Маленький сюжет для небольшого рассказа
Настало время рассказать о моем первом больничном соседе.
В день операции всем надлежало прибыть в приемный покой к семи утра. Собралась толпа, из которой невозможно было понять, сколько там реально пациентов, потому что каждого сопровождали семьи, кого-то по пять-шесть человек. Привезли древнюю старуху в инвалидном кресле. Я думал, госпитализируют ее, ан нет - бабушка входила в группу поддержки. Появлялась медсестра, называла фамилию и уводила с собой пациента вместе с родичами.
У меня группа поддержки состояла из одного человека - жены. И еще у одного дедушки. Его привел сын - бородатый мужик неопределенного возраста. «Да-а, раненько нас собрали. А представляете, нам-то пришлось ехать из Муджелло». Все сочувственно закивали. Муджелло я хорошо знаю, это по дороге из Флоренции в Болонью, у нас там у друзей летний домик. Это практически на границе Тосканы с Эмилией-Романией. Странно, что сын привез его именно в Лукку, между Муджелло и Луккой таких районных больниц штук пять, не меньше.
«Ну да ладно, я тут быстро управлюсь. У меня мелкая операция. Чик-чик и обратно». - «Баббо, не волнуйся ты так. Полежишь, отдохнешь…» Babbo - это по-тоскански «папа». «Не люблю я больницы» - проворчал дедуля.
Вскоре позвали меня. Мы встали со своих мест. «Минуточку, но я же приехал раньше» - вскинулся дед. «Баббо, тут не одна операционная, сиди жди» - посадил реактивного отца на место сын.
Когда я очнулся от наркоза в палате интенсивной терапии, я обнаружил, что к обеим рукам у меня присоединены две капельницы, а из живота выходят две трубки, одна уходит под кровать вправо, другая влево. Рядом на стуле скорбно восседает жена в зеленом стерильном халате. Всего в комнате две громоздкие кровати, оснащенные пультами управления, размещенными под рукой. На пульте, в частности, красная кнопка для вызова персонала, включение света, закрывание жалюзи и еще много чего. На соседней койке лежит тот самый дед из Муджелло, над ним склонился бородатый сын, тоже в больничной хламиде и что-то ему шепчет очень ласковое.
«Откуда ты?» - спросил у меня дед. Итальянцы вообще при знакомстве обязательно сообщают, откуда они. Причем имеется в виду именно место происхождения, а не проживания в данный момент. Это почему-то очень важно. И даже если ты у него не спросишь, он сам тебе это скажет. Итальянец может тут же забыть имя случайного знакомого, но он никогда не забудет, откуда тот происходит. «Помнишь того миланца?»
Деда звали Романо и он был из Эмилии-Романии. Сестры, приходившие к нему менять капельницы, делать уколы и брать анализы, вскрикивали: «Ой, что это у вас с рукой? Как это вас угораздило?» Видимо, она у него была существенно искалечена, но мне, честно, было не до того, чтобы разглядывать его руку. Мне было очень плохо.
«Партизаны! - кратко и с некоторой гордостью отвечал им дед. - Это был взрыв». О как. Героический дед. Ну понятно: Эмилия-Романия - это то самое место, где в основном базировались итальянские партизаны. Каждый раз, когда еду в Болонью, пересекаю эти поросшие лесами горы. Там партизаны были в относительной безопасности, пели Bandiera Rossa, варили зеленые макароны, закусывали рисовым пирогом и из складок хорошо им знакомой местности нападали на врага, движущегося по шоссе, которое связывает юг и север Италии,.
Неожиданно дед скомандовал сыну принести ему всякой любимой еды. Сын посопротивлялся, но потом все-таки пошел в магазин. Это было странно: в Италии не принято приносить в больницу еду из дома. Кормят там прилично, я уж не говорю о неизбежных после полостных операций диетах. Но сын не привык спорить с отцом, это было очевидно, и, вздохнув, отправился выполнять каприз.
А мне жена разместила вещи в шкафу, на полках, на тумбочке, показала, где что, включила зарядку для телефона в розетку над моей головой. После чего тоже удалилась - надо было забирать ребенка из школы. На некоторое время мы остались с дедом вдвоем. «Да, при Муссолини у нас был порядок…» - вдруг сказал раздумчиво дед, вызывая меня на беседу. Я аж поперхнулся и тут же чуть не упал в обморок от боли в животе. Предупреждать надо перед такими заявлениями.
«Неужели, спрашиваю, вам Муссолини нравится, а как же партизаны и вот это всё?» - «Муссолини, конечно, был плохой человек, тут не спорю, но порядок-то был. А партизаны - это тоже плохие люди. Видите мою левую руку?»
Я продолжал не видеть его руку, подушка мешала. Дед пояснил, что будучи ребенком, нашел вместе с другими мальчишками партизанскую мину, и она взорвалась. Один погиб, а у него вот с рукой несчастье. Было ему четырнадцать лет. Потом он сообщил, что овдовел тридцать пять лет назад, и с тех пор у него нет жены, а сына он поднял один. Сыном он гордится, сын занимается теологией, и он очень рад, что сын нашел путь к богу.
Тут как раз вошел сын с увесистой сумкой продуктов. Отец стал давать указания, куда что положить. Потребовал переодеть его в домашнюю пижаму, для чего была вызвана сестра, которая сообщила, что это никак невозможно, в интенсивной терапии лежат в таких специальных хламидах. «Это ничего, - отмахнулся дедушка. - Все равно завтра домой».
«Вот странный человек, - подумал я, - если тебе завтра домой, зачем тебе столько продуктов?» Сестра, кстати, ему сказала, что ему не то, что есть, но даже и пить не позволено. Всё из капельницы.
Пока они беседовали, я попытался прикинуть, сколько же ему все-таки лет. Если партизаны подорвали его, допустим, в сорок пятом году и ему тогда было четырнадцать, значит он примерно возраста моих родителей. Но в таком случае у него никак не могло быть сына этого возраста, сын должен быть явно постарше. Да и не тянул дед по внешним признакам на девяностолетнего. А сын не мог быть младше тридцати пяти лет (35 лет назад умерла жена). Сорок, пятьдесят? Нет, на пятьдесят он не выглядел. Что-то тут не сходилось. Утомленный этими размышлениями, я заснул и проснулся от резкого женского голоса:
- Так, этих перевозите в пятое отделение!
Сын у деда уже ушел. Два дюжих санитара стали готовить нас к неожиданному переезду. Они просто вынимали все из наших шкафов и тумбочек и всё это сваливали на наши койки. Гора поверх наших ног росла, там были даже ботинки и верхняя одежда. Все это делалось довольно бесцеремонно. Дед орал благим матом:
- А как же сын! Мой сын! Где он меня найдет утром?!
- Он найдет вас там, куда мы ему скажем, - пыталась успокоить его прибежавшая на шум медсестра.
- А какой смысл, ну какой смысл меня собирать, перевозить, снова все разбирать и развешивать, мне всё равно утром домой.
Сестра заглянула в свою бумажку: «Почему утром? Вот тут план вашего лечения вплоть до 1 декабря. После операции нельзя встать и уйти, это опасно».
Дед закричал, как раненная чайка. При этом он все время ссылался на своего сына. Я понял, что сын со сроками просто обманул папашу, в принципе не желавшего госпитализироваться. А после операции смылся.
Старик Романо был оскорблен всем сразу. И тем, что его обманули. И тем, что оказался в зависимом положении от этой банды в белых халатах. И бесцеремонным способом переезда. И тем, что всё, что так аккуратно и продуманно было размещено в палате вокруг него, теперь собрано в одну кучу. Всё, всё было плохо.
На новом месте с нему приходил по очереди весь персонал отделения и увещевал: «Ваша операция была удачной, осложнений не будет, если вы будете вести себя спокойно… Утром придет ваш сын и будет рядом с вами весь день… Посмотрите на этого синьора (на меня), у него операция намного тяжелее вашей и видите, как он всё спокойно переносит… Поберегите ваши нервы…»
Дед меня уже достал. Мне и так было тяжко, а тут еще этот шумовой фон. Я постарался мысленно отключиться. Это было непросто.
Наступила ночь. В отделении остались только дежурные, большая часть персонала ушла по домам. Дед дотянулся до сумки с продуктами, стал оттуда вытягивать какие-то свертки, разворачивать их и есть! Я осторожно заметил ему, что не стоит делать того, что запрещено врачами. «Плевал я на этих врачей! На этих каналий! Вот назло им все съем!»
Ну и съешь, думаю. Может, помрешь и наступит тишина.
Как же, тишина. Дед поминутно нажимал свою экстренную кнопку. Сигнал от нее разносился по всему коридору, то есть он не давал спать не только мне. К нему прибегали. То он просил перевернуть его на бок (при том, что прекрасно мог переворачиваться самостоятельно). То он требовал принести утку (в итальянских больницах она почему-то называется «попугаем»), но не потому, что хотел пописать, а «просто чтоб была под рукой». Или вот такое, например: «Отнесите мои продукты в холодильник» - «У нас нет холодильника для продуктов» - «А, ну ладно, обойдусь». Апофеозом было, когда он спросил прибежавшего медбрата: «А какой счет был сегодня на футболе?» Парень сообщил счет и поинтересовался: «А что вам нужно?» - «Как что нужно? Я хотел узнать счет». В конце концов к нему просто перестали приходить. Но это был плохой выход из положения: тревожный сигнал звучал и звучал, оглашая весь коридор.
Тогда дед придумал себе новое развлечение: он на своем пульте стал включать и выключать свет в палате. «Пожалуйста, не делайте этого, - взмолился я. - Я пытаюсь заснуть». «Но должен же я знать, который час» - недовольно проворчал дед. После чего свет стал включаться реже, но все равно примерно раз в десять минут ему требовалось взглянуть на часы.
Потом опять увлекся красной звуковой кнопкой. В какой-то момент он почувствовал себя неважно, у него заболел живот, и боль нарастала, но никто не шел на его призывы. Я вспомнил про мальчика, кричавшего «Волки, волки!» Он стал корчиться на кровати, потом сорвал с капельницы стеклянную бутыль и грохнул ее об пол, осколки разлетелись по всей комнате. Падая, бутылка перевернула его «попугая», и поверх осколков разлилась моча. На шум в дверь заглянул медбрат и, всплеснув руками, побежал искать нянечку, чтоб у нас все прибрать. Нянечка нашлась, врубила свет на максимум, принялась за работу. Пока она все мыла (а продолжалось это мучительно долго) дед вытянул из нее всю историю ее семейства, замужества и развода, попутно рассказывая подробности своей жизни, которые совершенно не отложились у меня в памяти, потому что потерял интерес к этому персонажу. Ничего, кроме ненависти, я к нему в тот момент не испытывал.
А с медбратом у него был такой примерно диалог. «У меня невыносимо болит живот». - «Ничего, это нормально после операции, я могу вам сделать обезболивающий укол». - «Как называется лекарство?» Тот назвал. «Нет, это не годится. Мне нужно вот такое, я его всю жизнь принимаю, мне поможет только оно». - «Но это сильное средство, для него нужен рецепт врача». - «В чем проблема? Пусть мне пропишет врач». - «Но врач будет только утром». - «У вас что же, во всей больнице нет врача?» - «Врачи сейчас в скорой помощи». - «Ну так вызывайте из скорой помощи» - «Сейчас вызову».
Уверен, что никого он не вызвал.
Я задремал, но через десять минут был разбужен. Дед обосрался. Так как к нему никто приходить не желал, пришлось мне жать на свою кнопку, чтоб вызвать дежурного. Медбрат на пару с нянечкой с большим трудом ликвидировали последствия катастрофы: деду нельзя было вставать из койки, поэтому пришлось его как-то приподнимать, подтирая и меняя постельное белье и подмывая самого деда.
Наконец, все утряслось. Несколько минут покоя, и дед обосрался снова. И опять вся процедура повторилась.
Вот так я провел ночь после операции.
Насколько я понимаю, в какой-то момент, уже под утро, бешеному деду сделали укол и он тут же вырубился. Когда я проснулся, он лежал такой благостный, чистенький. Сына поприветствовал миролюбиво, но твердо сказал: «Ты должен меня отсюда сегодня забрать». - «Не могу, баббо, ты еще болен» - «Но ты же обещал!»
Появилось большое количество персонала. Измеряли давление, делали уколы, меняли капельницы, расспрашивали о том, о сем. «Как вы спали?» - спросил у меня хирург, делавший операцию. «Да так себе спал» - отвечаю.
Со всеми сестрами и нянечками дед общался активно. Меня раздражало, что когда они приходили ко мне, он их отвлекал от дела бесчисленными расспросами: а откуда ты? а давно ли здесь работаешь? а семья есть? Она мне делает укол, а сама головой обращена к нему, это стремно как-то. Дед им всем сообщил, что в семидесятые годы работал в знаменитой флорентийской больнице Кареджи, и не кем-нибудь, а инспектором по персоналу. Тут же начиналась беседа о трудностях больничной работы. Между делом, он сообщил, что в Муджелло живет с мамой, а сын у него в Лукке. "С мамой в смысле с женой?" - уточнили у него. "Да нет, с моей собственной мамой". Господи, неужели ей меньше ста лет?
Сын то приходил, то уходил, и дед проводил время, общаясь с персоналом, надолго задерживая их возле себя. Благо разнообразного персонала было много. К ним он обращался так: «Эй, пизанка, подойди сюда!» «Луккианка, мне нужен попугай!» Еще у нас была каррарка, миланка и даже неаполитанка. Неаполитанка была с ног до головы покрыта татуировками, а на каждом пальце у нее было по кольцу с черепом. Я бы таких в медсестры не брал.
Каждая из них, кроме неаполитанки, убеждали его, что уйти из больницы до срока смертельно опасно. Неаполитанка во всем ему поддакивала.
Целый день к Романо приходили священники. По одному, а всего их было трое. Если сына на месте не было, передавали ему привет. «Ну давай, выписывайся поскорей, - подмигнул ему один в белой рясе, - винца выпьем, посидим поболтаем». «Это произойдет быстрее, чем ты думаешь» - загадочно ответил дед.
Принесли еду. Деду полагалась жидкая манная каша и две ложечки картофельного пюре. Съел и прокомментировал: «Отвратительно». Но в сумку уже не полез, наверное, помнил про ночной казус. Вечером сын повел себя странно: они со стариком долго шушукались, а потом сын собрал все стариковское имущество и унес. Перед этим он надел на него ботинки. Ночь Романо провел в ботинках, накрывшись сверху одеялом.
На рассвете сквозь сон я увидел, как дед аккуратно отсоединяет от себя капельницу. «Чао!» - и к двери. «Как же вы доедете до дома?» - успел спросить я. «Внизу меня ждет сын. У меня прекрасный сын» - с гордостью ответил сумасшедший старик.
Утром в семь утра пришла неаполитанка измерять давление и температуру. Увидев пустую койку, просияла. Сделала неприличный жест и воскликнула: «Он сделал это!» И если все происходившее до этого напоминало мне сцены из разных итальянских фильмов, то тут уже явно был «Полет над гнездом кукушки».
И клянусь, в этом рассказе не было ни слова выдумки.
В день операции всем надлежало прибыть в приемный покой к семи утра. Собралась толпа, из которой невозможно было понять, сколько там реально пациентов, потому что каждого сопровождали семьи, кого-то по пять-шесть человек. Привезли древнюю старуху в инвалидном кресле. Я думал, госпитализируют ее, ан нет - бабушка входила в группу поддержки. Появлялась медсестра, называла фамилию и уводила с собой пациента вместе с родичами.
У меня группа поддержки состояла из одного человека - жены. И еще у одного дедушки. Его привел сын - бородатый мужик неопределенного возраста. «Да-а, раненько нас собрали. А представляете, нам-то пришлось ехать из Муджелло». Все сочувственно закивали. Муджелло я хорошо знаю, это по дороге из Флоренции в Болонью, у нас там у друзей летний домик. Это практически на границе Тосканы с Эмилией-Романией. Странно, что сын привез его именно в Лукку, между Муджелло и Луккой таких районных больниц штук пять, не меньше.
«Ну да ладно, я тут быстро управлюсь. У меня мелкая операция. Чик-чик и обратно». - «Баббо, не волнуйся ты так. Полежишь, отдохнешь…» Babbo - это по-тоскански «папа». «Не люблю я больницы» - проворчал дедуля.
Вскоре позвали меня. Мы встали со своих мест. «Минуточку, но я же приехал раньше» - вскинулся дед. «Баббо, тут не одна операционная, сиди жди» - посадил реактивного отца на место сын.
Когда я очнулся от наркоза в палате интенсивной терапии, я обнаружил, что к обеим рукам у меня присоединены две капельницы, а из живота выходят две трубки, одна уходит под кровать вправо, другая влево. Рядом на стуле скорбно восседает жена в зеленом стерильном халате. Всего в комнате две громоздкие кровати, оснащенные пультами управления, размещенными под рукой. На пульте, в частности, красная кнопка для вызова персонала, включение света, закрывание жалюзи и еще много чего. На соседней койке лежит тот самый дед из Муджелло, над ним склонился бородатый сын, тоже в больничной хламиде и что-то ему шепчет очень ласковое.
«Откуда ты?» - спросил у меня дед. Итальянцы вообще при знакомстве обязательно сообщают, откуда они. Причем имеется в виду именно место происхождения, а не проживания в данный момент. Это почему-то очень важно. И даже если ты у него не спросишь, он сам тебе это скажет. Итальянец может тут же забыть имя случайного знакомого, но он никогда не забудет, откуда тот происходит. «Помнишь того миланца?»
Деда звали Романо и он был из Эмилии-Романии. Сестры, приходившие к нему менять капельницы, делать уколы и брать анализы, вскрикивали: «Ой, что это у вас с рукой? Как это вас угораздило?» Видимо, она у него была существенно искалечена, но мне, честно, было не до того, чтобы разглядывать его руку. Мне было очень плохо.
«Партизаны! - кратко и с некоторой гордостью отвечал им дед. - Это был взрыв». О как. Героический дед. Ну понятно: Эмилия-Романия - это то самое место, где в основном базировались итальянские партизаны. Каждый раз, когда еду в Болонью, пересекаю эти поросшие лесами горы. Там партизаны были в относительной безопасности, пели Bandiera Rossa, варили зеленые макароны, закусывали рисовым пирогом и из складок хорошо им знакомой местности нападали на врага, движущегося по шоссе, которое связывает юг и север Италии,.
Неожиданно дед скомандовал сыну принести ему всякой любимой еды. Сын посопротивлялся, но потом все-таки пошел в магазин. Это было странно: в Италии не принято приносить в больницу еду из дома. Кормят там прилично, я уж не говорю о неизбежных после полостных операций диетах. Но сын не привык спорить с отцом, это было очевидно, и, вздохнув, отправился выполнять каприз.
А мне жена разместила вещи в шкафу, на полках, на тумбочке, показала, где что, включила зарядку для телефона в розетку над моей головой. После чего тоже удалилась - надо было забирать ребенка из школы. На некоторое время мы остались с дедом вдвоем. «Да, при Муссолини у нас был порядок…» - вдруг сказал раздумчиво дед, вызывая меня на беседу. Я аж поперхнулся и тут же чуть не упал в обморок от боли в животе. Предупреждать надо перед такими заявлениями.
«Неужели, спрашиваю, вам Муссолини нравится, а как же партизаны и вот это всё?» - «Муссолини, конечно, был плохой человек, тут не спорю, но порядок-то был. А партизаны - это тоже плохие люди. Видите мою левую руку?»
Я продолжал не видеть его руку, подушка мешала. Дед пояснил, что будучи ребенком, нашел вместе с другими мальчишками партизанскую мину, и она взорвалась. Один погиб, а у него вот с рукой несчастье. Было ему четырнадцать лет. Потом он сообщил, что овдовел тридцать пять лет назад, и с тех пор у него нет жены, а сына он поднял один. Сыном он гордится, сын занимается теологией, и он очень рад, что сын нашел путь к богу.
Тут как раз вошел сын с увесистой сумкой продуктов. Отец стал давать указания, куда что положить. Потребовал переодеть его в домашнюю пижаму, для чего была вызвана сестра, которая сообщила, что это никак невозможно, в интенсивной терапии лежат в таких специальных хламидах. «Это ничего, - отмахнулся дедушка. - Все равно завтра домой».
«Вот странный человек, - подумал я, - если тебе завтра домой, зачем тебе столько продуктов?» Сестра, кстати, ему сказала, что ему не то, что есть, но даже и пить не позволено. Всё из капельницы.
Пока они беседовали, я попытался прикинуть, сколько же ему все-таки лет. Если партизаны подорвали его, допустим, в сорок пятом году и ему тогда было четырнадцать, значит он примерно возраста моих родителей. Но в таком случае у него никак не могло быть сына этого возраста, сын должен быть явно постарше. Да и не тянул дед по внешним признакам на девяностолетнего. А сын не мог быть младше тридцати пяти лет (35 лет назад умерла жена). Сорок, пятьдесят? Нет, на пятьдесят он не выглядел. Что-то тут не сходилось. Утомленный этими размышлениями, я заснул и проснулся от резкого женского голоса:
- Так, этих перевозите в пятое отделение!
Сын у деда уже ушел. Два дюжих санитара стали готовить нас к неожиданному переезду. Они просто вынимали все из наших шкафов и тумбочек и всё это сваливали на наши койки. Гора поверх наших ног росла, там были даже ботинки и верхняя одежда. Все это делалось довольно бесцеремонно. Дед орал благим матом:
- А как же сын! Мой сын! Где он меня найдет утром?!
- Он найдет вас там, куда мы ему скажем, - пыталась успокоить его прибежавшая на шум медсестра.
- А какой смысл, ну какой смысл меня собирать, перевозить, снова все разбирать и развешивать, мне всё равно утром домой.
Сестра заглянула в свою бумажку: «Почему утром? Вот тут план вашего лечения вплоть до 1 декабря. После операции нельзя встать и уйти, это опасно».
Дед закричал, как раненная чайка. При этом он все время ссылался на своего сына. Я понял, что сын со сроками просто обманул папашу, в принципе не желавшего госпитализироваться. А после операции смылся.
Старик Романо был оскорблен всем сразу. И тем, что его обманули. И тем, что оказался в зависимом положении от этой банды в белых халатах. И бесцеремонным способом переезда. И тем, что всё, что так аккуратно и продуманно было размещено в палате вокруг него, теперь собрано в одну кучу. Всё, всё было плохо.
На новом месте с нему приходил по очереди весь персонал отделения и увещевал: «Ваша операция была удачной, осложнений не будет, если вы будете вести себя спокойно… Утром придет ваш сын и будет рядом с вами весь день… Посмотрите на этого синьора (на меня), у него операция намного тяжелее вашей и видите, как он всё спокойно переносит… Поберегите ваши нервы…»
Дед меня уже достал. Мне и так было тяжко, а тут еще этот шумовой фон. Я постарался мысленно отключиться. Это было непросто.
Наступила ночь. В отделении остались только дежурные, большая часть персонала ушла по домам. Дед дотянулся до сумки с продуктами, стал оттуда вытягивать какие-то свертки, разворачивать их и есть! Я осторожно заметил ему, что не стоит делать того, что запрещено врачами. «Плевал я на этих врачей! На этих каналий! Вот назло им все съем!»
Ну и съешь, думаю. Может, помрешь и наступит тишина.
Как же, тишина. Дед поминутно нажимал свою экстренную кнопку. Сигнал от нее разносился по всему коридору, то есть он не давал спать не только мне. К нему прибегали. То он просил перевернуть его на бок (при том, что прекрасно мог переворачиваться самостоятельно). То он требовал принести утку (в итальянских больницах она почему-то называется «попугаем»), но не потому, что хотел пописать, а «просто чтоб была под рукой». Или вот такое, например: «Отнесите мои продукты в холодильник» - «У нас нет холодильника для продуктов» - «А, ну ладно, обойдусь». Апофеозом было, когда он спросил прибежавшего медбрата: «А какой счет был сегодня на футболе?» Парень сообщил счет и поинтересовался: «А что вам нужно?» - «Как что нужно? Я хотел узнать счет». В конце концов к нему просто перестали приходить. Но это был плохой выход из положения: тревожный сигнал звучал и звучал, оглашая весь коридор.
Тогда дед придумал себе новое развлечение: он на своем пульте стал включать и выключать свет в палате. «Пожалуйста, не делайте этого, - взмолился я. - Я пытаюсь заснуть». «Но должен же я знать, который час» - недовольно проворчал дед. После чего свет стал включаться реже, но все равно примерно раз в десять минут ему требовалось взглянуть на часы.
Потом опять увлекся красной звуковой кнопкой. В какой-то момент он почувствовал себя неважно, у него заболел живот, и боль нарастала, но никто не шел на его призывы. Я вспомнил про мальчика, кричавшего «Волки, волки!» Он стал корчиться на кровати, потом сорвал с капельницы стеклянную бутыль и грохнул ее об пол, осколки разлетелись по всей комнате. Падая, бутылка перевернула его «попугая», и поверх осколков разлилась моча. На шум в дверь заглянул медбрат и, всплеснув руками, побежал искать нянечку, чтоб у нас все прибрать. Нянечка нашлась, врубила свет на максимум, принялась за работу. Пока она все мыла (а продолжалось это мучительно долго) дед вытянул из нее всю историю ее семейства, замужества и развода, попутно рассказывая подробности своей жизни, которые совершенно не отложились у меня в памяти, потому что потерял интерес к этому персонажу. Ничего, кроме ненависти, я к нему в тот момент не испытывал.
А с медбратом у него был такой примерно диалог. «У меня невыносимо болит живот». - «Ничего, это нормально после операции, я могу вам сделать обезболивающий укол». - «Как называется лекарство?» Тот назвал. «Нет, это не годится. Мне нужно вот такое, я его всю жизнь принимаю, мне поможет только оно». - «Но это сильное средство, для него нужен рецепт врача». - «В чем проблема? Пусть мне пропишет врач». - «Но врач будет только утром». - «У вас что же, во всей больнице нет врача?» - «Врачи сейчас в скорой помощи». - «Ну так вызывайте из скорой помощи» - «Сейчас вызову».
Уверен, что никого он не вызвал.
Я задремал, но через десять минут был разбужен. Дед обосрался. Так как к нему никто приходить не желал, пришлось мне жать на свою кнопку, чтоб вызвать дежурного. Медбрат на пару с нянечкой с большим трудом ликвидировали последствия катастрофы: деду нельзя было вставать из койки, поэтому пришлось его как-то приподнимать, подтирая и меняя постельное белье и подмывая самого деда.
Наконец, все утряслось. Несколько минут покоя, и дед обосрался снова. И опять вся процедура повторилась.
Вот так я провел ночь после операции.
Насколько я понимаю, в какой-то момент, уже под утро, бешеному деду сделали укол и он тут же вырубился. Когда я проснулся, он лежал такой благостный, чистенький. Сына поприветствовал миролюбиво, но твердо сказал: «Ты должен меня отсюда сегодня забрать». - «Не могу, баббо, ты еще болен» - «Но ты же обещал!»
Появилось большое количество персонала. Измеряли давление, делали уколы, меняли капельницы, расспрашивали о том, о сем. «Как вы спали?» - спросил у меня хирург, делавший операцию. «Да так себе спал» - отвечаю.
Со всеми сестрами и нянечками дед общался активно. Меня раздражало, что когда они приходили ко мне, он их отвлекал от дела бесчисленными расспросами: а откуда ты? а давно ли здесь работаешь? а семья есть? Она мне делает укол, а сама головой обращена к нему, это стремно как-то. Дед им всем сообщил, что в семидесятые годы работал в знаменитой флорентийской больнице Кареджи, и не кем-нибудь, а инспектором по персоналу. Тут же начиналась беседа о трудностях больничной работы. Между делом, он сообщил, что в Муджелло живет с мамой, а сын у него в Лукке. "С мамой в смысле с женой?" - уточнили у него. "Да нет, с моей собственной мамой". Господи, неужели ей меньше ста лет?
Сын то приходил, то уходил, и дед проводил время, общаясь с персоналом, надолго задерживая их возле себя. Благо разнообразного персонала было много. К ним он обращался так: «Эй, пизанка, подойди сюда!» «Луккианка, мне нужен попугай!» Еще у нас была каррарка, миланка и даже неаполитанка. Неаполитанка была с ног до головы покрыта татуировками, а на каждом пальце у нее было по кольцу с черепом. Я бы таких в медсестры не брал.
Каждая из них, кроме неаполитанки, убеждали его, что уйти из больницы до срока смертельно опасно. Неаполитанка во всем ему поддакивала.
Целый день к Романо приходили священники. По одному, а всего их было трое. Если сына на месте не было, передавали ему привет. «Ну давай, выписывайся поскорей, - подмигнул ему один в белой рясе, - винца выпьем, посидим поболтаем». «Это произойдет быстрее, чем ты думаешь» - загадочно ответил дед.
Принесли еду. Деду полагалась жидкая манная каша и две ложечки картофельного пюре. Съел и прокомментировал: «Отвратительно». Но в сумку уже не полез, наверное, помнил про ночной казус. Вечером сын повел себя странно: они со стариком долго шушукались, а потом сын собрал все стариковское имущество и унес. Перед этим он надел на него ботинки. Ночь Романо провел в ботинках, накрывшись сверху одеялом.
На рассвете сквозь сон я увидел, как дед аккуратно отсоединяет от себя капельницу. «Чао!» - и к двери. «Как же вы доедете до дома?» - успел спросить я. «Внизу меня ждет сын. У меня прекрасный сын» - с гордостью ответил сумасшедший старик.
Утром в семь утра пришла неаполитанка измерять давление и температуру. Увидев пустую койку, просияла. Сделала неприличный жест и воскликнула: «Он сделал это!» И если все происходившее до этого напоминало мне сцены из разных итальянских фильмов, то тут уже явно был «Полет над гнездом кукушки».
И клянусь, в этом рассказе не было ни слова выдумки.