Ветераны
Ветеранов в моём детстве было много. Приходили они к нам в класс по поводу и без, что-то про войну и про себя рассказывали, цветы и шарики получали, и уходили. Редко кто говорил в обычной беседе «ветеран Великой Отечественной Войны» - а чего же ещё можно быть ветераном, собственно? В моём детстве других ветеранов не было.
Всех я не помню, их столько было тогда, живых ещё... Из десятков ветеранов, посетивших нашу школу, помню только двоих: дедушку с трясущимися руками и бабку с сигаретой и хриплым голосом. Дедушка был 24-го года рождения. Я это запомнила, потому что он раза три повторил, что из ребят, рождённых в том году, в живых осталось четыре процента. Мы были совсем ещё малышами и плохо понимали, что такое четыре процента. Учительнице пришлось пояснить: из ста человек выжили только четверо.
Мы поняли. И не поняли.
У ветерана всё время мелко тряслись руки: в какой-то момент он полез в карман за очками, и я вдруг испугалась - уронит же, даже сердце на секунду остановилось от страха. Он их действительно уронил, а я испугалась ещё больше - того, что знала это заранее. Класс охнул, учительница бросилась поднимать очки, дедушка водрузил, наконец, трясущимися руками очки на нос и зачитал нам приказ о предоставлении его к какой-то награде за храбрость в бою. А потом почему-то долго говорил о том, что трудно жить с сознанием, что ты избранный, что из ста твоих сверстников 96 погибло, что должна быть причина, по которой выжил именно ты, что всё время чувствуешь, что нужно что-то такое эдакое сделать в жизни, что нужно оправдать свою везучесть, искупить вину перед теми, кто не выжил. А годы идут, и ничего особенного не делаешь, беспутно живёшь как-то, и гложет это, гложет, больше чем что бы то ни было ещё - а вдруг тот, другой, который с тобой десять лет в школе учился, которого уже нет, прожил бы жизнь лучше, по-иному, сделал бы что-то...
Мы поняли. И не поняли.
Это сейчас я понимаю, что ему не было ещё шестидесяти, а тогда ветеран казался глубоким стариком, подводящим итоги жизни. Думаю, он сам себе таким казался: дедушка с трясущимися руками умер меньше чем через год, нам в школе сказали, мы даже деньги на цветы собирали, кажется.
А бабка с сигаретой была уж совсем старая: ей было за семьдесят. Мы часто видели её в соседнем дворе - резкая, слегка мужеподобная, с неизменной папироской в зубах, с короткой стрижкой, она проходила мимо нас, не глядя, быстрым, пружинящим шагом, и была совсем не похожа на добродушных старушек в платочках, что сидели на лавочках и балакали за жизнь. Её и звали не по-старушечьи как-то, Нина Романовна. Мы, вероятно, никогда бы не узнали, что она воевала, если бы её не привели на какой-то утренник к нам в районную библиотеку. В зале сидели два параллельных третьих класса - около шестидесяти десятилетних детей. Затушив очередную сигарету прямо перед входом, Нина Романовна бодро прошла в центр комнаты и начала рассказывать. Сначала наши учительницы и библиотекарши просто переглядывались, потом начали нервно шушукаться, потом покашливать и делать страшные глаза, потом Нину Романовну вежливо прервали и сказали, что время истекло. Девочка с большими бантами испуганно, бочком подошла к ветеранше, быстро протянула ей цветы и тут же убежала - не дай бог поцелует ещё. Нина Романовна взяла цветы и тут же ушла, на ходу доставая сигарету. А мы некоторое время сидели в тишине и ждали, что же теперь скажут учительницы. Ничего не сказали, растерянно, кое-как, завершили утренник и увели нас обратно в школу.
Нина Романовна рассказывала, как фашисты пытали пленных. Как, будучи в хорошем настроении, вешали с помощью обычной верёвки, а в полохом - просто вставляли ржавый железный клюк в горло и подвешивали на нём. Как именно так, с помощью крюка, повесили её, Нины Романовны, мужа. Как у неё после этого родился мёртвый ребёнок. Как она ушла на фронт с одной лишь мыслью - бить гадов, чем больше, тем лучше. Как лезла в любое пекло и ничего не боялась - и била их, била, и никакая пуля её не брала. Как она гордится тем, что многих, очень многих этих сукиных детей перебила, а медали - медали тьфу, кому нужны медали. Вот придавишь какого-нибудь фашиста в бою и медленно введёшь ему в горло нож, и смотришь, как он хрипит, как когда-то хрипел её муж. А сейчас вон некоторые ездят в Восточную Германию, братаются, видишь ли. Да она бы из всех заново перерезала, всех, кто выжил, своими руками...
Мы поняли. И не поняли.
И испугались. И всегда с тех пор, при виде этой страшной бабки с папиросой в зубах, перебегали на другую сторону улицы. Мне потом ещё долго кошмары снились - крюки, вставленные в горло, хрипящие люди, мёртвые дети...
А сегодня сын фотографию принёс из школы. К нам, говорит, ветеран приходил, он раньше в нашей школе учился. На фото - симпатичный молодой парень, окружённый малышнёй всех возрастов широко улыбается камере.
- Что же он вам рассказывал? - интересуюсь.
- Ой, мам, он такой крутой (cool), он так интересно рассказывал, про приборы ночного видения, про разные танки и машины-вездеходы. А ещё он говорил, что иракские детишки такие же, как мы, только у них игрушек нет. Но самое интересное - про очки, которые ночью видят, ух, я хочу такие очки!
- Тебе понравилось?
- Ещё как! Я бы хотел, чтобы он ещё приходил.
Они поняли. И не поняли.
Другая страна, другое поколение, другие ветераны...
Всех я не помню, их столько было тогда, живых ещё... Из десятков ветеранов, посетивших нашу школу, помню только двоих: дедушку с трясущимися руками и бабку с сигаретой и хриплым голосом. Дедушка был 24-го года рождения. Я это запомнила, потому что он раза три повторил, что из ребят, рождённых в том году, в живых осталось четыре процента. Мы были совсем ещё малышами и плохо понимали, что такое четыре процента. Учительнице пришлось пояснить: из ста человек выжили только четверо.
Мы поняли. И не поняли.
У ветерана всё время мелко тряслись руки: в какой-то момент он полез в карман за очками, и я вдруг испугалась - уронит же, даже сердце на секунду остановилось от страха. Он их действительно уронил, а я испугалась ещё больше - того, что знала это заранее. Класс охнул, учительница бросилась поднимать очки, дедушка водрузил, наконец, трясущимися руками очки на нос и зачитал нам приказ о предоставлении его к какой-то награде за храбрость в бою. А потом почему-то долго говорил о том, что трудно жить с сознанием, что ты избранный, что из ста твоих сверстников 96 погибло, что должна быть причина, по которой выжил именно ты, что всё время чувствуешь, что нужно что-то такое эдакое сделать в жизни, что нужно оправдать свою везучесть, искупить вину перед теми, кто не выжил. А годы идут, и ничего особенного не делаешь, беспутно живёшь как-то, и гложет это, гложет, больше чем что бы то ни было ещё - а вдруг тот, другой, который с тобой десять лет в школе учился, которого уже нет, прожил бы жизнь лучше, по-иному, сделал бы что-то...
Мы поняли. И не поняли.
Это сейчас я понимаю, что ему не было ещё шестидесяти, а тогда ветеран казался глубоким стариком, подводящим итоги жизни. Думаю, он сам себе таким казался: дедушка с трясущимися руками умер меньше чем через год, нам в школе сказали, мы даже деньги на цветы собирали, кажется.
А бабка с сигаретой была уж совсем старая: ей было за семьдесят. Мы часто видели её в соседнем дворе - резкая, слегка мужеподобная, с неизменной папироской в зубах, с короткой стрижкой, она проходила мимо нас, не глядя, быстрым, пружинящим шагом, и была совсем не похожа на добродушных старушек в платочках, что сидели на лавочках и балакали за жизнь. Её и звали не по-старушечьи как-то, Нина Романовна. Мы, вероятно, никогда бы не узнали, что она воевала, если бы её не привели на какой-то утренник к нам в районную библиотеку. В зале сидели два параллельных третьих класса - около шестидесяти десятилетних детей. Затушив очередную сигарету прямо перед входом, Нина Романовна бодро прошла в центр комнаты и начала рассказывать. Сначала наши учительницы и библиотекарши просто переглядывались, потом начали нервно шушукаться, потом покашливать и делать страшные глаза, потом Нину Романовну вежливо прервали и сказали, что время истекло. Девочка с большими бантами испуганно, бочком подошла к ветеранше, быстро протянула ей цветы и тут же убежала - не дай бог поцелует ещё. Нина Романовна взяла цветы и тут же ушла, на ходу доставая сигарету. А мы некоторое время сидели в тишине и ждали, что же теперь скажут учительницы. Ничего не сказали, растерянно, кое-как, завершили утренник и увели нас обратно в школу.
Нина Романовна рассказывала, как фашисты пытали пленных. Как, будучи в хорошем настроении, вешали с помощью обычной верёвки, а в полохом - просто вставляли ржавый железный клюк в горло и подвешивали на нём. Как именно так, с помощью крюка, повесили её, Нины Романовны, мужа. Как у неё после этого родился мёртвый ребёнок. Как она ушла на фронт с одной лишь мыслью - бить гадов, чем больше, тем лучше. Как лезла в любое пекло и ничего не боялась - и била их, била, и никакая пуля её не брала. Как она гордится тем, что многих, очень многих этих сукиных детей перебила, а медали - медали тьфу, кому нужны медали. Вот придавишь какого-нибудь фашиста в бою и медленно введёшь ему в горло нож, и смотришь, как он хрипит, как когда-то хрипел её муж. А сейчас вон некоторые ездят в Восточную Германию, братаются, видишь ли. Да она бы из всех заново перерезала, всех, кто выжил, своими руками...
Мы поняли. И не поняли.
И испугались. И всегда с тех пор, при виде этой страшной бабки с папиросой в зубах, перебегали на другую сторону улицы. Мне потом ещё долго кошмары снились - крюки, вставленные в горло, хрипящие люди, мёртвые дети...
А сегодня сын фотографию принёс из школы. К нам, говорит, ветеран приходил, он раньше в нашей школе учился. На фото - симпатичный молодой парень, окружённый малышнёй всех возрастов широко улыбается камере.
- Что же он вам рассказывал? - интересуюсь.
- Ой, мам, он такой крутой (cool), он так интересно рассказывал, про приборы ночного видения, про разные танки и машины-вездеходы. А ещё он говорил, что иракские детишки такие же, как мы, только у них игрушек нет. Но самое интересное - про очки, которые ночью видят, ух, я хочу такие очки!
- Тебе понравилось?
- Ещё как! Я бы хотел, чтобы он ещё приходил.
Они поняли. И не поняли.
Другая страна, другое поколение, другие ветераны...