Бродский о Евтушенко
(записано на пленку Соломоном Волковым)
СВ: И все-таки, высылка, да еще такая срочная, в тот период была
довольно-таки необычной акцией. Вы когда-нибудь пытались понять, что за ней
стояло?
ИБ: Вы знаете, я об этом не очень много думал, по правде
сказать. Пытаться представить себе их резоны, их ход мысли - мне это
совершенно неохота. Потому что направлять свое воображение по этому руслу
просто не очень плодотворно. К тому же многого я не знал. Но кое-что я
выяснил, когда приехал в Москву ставить эти самые визы. Вам будет интересно
узнать.
СВ: Я весь внимание...
ИБ: Приезжаю я, значит, в Москву поставить эти самые визы и,
когда я закруглился, раздается телефонный звонок от приятеля, который
говорит:
- Слушай, Евтушенко очень хочет тебя видеть. Он знает все, что
произошло.
А мне нужно в Москве убить часа два или три. Думаю: ладно, позвоню.
Звоню Евтуху. Он:
- Иосиф, я все знаю, не могли бы вы ко мне сейчас приехать? Я сажусь в
такси, приезжаю к нему на Котельническую набережную, и он мне говорит:
- Иосиф, слушай меня внимательно. В конце апреля я вернулся из
Соединенных Штатов...
(А я вам должен сказать, что как раз в это время я был в Армении.
Помните, это же был год, когда отмечалось 50-летие создания Советского
Союза? И каждый месяц специально презентовали какую-либо из республик, да?
Так вот, для журнала "Костер", по заказу Леши Лифшица, я собирал армянский
фольклор и переводил его на русский. Довольно замечательное время было,
между прочим...)
Так вот, Евтух говорит:
- Такого-то числа в конце апреля вернулся я из поездки в Штаты и
Канаду. И в аэропорту "Шереметьево" таможенники у меня арестовали багаж!
Я говорю:
-Так.
- А в Канаде в меня бросали тухлыми яйцами националисты! (Ну все как
полагается - опера!) Я говорю:
-Так.
- А в "Шереметьево" у меня арестовали багаж! Меня все это вывело из
себя и я позвонил своему другу...
(У них ведь, у московских, все друзья, да?) И Евтух продолжает:
-...позвонил другу, которого я знал давно, еще с Хельсинкского
фестиваля молодежи.
Я про себя вычисляю, что это Андропов, естественно, но вслух этого не
говорю, а спрашиваю:
- Как друга-то зовут?
- Я тебе этого сказать не могу!
- Ну ладно, продолжай.
И Евтушенко продолжает: "Я этому человеку говорю, что в Канаде меня
украинские националисты сбрасывали со сцены! Я возвращаюсь домой - дома у
меня арестовывают багаж! Я поэт! Существо ранимое, впечатлительное! Я могу
что-нибудь такое написать - потом не оберешься хлопот! И вообще... нам надо
повидаться! И этот человек мне говорит: ну приезжай! Я приезжаю к нему и
говорю, что я существо ранимое и т.д. И этот человек обещает мне, что мой
багаж будет освобожден. И тут, находясь у него в кабинете, я подумал, что
раз уж я здесь разговариваю с ним о своих делах, то почему бы мне не
поговорить о делах других людей?"
(Что, вообще-то, является абсолютной ложью! Потому что Евтушенко - это
человек, который не только не говорит о чужих делах - он о них просто не
думает! Но это дело десятое, и я это вранье глотаю - потому что ну чего уж!)
И Евтушенко якобы говорит этому человеку:
- И вообще, как вы обращаетесь с поэтами!
- А что? В чем дело?
- Ну вот, например, Бродский...
- А что такое?
- Меня в Штатах спрашивали, что с ним происходит...
- А чего вы волнуетесь? Бродский давным-давно подал заявление на выезд
в Израиль, мы дали ему разрешение. И он сейчас либо в Израиле, либо по
дороге туда. Во всяком случае, он уже вне нашей юрисдикции...
И слыша таковые слова, Евтушенко будто бы восклицает: "Еб вашу мать!".
Что является дополнительной ложью, потому что уж чего-чего, а в кабинете
большого начальника он материться не стал бы. Ну, на это мне тоже плевать...
Теперь слушайте, Соломон, внимательно, поскольку наступает то, что
называется, мягко говоря, непоследовательностью. Евтушенко якобы говорит
Андропову:
- Коли вы уж приняли такое решение, то я прошу вас, поскольку он поэт,
а следовательно, существо ранимое, впечатлительное - а я знаю, как вы
обращаетесь с бедными евреями...
(Что уж полное вранье! То есть этого он не мог бы сказать!)
-...я прошу вас - постарайтесь избавить Бродского от бюрократической
волокиты и всяких неприятностей, сопряженных с выездом.
И будто бы этот человек ему пообещал об этом позаботиться. Что, в
общем, является абсолютным, полным бредом! Потому что если Андропов сказал
Евтуху, что я по дороге в Израиль или уже в Израиле и, следовательно, не в
их юрисдикции, то это значит, что дело уже сделано. И для просьб время
прошло. И никаких советов Андропову давать уже не надо - уже поздно, да? Тем
не менее я это все выслушиваю, не моргнув глазом. И говорю:
- Ну, Женя, спасибо. Тут Евтушенко говорит:
- Иосиф, они там понимают, что ты ни в какой Израиль не поедешь. А
поедешь, наверное, либо в Англию, либо в Штаты. Но коли ты поедешь в Штаты -
не хорони себя в провинции. Поселись где-нибудь на побережье. И за
выступления ты должен просить столько-то...
Я говорю:
- Спасибо, Женя, за совет, за информацию. А теперь - до свидания. Евтух
говорит:
- Смотри на это как на длинное путешествие... (Ну такая хемингуэевщина
идет...)
- Ладно, я посмотрю, как мне к этому относиться...
И он подходит ко мне и собирается поцеловать. Тут я говорю:
- Нет, Женя. За информацию - спасибо, а вот с этим, знаешь, не надо,
обойдемся без этого.
И ухожу. Но чего я понимаю? Что когда Евтушенко вернулся из поездки по
Штатам, то его вызвали в КГБ в качестве референта по моему вопросу. И он
изложил им свои соображения. И я от всей души надеюсь, что он действительно
посоветовал им упростить процедуру. И я надеюсь, что моя высылка произошла
не по его инициативе. Надеюсь, что это не ему пришло в голову. Потому что в
качестве консультанта - он, конечно, там был. Но вот чего я не понимаю - то
есть понимаю, но по-человечески все-таки не понимаю - это почему Евтушенко
мне не дал знать обо всем тотчас? Поскольку знать-то он мне мог дать обо
всем уже в конце апреля. Но, видимо, его попросили мне об этом не говорить.
Хотя в Москве, когда я туда приехал за визами, это уже было более или менее
известно.
СВ: Почему вы так думаете?
ИБ: Потому что такая история там произошла. Ловлю я такси около
телеграфа, как вдруг откуда-то из-за угла выныривает поэт Винокуров.
- Ой, Иосиф!
- Здравствуйте, Евгений Михайлович.
- Я слышал, вы в Америку едете?
- А от кого вы слышали?
- Да это неважно! У меня в Америке родственник живет, Наврозов его
зовут. Когда туда приедете, передайте ему от меня привет!
И тут я в первый и в последний раз в своей жизни позволил себе нечто
вроде гражданского возмущения. Я говорю Винокурову:
- Евгений Михайлович, на вашем месте мне было бы стыдно говорить такое!
Тут появилось такси. И я в него сел. Или он в него сел, уж не помню.
Вот что произошло. И вот почему я думаю, что в Союзе писателей уже все
знали. Потому что подобные акции обыкновенно происходили с ведома и
содействия Союза писателей.
СВ: Я думаю, это все зафиксировано в соответствующих документах
и протоколах, и они рано или поздно всплывут на свет. Но с другой стороны, в
подобных щекотливых ситуациях многое на бумаге не фиксируется. И исчезает
навсегда...
ИБ: Между прочим, эту историю с Евтушенко я вам первому
рассказываю, как бы это сказать, for the record.
СВ: А как дальше развивались ваши отношения с Евтушенко?
ИБ: Дело в том, что у этой истории были еще и некоторые
последствия. Когда я только приехал в Америку, меня пригласили выступить в
Куинс-колледже. Причем инициатива эта принадлежала не славянскому
департаменту, а департаменту сравнительного литературоведения. Потому что
глава этого департамента, поэт Пол Цвайг, читал меня когда-то в переводах на
французский. А славянский департамент - куда же им было деваться... И мы
приехали - мой переводчик Джордж Клайн и я - сидим на сцене, а представляет
нас почтенной публике глава славянского департамента Берт Тодд. А он был
самый большой друг Евтуха, такое американское alter ego Евтуха. Во всех
отношениях. И вот Берт Тодд говорит обо мне: "Вот каким-то странным образом
этот человек появился в Соединенных Штатах..." То есть гонит всю эту
чернуху. Я думаю: ну ладно. Потом читаю стихи. Все нормально. "Нормальный
успех, стандартный успех" - кто это говорил? После этого на коктейль-парти
ко мне подходит Берт Тодд:
- Я большой приятель Жени Евтушенко.
- Ну вы знаете, Берт, приятель ваш говнецо, да и от вас воняет! И
пересказал ему в двух или трех словах всю эту московскую историю. И забыл об
этом.
Проходит некоторое время. Я живу в Нью-Йорке, преподаю, между прочим, в
Куинс-колледже. Утром раздается телефонный звонок, человек говорит:
- Иосиф, здравствуй!
- Это кто говорит?
- Ты уже забыл звук моего голоса?! Это Евтушенко! Мне хотелось бы с
тобой поговорить!
Я говорю:
- Знаешь, Женя, в следующие три дня я не смогу - улетаю в Бостон. А вот
когда вернусь...
Через три дня Евтушенко звонит и мы договариваемся встретиться у него в
гостинице, где-то около Коламбус Серкл. Подъезжаю я на такси, смотрю - Евтух
идет к гостинице. Замечательное зрелище вообще-то. Театр одного актера! На
нем то ли лиловый, то ли розовый пиджак из джинсы, на груди фотоаппарат, на
голове большая голубая кепка, а в обеих руках по пакету. Мальчик откуда-то
из Джорджии приехал в большой город! Но, главное, это все на публику! Ну это
неважно... Входим мы в лифт, я помогаю ему с этими пакетами. В номере я его
спрашиваю:
- Ну чего ты меня хотел видеть?
- Вот, Иосиф, люди здесь, которые раньше работали на мой имидж, теперь
начинают работать против моего имиджа. Что ты думаешь о статье Роберта
Конквеста в "Нью-Йорк Тайме"?
А я таких статей не читаю и говорю:
- Не читал, понятия не имею.
Но Евтушенко продолжает жаловаться:
- Я в жутко сложном положении. В Москве Максимов меня спрашивает,
получил ли я уже звание подполковника КГБ, а сталинисты заявляют, что еще
увидят меня с бубновым тузом между лопаток.
Я ему на это говорю:
- Ну, Женя, в конце концов, эти проблемы - это твои проблемы, ты сам
виноват. Ты - как подводная лодка: один отсек пробьют...
Ну такие тонкости до него не доходят. Он продолжает рассказывать как
они там в Москве затеяли издавать журнал "Мастерская" или "Лестница", я уж
не помню, как он там назывался, - и уж сам Брежнев дал "добро", а потом все
застопорилось.
Я ему:
- Меня, Женя, эти тайны мадридского двора совершенно не интересуют,
поскольку для меня все это неактуально, как ты сам понимаешь... Тут Евтух
меняет пластинку:
- А помнишь, Иосиф, как в Москве, когда мы с тобой прощались, ты
подошел ко мне и меня поцеловал?
- Ну, Женя, я вообще-то все хорошо помню. И если говорить о том, кто
кого собирался поцеловать...
И тут он вскакивает, всплескивает руками и начинается такой нормальный
Федор Михайлович Достоевский:
- Как! Как ты мог это сказать: кто кого собирался поцеловать! Мне
страшно за твою душу!
- Ну, Женя, о своей душе я как-нибудь позабочусь. Или Бог позаботится.
А ты уж уволь... Тут Евтушенко говорит:
- Слушай, ты рассказал Берту Тодду о нашем московском разговоре...
Уверяю тебя, ты меня неправильно понял!
- Ну если я тебя понял неправильно, то скажи, как звали человека, с
которым ты обо мне разговаривал в апреле 1972 года?
- Я не могу тебе этого сказать!
- Хочешь, на улицу выйдем? На улице скажешь?
-Нет, не могу.
- Чего ж я тебя неправильно понял? Ладно, Женя, давай оставим эту
тему...
- Слушай, Иосиф! Сейчас за мной зайдет Берт и мы пойдем обедать в
китайский ресторан. Там будут мои друзья и я хочу, чтобы ты ради своей души
сказал Берту, что ты все-таки меня неправильно понял!
- Знаешь, Женя, не столько ради моей души, но для того, чтобы в мире
было меньше говна... почему бы и нет? Поскольку мне это все равно...
Мы все спускаемся в ресторан, садимся и Евтушенко начинает меня
подталкивать:
-Ну начинай!
Это уж полный театр!
Я говорю:
- Ну, Женя, как же я начну? Ты уж как-нибудь наведи!
- Я не знаю, как навести!
Ладно, я стучу вилкой по стакану и говорю:
- Дамы и господа! Берт, помнишь наш с тобой разговор про Женино участие
в моем отъезде?
А он тупой еще, этот Тодд, помимо всего прочего. Он говорит: "Какой
разговор?" Ну тут я опять все вкратце пересказываю. И добавляю:
- Вполне возможно, что произошло недоразумение. Что я тогда в Москве
Женю неправильно понял. А теперь, дамы и господа, приятного аппетита, но я,
к сожалению, должен исчезнуть.
(А меня, действительно, ждала приятельница.) Встаю, собираюсь уходить.
Тут Евтух хватает меня за рукав:
- Иосиф, я слышал, ты родителей пытаешься пригласить в гости?
- Да, представь себе. А ты откуда знаешь?
- Ну это неважно, откуда я знаю.. Я посмотрю, чем я смогу помочь...
- Буду тебе очень признателен.
И ухожу. Но и на этом история не кончается! Проходит год или полтора, и
до меня из Москвы доходят разговоры, что Кома Иванов публично дал Евтуху в
глаз. Потому что Евтух в Москве трепался о том, что в Нью-Йорке к нему в
отель прибежал этот подонок Бродский и стал умолять помочь его родителям
уехать в Штаты. Но он, Евтушенко, предателям Родины не помогает. Что-то в
таком роде. За что и получил в глаз!
Comments | Comment on this
СВ: И все-таки, высылка, да еще такая срочная, в тот период была
довольно-таки необычной акцией. Вы когда-нибудь пытались понять, что за ней
стояло?
ИБ: Вы знаете, я об этом не очень много думал, по правде
сказать. Пытаться представить себе их резоны, их ход мысли - мне это
совершенно неохота. Потому что направлять свое воображение по этому руслу
просто не очень плодотворно. К тому же многого я не знал. Но кое-что я
выяснил, когда приехал в Москву ставить эти самые визы. Вам будет интересно
узнать.
СВ: Я весь внимание...
ИБ: Приезжаю я, значит, в Москву поставить эти самые визы и,
когда я закруглился, раздается телефонный звонок от приятеля, который
говорит:
- Слушай, Евтушенко очень хочет тебя видеть. Он знает все, что
произошло.
А мне нужно в Москве убить часа два или три. Думаю: ладно, позвоню.
Звоню Евтуху. Он:
- Иосиф, я все знаю, не могли бы вы ко мне сейчас приехать? Я сажусь в
такси, приезжаю к нему на Котельническую набережную, и он мне говорит:
- Иосиф, слушай меня внимательно. В конце апреля я вернулся из
Соединенных Штатов...
(А я вам должен сказать, что как раз в это время я был в Армении.
Помните, это же был год, когда отмечалось 50-летие создания Советского
Союза? И каждый месяц специально презентовали какую-либо из республик, да?
Так вот, для журнала "Костер", по заказу Леши Лифшица, я собирал армянский
фольклор и переводил его на русский. Довольно замечательное время было,
между прочим...)
Так вот, Евтух говорит:
- Такого-то числа в конце апреля вернулся я из поездки в Штаты и
Канаду. И в аэропорту "Шереметьево" таможенники у меня арестовали багаж!
Я говорю:
-Так.
- А в Канаде в меня бросали тухлыми яйцами националисты! (Ну все как
полагается - опера!) Я говорю:
-Так.
- А в "Шереметьево" у меня арестовали багаж! Меня все это вывело из
себя и я позвонил своему другу...
(У них ведь, у московских, все друзья, да?) И Евтух продолжает:
-...позвонил другу, которого я знал давно, еще с Хельсинкского
фестиваля молодежи.
Я про себя вычисляю, что это Андропов, естественно, но вслух этого не
говорю, а спрашиваю:
- Как друга-то зовут?
- Я тебе этого сказать не могу!
- Ну ладно, продолжай.
И Евтушенко продолжает: "Я этому человеку говорю, что в Канаде меня
украинские националисты сбрасывали со сцены! Я возвращаюсь домой - дома у
меня арестовывают багаж! Я поэт! Существо ранимое, впечатлительное! Я могу
что-нибудь такое написать - потом не оберешься хлопот! И вообще... нам надо
повидаться! И этот человек мне говорит: ну приезжай! Я приезжаю к нему и
говорю, что я существо ранимое и т.д. И этот человек обещает мне, что мой
багаж будет освобожден. И тут, находясь у него в кабинете, я подумал, что
раз уж я здесь разговариваю с ним о своих делах, то почему бы мне не
поговорить о делах других людей?"
(Что, вообще-то, является абсолютной ложью! Потому что Евтушенко - это
человек, который не только не говорит о чужих делах - он о них просто не
думает! Но это дело десятое, и я это вранье глотаю - потому что ну чего уж!)
И Евтушенко якобы говорит этому человеку:
- И вообще, как вы обращаетесь с поэтами!
- А что? В чем дело?
- Ну вот, например, Бродский...
- А что такое?
- Меня в Штатах спрашивали, что с ним происходит...
- А чего вы волнуетесь? Бродский давным-давно подал заявление на выезд
в Израиль, мы дали ему разрешение. И он сейчас либо в Израиле, либо по
дороге туда. Во всяком случае, он уже вне нашей юрисдикции...
И слыша таковые слова, Евтушенко будто бы восклицает: "Еб вашу мать!".
Что является дополнительной ложью, потому что уж чего-чего, а в кабинете
большого начальника он материться не стал бы. Ну, на это мне тоже плевать...
Теперь слушайте, Соломон, внимательно, поскольку наступает то, что
называется, мягко говоря, непоследовательностью. Евтушенко якобы говорит
Андропову:
- Коли вы уж приняли такое решение, то я прошу вас, поскольку он поэт,
а следовательно, существо ранимое, впечатлительное - а я знаю, как вы
обращаетесь с бедными евреями...
(Что уж полное вранье! То есть этого он не мог бы сказать!)
-...я прошу вас - постарайтесь избавить Бродского от бюрократической
волокиты и всяких неприятностей, сопряженных с выездом.
И будто бы этот человек ему пообещал об этом позаботиться. Что, в
общем, является абсолютным, полным бредом! Потому что если Андропов сказал
Евтуху, что я по дороге в Израиль или уже в Израиле и, следовательно, не в
их юрисдикции, то это значит, что дело уже сделано. И для просьб время
прошло. И никаких советов Андропову давать уже не надо - уже поздно, да? Тем
не менее я это все выслушиваю, не моргнув глазом. И говорю:
- Ну, Женя, спасибо. Тут Евтушенко говорит:
- Иосиф, они там понимают, что ты ни в какой Израиль не поедешь. А
поедешь, наверное, либо в Англию, либо в Штаты. Но коли ты поедешь в Штаты -
не хорони себя в провинции. Поселись где-нибудь на побережье. И за
выступления ты должен просить столько-то...
Я говорю:
- Спасибо, Женя, за совет, за информацию. А теперь - до свидания. Евтух
говорит:
- Смотри на это как на длинное путешествие... (Ну такая хемингуэевщина
идет...)
- Ладно, я посмотрю, как мне к этому относиться...
И он подходит ко мне и собирается поцеловать. Тут я говорю:
- Нет, Женя. За информацию - спасибо, а вот с этим, знаешь, не надо,
обойдемся без этого.
И ухожу. Но чего я понимаю? Что когда Евтушенко вернулся из поездки по
Штатам, то его вызвали в КГБ в качестве референта по моему вопросу. И он
изложил им свои соображения. И я от всей души надеюсь, что он действительно
посоветовал им упростить процедуру. И я надеюсь, что моя высылка произошла
не по его инициативе. Надеюсь, что это не ему пришло в голову. Потому что в
качестве консультанта - он, конечно, там был. Но вот чего я не понимаю - то
есть понимаю, но по-человечески все-таки не понимаю - это почему Евтушенко
мне не дал знать обо всем тотчас? Поскольку знать-то он мне мог дать обо
всем уже в конце апреля. Но, видимо, его попросили мне об этом не говорить.
Хотя в Москве, когда я туда приехал за визами, это уже было более или менее
известно.
СВ: Почему вы так думаете?
ИБ: Потому что такая история там произошла. Ловлю я такси около
телеграфа, как вдруг откуда-то из-за угла выныривает поэт Винокуров.
- Ой, Иосиф!
- Здравствуйте, Евгений Михайлович.
- Я слышал, вы в Америку едете?
- А от кого вы слышали?
- Да это неважно! У меня в Америке родственник живет, Наврозов его
зовут. Когда туда приедете, передайте ему от меня привет!
И тут я в первый и в последний раз в своей жизни позволил себе нечто
вроде гражданского возмущения. Я говорю Винокурову:
- Евгений Михайлович, на вашем месте мне было бы стыдно говорить такое!
Тут появилось такси. И я в него сел. Или он в него сел, уж не помню.
Вот что произошло. И вот почему я думаю, что в Союзе писателей уже все
знали. Потому что подобные акции обыкновенно происходили с ведома и
содействия Союза писателей.
СВ: Я думаю, это все зафиксировано в соответствующих документах
и протоколах, и они рано или поздно всплывут на свет. Но с другой стороны, в
подобных щекотливых ситуациях многое на бумаге не фиксируется. И исчезает
навсегда...
ИБ: Между прочим, эту историю с Евтушенко я вам первому
рассказываю, как бы это сказать, for the record.
СВ: А как дальше развивались ваши отношения с Евтушенко?
ИБ: Дело в том, что у этой истории были еще и некоторые
последствия. Когда я только приехал в Америку, меня пригласили выступить в
Куинс-колледже. Причем инициатива эта принадлежала не славянскому
департаменту, а департаменту сравнительного литературоведения. Потому что
глава этого департамента, поэт Пол Цвайг, читал меня когда-то в переводах на
французский. А славянский департамент - куда же им было деваться... И мы
приехали - мой переводчик Джордж Клайн и я - сидим на сцене, а представляет
нас почтенной публике глава славянского департамента Берт Тодд. А он был
самый большой друг Евтуха, такое американское alter ego Евтуха. Во всех
отношениях. И вот Берт Тодд говорит обо мне: "Вот каким-то странным образом
этот человек появился в Соединенных Штатах..." То есть гонит всю эту
чернуху. Я думаю: ну ладно. Потом читаю стихи. Все нормально. "Нормальный
успех, стандартный успех" - кто это говорил? После этого на коктейль-парти
ко мне подходит Берт Тодд:
- Я большой приятель Жени Евтушенко.
- Ну вы знаете, Берт, приятель ваш говнецо, да и от вас воняет! И
пересказал ему в двух или трех словах всю эту московскую историю. И забыл об
этом.
Проходит некоторое время. Я живу в Нью-Йорке, преподаю, между прочим, в
Куинс-колледже. Утром раздается телефонный звонок, человек говорит:
- Иосиф, здравствуй!
- Это кто говорит?
- Ты уже забыл звук моего голоса?! Это Евтушенко! Мне хотелось бы с
тобой поговорить!
Я говорю:
- Знаешь, Женя, в следующие три дня я не смогу - улетаю в Бостон. А вот
когда вернусь...
Через три дня Евтушенко звонит и мы договариваемся встретиться у него в
гостинице, где-то около Коламбус Серкл. Подъезжаю я на такси, смотрю - Евтух
идет к гостинице. Замечательное зрелище вообще-то. Театр одного актера! На
нем то ли лиловый, то ли розовый пиджак из джинсы, на груди фотоаппарат, на
голове большая голубая кепка, а в обеих руках по пакету. Мальчик откуда-то
из Джорджии приехал в большой город! Но, главное, это все на публику! Ну это
неважно... Входим мы в лифт, я помогаю ему с этими пакетами. В номере я его
спрашиваю:
- Ну чего ты меня хотел видеть?
- Вот, Иосиф, люди здесь, которые раньше работали на мой имидж, теперь
начинают работать против моего имиджа. Что ты думаешь о статье Роберта
Конквеста в "Нью-Йорк Тайме"?
А я таких статей не читаю и говорю:
- Не читал, понятия не имею.
Но Евтушенко продолжает жаловаться:
- Я в жутко сложном положении. В Москве Максимов меня спрашивает,
получил ли я уже звание подполковника КГБ, а сталинисты заявляют, что еще
увидят меня с бубновым тузом между лопаток.
Я ему на это говорю:
- Ну, Женя, в конце концов, эти проблемы - это твои проблемы, ты сам
виноват. Ты - как подводная лодка: один отсек пробьют...
Ну такие тонкости до него не доходят. Он продолжает рассказывать как
они там в Москве затеяли издавать журнал "Мастерская" или "Лестница", я уж
не помню, как он там назывался, - и уж сам Брежнев дал "добро", а потом все
застопорилось.
Я ему:
- Меня, Женя, эти тайны мадридского двора совершенно не интересуют,
поскольку для меня все это неактуально, как ты сам понимаешь... Тут Евтух
меняет пластинку:
- А помнишь, Иосиф, как в Москве, когда мы с тобой прощались, ты
подошел ко мне и меня поцеловал?
- Ну, Женя, я вообще-то все хорошо помню. И если говорить о том, кто
кого собирался поцеловать...
И тут он вскакивает, всплескивает руками и начинается такой нормальный
Федор Михайлович Достоевский:
- Как! Как ты мог это сказать: кто кого собирался поцеловать! Мне
страшно за твою душу!
- Ну, Женя, о своей душе я как-нибудь позабочусь. Или Бог позаботится.
А ты уж уволь... Тут Евтушенко говорит:
- Слушай, ты рассказал Берту Тодду о нашем московском разговоре...
Уверяю тебя, ты меня неправильно понял!
- Ну если я тебя понял неправильно, то скажи, как звали человека, с
которым ты обо мне разговаривал в апреле 1972 года?
- Я не могу тебе этого сказать!
- Хочешь, на улицу выйдем? На улице скажешь?
-Нет, не могу.
- Чего ж я тебя неправильно понял? Ладно, Женя, давай оставим эту
тему...
- Слушай, Иосиф! Сейчас за мной зайдет Берт и мы пойдем обедать в
китайский ресторан. Там будут мои друзья и я хочу, чтобы ты ради своей души
сказал Берту, что ты все-таки меня неправильно понял!
- Знаешь, Женя, не столько ради моей души, но для того, чтобы в мире
было меньше говна... почему бы и нет? Поскольку мне это все равно...
Мы все спускаемся в ресторан, садимся и Евтушенко начинает меня
подталкивать:
-Ну начинай!
Это уж полный театр!
Я говорю:
- Ну, Женя, как же я начну? Ты уж как-нибудь наведи!
- Я не знаю, как навести!
Ладно, я стучу вилкой по стакану и говорю:
- Дамы и господа! Берт, помнишь наш с тобой разговор про Женино участие
в моем отъезде?
А он тупой еще, этот Тодд, помимо всего прочего. Он говорит: "Какой
разговор?" Ну тут я опять все вкратце пересказываю. И добавляю:
- Вполне возможно, что произошло недоразумение. Что я тогда в Москве
Женю неправильно понял. А теперь, дамы и господа, приятного аппетита, но я,
к сожалению, должен исчезнуть.
(А меня, действительно, ждала приятельница.) Встаю, собираюсь уходить.
Тут Евтух хватает меня за рукав:
- Иосиф, я слышал, ты родителей пытаешься пригласить в гости?
- Да, представь себе. А ты откуда знаешь?
- Ну это неважно, откуда я знаю.. Я посмотрю, чем я смогу помочь...
- Буду тебе очень признателен.
И ухожу. Но и на этом история не кончается! Проходит год или полтора, и
до меня из Москвы доходят разговоры, что Кома Иванов публично дал Евтуху в
глаз. Потому что Евтух в Москве трепался о том, что в Нью-Йорке к нему в
отель прибежал этот подонок Бродский и стал умолять помочь его родителям
уехать в Штаты. Но он, Евтушенко, предателям Родины не помогает. Что-то в
таком роде. За что и получил в глаз!
Comments | Comment on this