обломки истории
17 ноября 1886 г. (по ст. ст.) в Казани в дворянской семье на свет появился правнук Е. А. Баратынского - Евгений Георгиевич (Юрьевич) ГЕРКЕН.
Как следует из статьи о нем в РП, после окончания Казанского реального училища поступил на юридический факультет Казанского же университета, где и проучился с 1906 по 1910 г.
Первая публикация поэта состоялась осенью 1906 г. в журнале "Нива":
Ищите красоту!
Ищите красоту в лазурном небосклоне,
Ищите красоту в сиянии лучей,
В прозрачности ручья, в вечернем тихом звоне,
В могучей широте раскинутых ветвей.
Ищите красоту в полураскрытых розах,
Что вам дарит, ликуя, благодатный май,
Ищите красоту в невнятных ночи грезах,
Что переносят вас в любви волшебный край.
Ищите красоту во всем, что жизнь приносит,
И не гнушайтеся обманчивой мечты!
И тот, кому судьба хоть каплю счастья бросит,
Обязан дать в ответ хоть каплю красоты!
В следующем году у него, судя по советским книжкам, что-то появилось на родине, в журнале "Метеор", но в РНБ есть только номер 4, а следующих, желанных - нет.
Этим же манифестом открывается его первая книга стихов - "Лирические стихотворения 1907-1909 гг.", вышедшая в Казани в 1909 г., а уже в первом номере "Аполлона" за 1910 г. разобранная Михаилом Кузминым:
"Стихи г. Геркена в большинстве случаев - лепет, неловкий, детски беспомощный, но не без намека на прелесть угловатых движений подростка. Стих невыдержан, цезуры и рифмы часто хромают, заметно влияние Бальмонта, некоторые строчки звучат смешно, напр.:
Пью за счастие любви,
За восторг мгновенья,
Пламенность огня в крови,
Дерзновенность страсти и
Прелесть вдохновенья.
Но вдруг, будто помимо воли автора, выходят хорошие и простые строчки, своею простотою могущие заставить завидовать любого более совершенного поэта. Напр.:
Пусть - яд в сосуде драгоценном,
Устам твоим благословенным
С безумной верой приобщусь!
Или:
Но я один... Лишь ты, тоска, со мной,
Опять со мной до нового обмана.
И притом какой-то добрый гений подсказывает молодому поэту ставить эти удачные строчки именно в конце стихотворения, завершать ими пьесы. Может быть, это дух прадеда поэта, Евг. Абр. Баратынского, памяти которого посвящена книга и родственная связь с которым более, чем само творчество, внушает нам надежду и, может быть, некоторое пристрастие".
Вот некоторые образчики творчества:
Идеалы
Живем мы нынче в полутени
Неясных обликов и снов,
И страстно ждем запечатлений
Невыразимых ощущений,
Еще невысказанных снов.
Мы любим все, что непонятно,
Нам незнакомо и темно...
- Тому ж, что откровенно внятно,
Банально - ясно и опрятно,
Нас восхитить не суждено.
Причуды красок и мечтаний,
Мираж неведомых красот,
Туманность формы очертаний:
- Вот совершенный храм желаний,
Мировоззрений небосвод...
* * *
Храм поэта: царство грез,
Чары сказочных видений,
Шелест легких дуновений,
Прелесть роз...
Мир поэта: облака,
Безнадежность упований,
Неизведанность желаний
И тоска...
Дорога
Ржи несжатая поляна
Распростерлась предо мною...
Высь небес чиста, прозрачна,
Блещет далью глубизною.
Полдень. Жарко. Едем тихо, -
Пыль едва-едва клубится...
Знойно... Душно... Нет ни тучки,
Нет и тени, чтоб укрыться...
Из травы межи - кузнечик
Тянет песню однозвучно...
Гладь полей слилася с небом...
Жарко. Тесно. Пыльно. Скучно...
Созвучие
(К. Д. Бальмонту)
Я люблю огней мерцанье
И неясность ожиданья,
Переливы настроений
Переменчивых мгновений...
Я люблю прозрачность тени,
Тишину дремотной лени,
Утомленность жгучей ласки,
Полу-страсти, полу-краски...
Из Дэрмана
Ты белая снежинка
Туманной высоты;
Смеяся и ликуя,
С небес спустилась ты...
Ты белая снежинка
Для низменной земли;
Одно лобзанье солнца:
И смерть... в грязи, в пыли.
Город
(В. Брюсову)
Как этот город тускл и бледен;
Ему манящий облик дан,
Хоть чувством искренним он беден:
Какой цинизм, какой обман...
Вот - эти улицы, где вечный шум и звон,
Где люди мчатся, как волны теченье
И впечатление сменяет впечатленье,
Сливаяся в один несвязный стон.
Вот - эти жалкие аллеи в темном саде,
Что заливает ярким светом газ,
Где веет пошлостью от вальса на эстраде,
Где зелень мертвая не восхищает глаз.
Как вид уныл и безнадежно-кроток.
Везде печаль, таясь, немой свой стелет гнет,
И вызывающий и наглый смех кокоток,
Ее безмолвный облик не спугнет...
О, хочется душой уйти в места родные:
Там ярче блещут звезды золотые,
Там воздух опьянен душистою росой,
Там дышит степь привольною красой,
Там взор ласкают бархатные травы,
Там в блеске солнца ранним летним утром
Играет речка ярким перламутром...
В следующие годы имя Евгения Геркена можно встретить на страницах журналов разных направлений - от модернистских до традиционалистских и массовых ("Аполлон", "Нива", "Современный мир"), но встреч этих у нас было очень мало. Единственная крупная публикация состоялась в "Русской мысли" (N 10 за 1914 г.).
Очевидно, что в это же время состоялось знакомство с Михаилом Кузминым, который 19 декабря 1912 г. в своем дневнике зафиксировал: "Вечером собрались ко мне Геркен, Мозалевский и Бартенев. Геркен оказался очень милым, но не другие. Беседовали; был и Израилевич. Потом с Геркеным и Мозалевским поехали к Альберу, где сидели в кабинете. Играли Pavane. Попали в "Собаку", где был Мещерский и много лиц. Провожал меня Геркен. Рассказывал про в. кн. Дмитрия Павловича, Орлова, Сумарокова. Похож на Зайчика". По классику, эта цитата выписана ради последней, самой важной фразы.
В том же печатном томе дневника есть еще упоминания Евгения Геркена, но они не столь важны для истории.
Никаких точных знаний о занятиях поэта в эти годы у нас нет, об источниках жизни и творчества - такая же совершенная пустота.
Вторая Отечественная война должна была как-то отразиться на жизни Геркена, но мы и об этом ничего не знаем, зато нам известен триптих, который тогдашние критики обязательно сочли бы за образчик "барабанной литературы":
1915
1.
Над курганами свежих могил,
В сердце скорбные вздохи тая,
Слышу сонмы таинственных сил.
"Спаси, Господи, люди твоя..."
И к Престолу молитва моя,
Над курганами свежих могил:
- Ты, Кто смертию жизнь освятил,
"Спаси, Господи, люди твоя..."
2.
В небе бездонном
Звезды дрожат золотыя,
В хоре стозвонном:
............"Ave Maria"...
Пламенной лире
Чужды тревоги земныя:
Мира же миру!
............"Ave Maria"...
Силой небесной,
Душу ты вырви из плена
Вестью чудесной -
............"Gratia plena"...
В небе бездонном
Звезды дрожат золотыя,
В хоре стозвонном:
............"Ave Maria"...
3.
Хоть от сражений мы далеко,
Душа и мысль невольно там,
Где волей праведного рока
Крестом повержен в прах ислам.
Где смерть дарит свои объятья,
Чтоб никогда не разомкнуть,
Где льется кровь, где гибнут братья,
Но гибнут, веря в правый путь.
И чует сердце дни иные:
Победным стягом сражена,
С высот священных Ай-Софии
Падет надменная луна.
И славный час пробьет! - И скоро,
Красою новою горя,
Над гладью синего Босфора
Взойдет свободная заря.
И прозвучат над полем битвы,
От стен Царьграда до Днепра,
И всеславянская молитва,
И всеславянское "ура"!
Архивы обследованы поверхностно, но в них нашлось одно сочинение того же, 1915 г., менее "барабанное".
Porcelaine de Sevre
В зеркальном будуаре
Желаньем я томим
Сыграть с тобою в паре
Любовный пантомим.
Под трели менуэта,
Подняв края ма<нт?>о,
Мы нежным "Allegretto"
Пленим мечту Watteau.
Зеркальная нескромность:
В волнах poit de Venise
Изысканная томность
Пленительных маркиз.
В зеркальном будуаре
Расцвел поблекший грим:
В мечтательном угаре
Играем в стройной паре
Любовный пантомим.
Петроград. 1915 г. 28 июля
[UPD 1. Уважаемый читатель напомнил о встрече Геркена и Есенина. Когда тот только явился Петербургу, Рюрик Ивнев решил организовать вечер юного дарования. На это культурное событие был специально приглашен Евгений Геркен, как правнук Боратынского, стихи которого любил Есенин. Все подробности о встрече, частушках и фанерках см. в воспоминаниях Рюрика Ивнева.]
После этого, вплоть по начала победного шествия революций, биографические данные сокрыты во тьме неведения.
"Кафейный период" русской литературы хорошо задокументирован, но вся или почти вся отчетная документация относится к новой столице Р.С.Ф.С.Р, а в вотчине Гр.З. все было проще и страшнее.
6 ноября 1918 г. Е. Геркен (заведовавший тогда хозяйством госпитального судна "Рига") был арестован на основании ордера ЧК по делу о кафе на Каменноостровском проспекте. Через три месяца матерьял для дела так и не образовался, а потому 11 января 1919 г. Геркен был освобожден.
Только пребыванием на Гороховой/Шпалерной можно объяснить рождение этих строк:
Кто за нас
Кто за нас - иди за нами:
Был чужой ты, станешь - брат;
Тот, кто встал под наше знамя,
Не воротится назад!
Не для мстительного пира
Мы ряды свои сомкнем:
С пролетариями мира
Песнь созвучную поем!
Эта песня - песнь победы
Пробужденного раба:
В прошлом - мука, в прошлом - беды,
В прошлом - цепи и борьба.
Не дары скупой природы
Нашей северной страны -
Братство вам несем, народы,
Солнце пламенной весны!
1920
С весны 1919 г. его имя - пусть и очень скупо - появляется на страницах ЛЖР. (Разумеется, его имя должно быть и на страницах уцелевших дневников Михаила Кузмина, но эти открытия еще впереди).
16 мая 1919 г. Геркен участвовал в прениях по докладу Н. Оцупа в Обществе искусств "Арион".
31 мая 1919 г. Кузмин зафиксировал: "Геркен приходил. Он, все-таки, глупый малый и Гумилевская зараза есть в нем. Меня удивляет влияние этого человека. Какой-то сплошной пуф".
В 1919 г., как писал Геркен в своей автобиографии, он сотрудничал с издательством "Всемирная литература" (переводы стихов и пьес А. де Мюссе и других французских классиков).
Параллельно участвовал и в устной литературной жизни Петрограда.
17 октября 1920 г. Геркен участвовал в утреннике "О книге".
21 апреля 1922 г. он выступал на поэтическом вечере вместе с Жоржиками А. и И., Анной Радловой и др.
Можно предположить, что на этих вечерах не звучали стихи про тех, кто за нас, а более культурные.
[UPD 2. В 1924 г. Геркен уже состоял в Ленинградском отделении Союза поэтов.]
С углублением НЭПа, с 1923 г. Геркен принимается за главное дело своей жизни - перевод опер и оперетт. (Первые опыты по переводу текстов для музыкальных произведений у Геркена были еще в довоенной Казани; тогда же появились и его собственные драматические сочинения, художественно крайне слабые).
Ситуацию в этой области он описал в своем письме 1928 г.: "Искусство музыкального перевода трудное и неблагодарное искусство. Оно трудно потому, что требует совмещения в одном лице поэта и музыканта, и неблагодарно потому, что слушатели en masse относятся к переводчику не с большим вниманием, чем к суфлеру, о котором критика с давних пор поминает только тогда, когда хочет дурно отозваться о спектаклях. Как следствие того, что искусство музыкального перевода трудно и неблагодарно, ему редко посвящали свое отточенное мастерство подлинные поэты и подлинные музыканты, и в этом кроется причина того, что общий уровень культуры музыкального перевода у нас никогда не стоял на должной высоте".
Благоприятствовала переводам и тогдашняя политическая ситуация: на дворе уже/еще был НЭП, для которого оперетка была идеальным развлечением. Приличные образчики советской оперетты появятся только к концу десятилетия, а из Европы чуть ли не ежедневно поступали свежие образцы жанра. В то же самое время количество знающих иностранные языки за предыдущие годы катастрофически уменьшилось, у уцелевших знатоков сильно уменьшились финансовые возможности (см., напр., финансы у Михаила Кузмина), а потому были нужны переводчики, переводчики и переводчики. Хотя исходных текстов было много, но и в желающих перевести не было недостатка, что неизбежно вело к конкуренции. К тому же, в конкурентной борьбе в советское время конкурента можно было огреть и политической дубиной (не тот автор, не правильный сюжет и т. п. извращения, скрывающие от советского зрителя правильное прогрессивное искусство).
Одним из ведущих переводчиков (а в Пг.-Л. - ведущим) становится Евгений Геркен - явный любимец критика Кузмина.
В 1925 г., дважды рецензируя постановку оперетки Кальмана "Марица", Кузмин писал: "Перевод сделан Геркеном. Евг. Геркен сам поэт, и переводы его, хотя и могут вызвать критические замечания, конечно, не ремесленное изделие, а поэтическая работа. Лучше ему удаются тексты, где нет капризных изворотов разговорной и обыденной речи (как в "Дорине") и проводится общая линия благозвучного и поэтического языка, как в "Баядере" и в "Марице". Оценивая постановку в Ленинградской музкомедии, он констатировал: "Успеху содействовал и осмысленный текст, благозвучно и литературно переведенный Геркеном".
В это же время Геркен не прекращает общения с Кузминым.
Не прекращает он и сочинения стихов, которые сложились в "Башню" (Л., 1925).
Книге было предпослано предисловие Михаила Кузмина, которое, пожалуй, лучше всех/всего рассказывает о его младшем современнике (в новейшей биографии Михаила Кузмина на с. 435 утверждается, что поэт снабдил своими предисловиями три книги малоизвестных поэтов, фактически вступавших в литературу; если для А. Наля и О. Черемшановой это суждение нам кажется бесспорным, по в отношении Евгения Геркена оно ошибочно):
"Е. Ю. Геркен приобрел известность как переводчик оперных и опереточных либретто ("Дальний звон", "Монна Лиза", "Час в Толедо», "Баядера", "Марица", "Испанский соловей", "Желтая кофта", "Год без любви"), но мне хочется вспомнить о том, что напоминает нам и эта небольшая книжка и о чем как-то забывают совершенно несправедливо, когда рассматривают его исключительно как переводчика.
Геркен - поэт. Говорю это с полным сознанием значимости этого слова. Я вспоминаю, как лет десять тому назад писал в "Аполлоне" о небольшой книжке стихотворений Геркена, посвященной памяти его прадеда Е. Баратынского. Намеченные там уже черты его поэзии сохранились и до сих пор. Стихи сделались ровнее, крепче, техника приобрела большую гибкость (что особенно заметно в отделе «пародий»), но умеренное пушкинианство, сознательное ограничение лирических тем, простота и сдержанность эмоционального содержания, художественная скромность и некоторая скупость - остались прежними.
Задавать вопросы художнику, зачем он делает то, а не другое, конечно, занятие праздное, и, кроме него самого, тут едва ли кто может быть судьею, но разобрать, как произведения данного поэта относятся к современности, на какие запросы отвечают, весьма возможно, а может быть, и должно.
Мне кажется, всякий, кто даст себе труд по стихам Геркена представить себе характер поэта, должен будет счесть за особую тактичность с его стороны то, что он и не берется за темы специально современные, политические и революционные.
Темы его - дружба, любовь, чувство природы - всегда современны. Может быть, в 1918-19 году, когда временно мысли были заняты совсем другим, эта книжка была бы несколько неуместной или лишней, но теперь, в 1926 году, через пламенные призывы к борьбе можно уже различать голос простых человеческих чувств, вовсе не подлежащих упразднению, а наоборот, утверждающих радостную и крепкую жизнь.
Я не берусь сказать, что поэзия - вся жизнь Геркена, но что он поэт - это несомненно.
В данной книге Геркен представлен как лирик, как стихотворец, владеющий стилем и формой, и как переводчик. Последнее его свойство является как бы следствием первых двух, потому что для переводов, конечно, необходимо владеть стихом и стилем и быть самому поэтом. Условия эти так редко соблюдаются, что работы Геркена в этой области должны быть особенно отличены как явление культурное и в высокой мере необходимое. Работы Геркена в этом отношении вполне совпадают с требованиями современности при всей видимой скромности его задач".
Некоторые примеры творчества:
Цезарь
На лагерь тени смутные упали,
Зеленоватым змеем вился Нил,
Двурогий месяц четко наводил
Иероглифы на зеркальной дали.
Едва дневные шумы умолкали,
Ко мне в палатку Цезарь приходил,
Я трапезу и ночи с ним делил,
Я целовал ремни его сандалий.
О легкие, крылатые мечты,
О нежные и призрачные миги,
Какие вымысли, какие книги
Напомнят мне любимые черты?
И только сфинксы, сфинксы над Невою,
Вы помните, что позабыто мною.
Триолеты
1.
Благодарю за радость встречи,
За крепкий, но прелестный сон,
Пусть хрупок, пусть тлетворен он,
Благодарю за радость встречи.
Целую грудь, целую плечи,
И ласковой рукой пленен,
Благодарю за радость встречи,
За крепкий, но прелестный сон.
2.
От твоих румяных щек
Пахнет спелым абрикосом,
Над губой твоей пушок
Пахнет спелым абрикосом.
Ты весенний, под откосом
Промелькнувший ручеек:
От твоих румяных щек
Пахнет спелым абрикосом.
* * *
О этот легкий запах тленья,
Последний горестный ночлег,
Прости, я слабый человек,
Мне не под силу искушенье.
Мой жребий сумрачно-суров
И не достоин подражаний;
Молчи. Молчи. Ни горьких слов,
Ни романтических рыданий.
* * *
Брожу по саду. Вянет лист,
Летят лениво паутины,
Осенний воздух свеж и чист,
И дышат сыростью долины.
Хочу ночное позабыть,
Но лгу и помыслом и взглядом,
И грех, как паутины нить,
Опутал сердце сладким ядом.
* * *
Целую край твоей одежды,
Мой рыцарь бледный,
И опускаю долу вежды
И стяг победный.
Уж крылья ночи гасят тени,
Целую латы,
И жду твоих прикосновений,
Мой вождь крылатый.
Веди меня в свой храм блестящий
В созвучном гимне:
И душу страстию палящей
Испепели мне.
* * *
Что для роз - Малявинские бабы?
Что для неба - взоры голубые?
Соловью, певцу полночных песен -
Нежные аккорды клавесина?
Что морям - сокровищницы дожей?
Диким джунглям - мудрость человечья?
Что тебе - слова мои и песни,
Если сам ты - слово песни вечной!
* * *
И Данте прах не будет пощажен
Сынами нам неведомых племен,
И ржа столетий уничтожит фрески
На мавзолее мраморном Франчески:
Но ангел передаст тебе в ночи
От райских врат незримые ключи,
И уж гремят, взметая прах летучий,
Гармонии бессмысленных созвучий.
Завершается сборник отделом пародий, из которых приведем две, весьма убедительные, на крайне известных персонажей ЛЖР:
Я зажгу свой последний огарок,
Разгадаю значения снов,
И пришлю тебе страшный подарок -
Письма всех моих женихов.
Ведь один и сейчас со мной
По утрам гуляет в пижаме,
И уехал вчера другой
На пароходе по Каме.
Вторая:
О конях, цокающих по голубому небу,
О ненаглядной плоти своей,
О стадах простоволосых лебедей,
Скучающих по простому неклеванному хлебу,
Я пою, взываю, реку и глаголю, торжественно сидя на судне,
Плыву, одетая по моде,
И сочетаю - единственную, непревзойденную в русской поэзии строку длинною от потолка до пола,
Со строкой короткой - вроде:
Папаригопуло.
В первом томе "Писателей современной эпохи" упомянута еще книга Геркена "Лирические стихотворения" (Казань, 1928), но нам она пока не попадалась на глаза.
[UPD 3. Уважаемый читатель подсказал, что в 1926 г. Геркен был у Горького в Сорренто. Вот что нашлось об этой поездке у информированного Корнея Чуковского. Когда того ленинградский Драмсоюз пригласил прочитать про Некрасова, то на вечере встретился Геркен: "В Драмсоюзе Геркен - опреточный либреттист с золотым браслетом. Публики мало, все больше старушки. Геркен рассказал мне о посещении Горького. Перед тем, как поехать в Сорренто, он, Геркен, побывал в Берлине у Марии Федоровны, жены Горького. Она говорила: "Вы только не тревожьте А. М. рассказми о моем нездоровье. Он может сильно взволноваться, испугаться. Вы знаете, какой он впечатлительный". Но приехав в Сорренто, Геркен даже и не мог повести разговор о Марии Федоровне, п. ч. всякий раз, когда он заикался о ней, Горький менял разговор... "Мария Федоровна..." - начинал Геркен. "А какая в Берлине погода?" - перебивал Алексей Максимович".]
Появившийся в недавнем прошлом дневник Михаила Кузмина за 1929 г. позволяет многое узнать об обоих поэтах того времени. Вот несколько крайне тенденциозно подобранных цитат:
7 января: "Ходил к Геркену. Он только что вернулся, уплотнился в 2 комнаты. Все время звонит по телефону, Прием все тот же: расхваливает свои оперетки и ругает чужие".
9 февраля: "Заходил Лихачев: мне приятно с ним. Вот бы компанию: Геркен, Папаригопуло, Лихачев, Егунов, - по общности вкусов".
25 февраля: "Солнце и мороз. Ездил к Геркену через Вознесенский. Какие там развалины, но и воспоминанья, и какой-то простор, какого совсем нет в улицах, прилегающих к Литейному. Его всё уплотняют. Он откупил часть квартиры над Семеновым и ремонтирует ее: печники, столяры, слесаря и т. п., солнце светит. Слесарь Павлуша живет в комнате его сестры и работает на новой квартире. Вид чахоточного, очень рабочий, но грациозен, и Константин, что мял глину на кухне, тоже не плох. Геркен ходит как по гарему, как барыня, великолепно, милостиво, бестолково и скупо. Все так и воспринимают, как явление необходимое, но не существенное. Но отношение к этому партийному слесарю полное неожиданной грации и благородства. Тот, стыдясь своей мужественности и ласки, обращенной на него, мечтает, как деревенский, как девушка, о каких-то корыстях, извлекаемых из его (приходится ему с удивлением признаться) прелестей. Очень, очень приятно. Ходили еще на почтамт. Я вообще люблю гулять с Геркеном".
Менее тенденциозно подобранные цитаты, касающиеся реального или потенциального сотрудничества Геркена и Кузмина в легких жанрах, можно без труда найти в том же дневнике за 1929 г. (напр., записи за 8, 9, 20 и 21 июня).
В эти же годы Геркен принимает участие и в создании первых советских оперетт, в т. ч. очень известной "Холопки" Н. Стрельникова. Кроме того, он обращался и к серьезным жанрам. В числе его работ можно назвать перевод либретто таких опер, как "Дальний звон" Франца Шрекера и "Испанский час" Мориса Равеля, "Джонни" Эрнста Кшенека и "Саломея" Рихарда Штрауса, "Отелло" Джузеппе Верди и "Кармен" Жоржа Бизе (в последнем случае он - автор литобработки).
И вдруг все неожиданно кончается...
В биографической справке сказано, что Геркен был арестован в 1932 г. Схожие сведения можно найти и в биографической статье в РП-I, написанной К. М. Поливановым.
В действительности Евгений Геркен был арестован 13 августа 1933 г. Причины ареста нигде не называются, и только в английской биографии Михаила Кузмина она обозначена ясно (p. 433, note 43): Геркен был арестован в ходе облав на инакочувствующих. По архивным данным, только в Ленинграде и только в августе 1933 г. было арестовано свыше 400 человек. Большинство из них еще к концу года было осуждено. Соответствующей статьи в УК РСФСР еще не было, но осудить уж очень хотелось, а потому всем подобрали пункты ст. 58-й. Не был исключением и Евгений Геркен, который, "являясь по своим убеждениям фашистом, возглавлял антисоветскую группировку, вел контрреволюционную фашистскую агитацию среди окружающих". 27 декабря 1933 г. ему дали 10 лет ИТЛ по 58-10.
Можно считать, что в какой-то степени Геркену повезло. Если бы его арестовали через год, через два, то за такую статью ему бы, наверное, не дали так мало.
СЛЕДУЩИЕ ДВАДЦАТЬ ОДИН ГОД ОН ПРОВЕЛ В ЛАГЕРЯХ.
Снова о его жизни сведений почти нет, но очевидно одно: после осуждения он оказался на БАМе, где местной лагерной периодике можно встретить его стихи соответствующей тематики.
Из пятого номера "Репертуарного бюллетеня литсекции агит-массового сектора КВО БАМЛАГа ОГПУ НКВД" за 1934 г. (с. 2):
Е. Геркен
К цели
Цели нет у нас важней
Той, что нынче перед нами:
В пятьдесят рабочих дней
Кончить с мягкими грунтами.
Так должны работать мы,
Так наладить фронт работы,
Чтобы месяцы зимы
Не нарушили расчета.
Должен наш порыв, как шквал,
Дать пример, достойный массе,
А линейный персонал
Безотлучно быть на трассе.
Твердо помня об одном,
Что единая забота
И важнейшая притом -
Это качество работы.
В следующем году вышел коллективный сборник "Путеармейцы: Стихи и песни лагкоров" (Свободный (ДВК), 1935), составленный и отредактированный А. Альвингом. На с. 119 было вот такое сочинение:
А. Альвинг, Е. Геркен
Встреча
До неожиданной встречи с Прошей
Петька злостным отказником был
(В ночь поля запушило порошей,
Иней крыши бараков покрыл),
Но упорно клочки разговора
С товарищем прежних дней
Возникали в сознании бывшего вора
Все отчетливей и острей.
И под утро вклинилась прочно
Мысль о новом пути,
И о том, что можно досрочно
Из лагеря честно уйти.
Не помогло.
Геркен освободился только через двадцать лет, в 1954 г. В октябре 1955 г. он был уже в Москве, где встретился с Рюриком Ивневым.
Подробностей о последних годах его жизни сведений снова нет.
Умер в Москве в 1962 г.
На этом можно было бы и закончить, если бы не один примечательный документ.
В октябре 1950 г. тт. Суслов М., Фадеев А., Сафонов Г., Синецкий А, Пузин А., Беспалов Н. и примкнувший к ним Хренников Т. пришли в такое возбуждение от чужых гонораров, что 17 октября того же года сочинили и отправили т. Сталину И. В. записку "О серьезных извращениях в оплате труда авторов за публичное исполнение их драматических и музыкальных произведений".
И действительно, было от чего придти в возбуждение. Софронов в 1949 г. получил 642,5 тысячи, братья Тур - 759, Симонов (за 4 года) - 2500 тысяч, Рубинштейн за переводы венских опереток - 670, а Щепкина-Куперник за переводы Шекспира и Шиллера - 1300 тысяч рублей за 4,5 года. По тогдашним нормативам либреттисты получали 2,75%, а драматурги, переводчики и инсценировщики - 1,5% от сбора за каждый акт пьесы, шедшей в театрах РСФСР.
Разумеется, радетели за народные деньги тут же предложили все урезать, сократить и отменить.
(Предыстория вопроса и последствия изложены тут.)
В этой же записке есть еще одно прелюбопытное место: "Ежегодно выплачиваются сотни тысяч рублей процентных отчислений за недоброкачественные переводы Е<вгению Георгиевичу> Геркену, В<ладимиру Михайловичу> Эльтону, Л<идии Максимовне> Сегаль, В. Марковичу и другим халтурщикам и бракоделам". (Такая же формулировка вошла и в Проект Постановления ЦК ВКП(б) "Об извращениях в выплате авторского гонорара за публичное исполнение литературно-драматических и музыкальных произведений").
Тут примечательны три момента. Во-первых, авторы записки явно попытались сгруппировать безродных космополитов в одном месте, хотя и промахнулись. Во-вторых, хотелось бы узнать от дипломированных специалистов их оценку качеству переводов того же Евг. Геркена. Но это все мелочи, затмевающие главное: кто же получал за Геркена сотни тысяч рублей, ведь он все еще был в лагере? Наверно, была какая-то инструкция на такой случай, ведь Геркен не был единственным переводчиком, отправленным в лагеря, но сочинения которого исполнялись (так, 1 августа 1945 г. Московская оперетта возобновила "Холопку" Н. Стрельникова и текстом Геркена)?
Любые биографические дополнения о ЕВГЕНИИ ГЕРКЕНЕ всячески приветствуются.
MMIX (c) Alessio Barbarussa