28 бакинских эмиссаров Панфиловский дивизии
Нет, ну, что вы, не надо вздрагивать в ужасе, я не собираюсь участвовать в дискуссии имени товарища Мединского, ограничусь лишь констатацией Бенциона Менделевича Крика, что «на всякого доктора, будь он даже доктором исторических наук, приходится не более трех аршин земли», и на том закрою данную тему.
Мне сегодня хочется рассказать совсем о другом. Об особенностях нашей общей памяти и капризах памяти личной, часто удивительно послушной и сервильной, но изредка и неожиданно капризной до, порой, полной сумасбродности.
Когда мы жили на двадцать третьем километре колымской трассы и моя мама Регина Абрамовна преподавала в интернате для чукотских детей, больных стригущим лишаем, то я случайно услышал, как кто-то назвал её Ириной Александровной. А потом и её подругу, тоже учительницу начальных классов того же заведения, Гульнару Абдурахмановну - Галиной Александровной.
Очень удивился, но мне объяснили, что ученикам трудно выговаривать столь сложные подлинные имена с отчествами, потому приходится таким образом адаптировать. Помню ещё поинтересовался, почему мне, даже в школу не пошедшему, не трудно, а для них проблема - потому ли что они чукчи или потому, что больны лишаем?
В ответ от матери получил скандал на тему, что все люди братья, а я, хоть и маленький, но коллекционный засранец, и более подобные вопросы не затрагивал. Но имя Гульнара запомнил навсегда, оно казалось мне очень красивым.
А в один из приездов в Москву к родственникам на Чаплыгина я как-то прибежал со двора в комнату с новостью, что встретил там только что мальчика с удивительной и никогда раньше не слышанной фамилией Каценеленбоген!
На что прабабушка моя Лида отреагировала со своей обычной надменной грустью: «Дикий ребенок, не знает почтенной еврейской семьи. Фамилия очень известная, переводится как кошачий локоть». «А разве у кошки локти? Я думал - колени, ведь у неё лапы, а не руки», - изумился я. Но удостоился лишь ещё более обреченного: «Да, совсем дикий ребенок…»
В школе больше всего не любил писать сочинения. Возможно, частью ещё и от того, что попытки изложить интересное мне обычно заканчивались вызовом родителей, или в лучшем случае двойкой, почему-то чаще всего по поведению. А что интересно учителям и вообще, что им от меня нужно, я некоторое время просто не мог понять.
Однако, по-моему, уже классу к пятому разобрался и выстроил схему. Практически всегда в том или ином варианте, если был хоть какой-то выбор, предлагалась и тема, условно, «Подвиг советского народа во время Великой отечественной войны». И у меня был заготовлен стандартный вариант.
Сначала шла часть вводная и неизменная: «Во время войны многие советские люди совершали великие подвиги. Виктор Талалихин протаранил врага в воздухе, капитан Гастелло тоже протаранил, но на земле, Александр Матросов закрыл грудью амбразуру, а Зоя Космодемьянская жгла немецкие штабы и никого не выдала на допросе. С взрослых героев брали пример и многие не менее героические дети, например. Леня Голиков и Марат Казей. Но среди других на меня наибольшее впечатление производит судьба пионерки Гульнары Каценеленбоген».
А вот дальше уже начиналось чистое творчество. Надеюсь понятно, каким образом родившаяся в моем воображении пионерка-героиня, Гульнара Каценеленбоген была иногда партизанкой, иногда «дочкой полка», иногда подпольщицей, но защищала неизменно свою родную Одессу.
Подвиги она совершала в общем довольно стандартные, но самые разнообразные, тут я давал некоторую волю своей фантазии, однако строго придерживался финала с героической гибелью, понимая, что тут мудрствовать особо не стоит, оставлять героиню в живых - это может вызвать лишние и ненужные вопросы. Во всём же прочем я себя стеснял не сильно. Резвился, как мог.
Особенно мне запомнила сюжет, к огромному сожалению так и не использованный. Оставшись после гибели всех старших товарищей в полном одиночестве и без связи с командованием, Гульнара совсем очерствела сердцем озлобилась душой. Она стала собирать ещё более одичавших бездомных собак, специальным образом дрессировала их, потом обвязывала собранными на поле боя гранатами и посыла взрывать танки противника.
Но однажды ей попалась невероятно умная, послушная и добрая овчарка (списанной с нашей колымской Мухи, самой близкой подруги моего детства), на которой остался от мирных времен ошейник, а на нем металлическая табличка с, видимо, кличкой собаки - «Гуля». Пионерка долго смотрела овчарке в глаза, после чего сняла с неё ошейник, надела на одну руку в виде браслета, в другую взяла связку гранат, и сама поползла наперерез наступающей танковой колонне фашистов…
Так погибла героическая защитница Одессы, великая патриотка и пример всем последующим поколениям советских детей Гульнара Каценеленбоген.
Слезы затуманили мой взор, но, когда немного подсохли, я всё-таки сообразил, что с этой историей уж слишком рискую проколоться и засыпаться, потому не осмелился. До сих пор жалею, а ведь могло бы и проскочить…
Остальное же, хоть чуть менее экстремальное, кушалось педагогами без малейших проблем. Я совершенно безошибочно просчитал, что никому из учителей не придет в голову заняться специальными историческими изысканиями относительно правдивости рассказываемых мною трогательных историй, так как они по этой самой правдивости ничем и ничуть не отличались от всех прочих опубликованных и официально распространяемых.
А вот так просто спросить у ребенка, в смысле меня, откуда я взял свою героиню, это значило публично признаться, что учительница не знает всесоюзно известную пионерку-партизанку-подпольщицу Гульнару Каценеленбоген!.. Нет, такое даже теоретически представить себе было невозможно.
За пятьдесят с лишним прошедших с тех пор увлекательных лет я много чего узнал, ещё больше забыл, что-то отпечаталось в памяти лучше, что-то хуже, а больше всего, наверняка, в адаптированном и несколько упрощенно-искаженном виде, как сложные имена учителей для несчастных маленьких чукчей. И я признаюсь честно, что уже не помню совсем или помню очень плохо, что там было написано в всяких правильных детских книжках и на развешенных везде и всюду в школах плакатах с портретами пионеров-героев. Какие подвиги приписывались, а может, и были реально совершены, всем этим Лёням, Маратам, Валям, Витям и Зинам.
Но почему-то под утро всё чаще у меня перед глазами встает странная девочка со всё более отчетливыми и реальными чертами лица почти неземной красоты, которая туго затягивает на запястье собачий ошейник и медленно поднимает тяжелый, совсем не детский взгляд навстречу своей судьбе…
Мне сегодня хочется рассказать совсем о другом. Об особенностях нашей общей памяти и капризах памяти личной, часто удивительно послушной и сервильной, но изредка и неожиданно капризной до, порой, полной сумасбродности.
Когда мы жили на двадцать третьем километре колымской трассы и моя мама Регина Абрамовна преподавала в интернате для чукотских детей, больных стригущим лишаем, то я случайно услышал, как кто-то назвал её Ириной Александровной. А потом и её подругу, тоже учительницу начальных классов того же заведения, Гульнару Абдурахмановну - Галиной Александровной.
Очень удивился, но мне объяснили, что ученикам трудно выговаривать столь сложные подлинные имена с отчествами, потому приходится таким образом адаптировать. Помню ещё поинтересовался, почему мне, даже в школу не пошедшему, не трудно, а для них проблема - потому ли что они чукчи или потому, что больны лишаем?
В ответ от матери получил скандал на тему, что все люди братья, а я, хоть и маленький, но коллекционный засранец, и более подобные вопросы не затрагивал. Но имя Гульнара запомнил навсегда, оно казалось мне очень красивым.
А в один из приездов в Москву к родственникам на Чаплыгина я как-то прибежал со двора в комнату с новостью, что встретил там только что мальчика с удивительной и никогда раньше не слышанной фамилией Каценеленбоген!
На что прабабушка моя Лида отреагировала со своей обычной надменной грустью: «Дикий ребенок, не знает почтенной еврейской семьи. Фамилия очень известная, переводится как кошачий локоть». «А разве у кошки локти? Я думал - колени, ведь у неё лапы, а не руки», - изумился я. Но удостоился лишь ещё более обреченного: «Да, совсем дикий ребенок…»
В школе больше всего не любил писать сочинения. Возможно, частью ещё и от того, что попытки изложить интересное мне обычно заканчивались вызовом родителей, или в лучшем случае двойкой, почему-то чаще всего по поведению. А что интересно учителям и вообще, что им от меня нужно, я некоторое время просто не мог понять.
Однако, по-моему, уже классу к пятому разобрался и выстроил схему. Практически всегда в том или ином варианте, если был хоть какой-то выбор, предлагалась и тема, условно, «Подвиг советского народа во время Великой отечественной войны». И у меня был заготовлен стандартный вариант.
Сначала шла часть вводная и неизменная: «Во время войны многие советские люди совершали великие подвиги. Виктор Талалихин протаранил врага в воздухе, капитан Гастелло тоже протаранил, но на земле, Александр Матросов закрыл грудью амбразуру, а Зоя Космодемьянская жгла немецкие штабы и никого не выдала на допросе. С взрослых героев брали пример и многие не менее героические дети, например. Леня Голиков и Марат Казей. Но среди других на меня наибольшее впечатление производит судьба пионерки Гульнары Каценеленбоген».
А вот дальше уже начиналось чистое творчество. Надеюсь понятно, каким образом родившаяся в моем воображении пионерка-героиня, Гульнара Каценеленбоген была иногда партизанкой, иногда «дочкой полка», иногда подпольщицей, но защищала неизменно свою родную Одессу.
Подвиги она совершала в общем довольно стандартные, но самые разнообразные, тут я давал некоторую волю своей фантазии, однако строго придерживался финала с героической гибелью, понимая, что тут мудрствовать особо не стоит, оставлять героиню в живых - это может вызвать лишние и ненужные вопросы. Во всём же прочем я себя стеснял не сильно. Резвился, как мог.
Особенно мне запомнила сюжет, к огромному сожалению так и не использованный. Оставшись после гибели всех старших товарищей в полном одиночестве и без связи с командованием, Гульнара совсем очерствела сердцем озлобилась душой. Она стала собирать ещё более одичавших бездомных собак, специальным образом дрессировала их, потом обвязывала собранными на поле боя гранатами и посыла взрывать танки противника.
Но однажды ей попалась невероятно умная, послушная и добрая овчарка (списанной с нашей колымской Мухи, самой близкой подруги моего детства), на которой остался от мирных времен ошейник, а на нем металлическая табличка с, видимо, кличкой собаки - «Гуля». Пионерка долго смотрела овчарке в глаза, после чего сняла с неё ошейник, надела на одну руку в виде браслета, в другую взяла связку гранат, и сама поползла наперерез наступающей танковой колонне фашистов…
Так погибла героическая защитница Одессы, великая патриотка и пример всем последующим поколениям советских детей Гульнара Каценеленбоген.
Слезы затуманили мой взор, но, когда немного подсохли, я всё-таки сообразил, что с этой историей уж слишком рискую проколоться и засыпаться, потому не осмелился. До сих пор жалею, а ведь могло бы и проскочить…
Остальное же, хоть чуть менее экстремальное, кушалось педагогами без малейших проблем. Я совершенно безошибочно просчитал, что никому из учителей не придет в голову заняться специальными историческими изысканиями относительно правдивости рассказываемых мною трогательных историй, так как они по этой самой правдивости ничем и ничуть не отличались от всех прочих опубликованных и официально распространяемых.
А вот так просто спросить у ребенка, в смысле меня, откуда я взял свою героиню, это значило публично признаться, что учительница не знает всесоюзно известную пионерку-партизанку-подпольщицу Гульнару Каценеленбоген!.. Нет, такое даже теоретически представить себе было невозможно.
За пятьдесят с лишним прошедших с тех пор увлекательных лет я много чего узнал, ещё больше забыл, что-то отпечаталось в памяти лучше, что-то хуже, а больше всего, наверняка, в адаптированном и несколько упрощенно-искаженном виде, как сложные имена учителей для несчастных маленьких чукчей. И я признаюсь честно, что уже не помню совсем или помню очень плохо, что там было написано в всяких правильных детских книжках и на развешенных везде и всюду в школах плакатах с портретами пионеров-героев. Какие подвиги приписывались, а может, и были реально совершены, всем этим Лёням, Маратам, Валям, Витям и Зинам.
Но почему-то под утро всё чаще у меня перед глазами встает странная девочка со всё более отчетливыми и реальными чертами лица почти неземной красоты, которая туго затягивает на запястье собачий ошейник и медленно поднимает тяжелый, совсем не детский взгляд навстречу своей судьбе…
Click to view