 2015 году статус беженца впервые в истории стал более престижным, чем статус гражданина, причём речь идёт о гражданстве целого ряда государств, политическая система которых была разрушена в результате действий Запада и его сателлитов. Целый ряд статусов, которые в прежних общественных системах считались предосудительными, маргинальными или хотя бы неустойчивыми, неожиданно приобрел престижный характер. Классический пример - изменение местами статусов артиста и аристократа. В начале XIX века, для того, чтобы легитимизировать в социально-статусном плане брак итальянского артиста Миньято Риччи с русской дворянкой Луниной, родственники последней купили для жениха графский титул у герцога Тосканского. В начале XXI века дворянство считается экзотическим довеском к высочайшему статусу артиста. Никакой речи быть не может о «благородстве» как признаке престижного статуса.
Те, которые поставляют новости для светской хроники, считают, что плохая (с точки зрения позитивной нравственности) новость лучше хорошей, так как она занимает больше контента и поэтому может быть лучше монетизирована.
(Продолжение следует...).