Свидетельства современников. Новый год и Рождество до революции
Праздники столетней давности традиционно ассоциируются со сказкой и изобилием: невероятной красоты ёлки, ломящийся от яств стол, счастливые дети и забытые сегодня обычаи...
Однако лубочной картинка новогоднего праздника присутствовала не всегда: например, ровно сто лет назад нашим предкам было совсем не до гуляний - дефицит, вызыванный Первой мировой войной, спровоцировал нехватку привычных атрибутов праздника. Вспомним, без чего не мыслили праздник наши предки и от чего им пришлось отказаться к 1917 году.
Празднование Рождества и Нового года - традиционно таинство, любимое детьми: взрослые куда больше значения придавали религиозной сути праздника, а не наряженной ёлке и марципанам.
Родившаяся в 1894 году Анастасия Цветаева, сестра поэтессы, писала в «Воспоминаниях» о рождественском празднике своего детства: «Дом был полон шорохов, шелеста, затаенности за закрытыми дверями залы - и прислушивания сверху, из детских комнат, к тому, что делается внизу. Предвкушалась уже мамина «панорама» с ее волшебными превращениями. Запахи поднимали дом, как волны корабль.
Одним глазком, в приоткрытую дверь, мы видели горы тарелок парадных сервизов, перемываемых накануне, десертные китайские тарелочки, хрустальный блеск ваз, слышали звон бокалов и рюмок. Несли на большом блюде ростбиф с розовой серединкой (которую я ненавидела), черную паюсную икру. Ноздри ловили аромат «дедушкиного» печенья... О! Настало же!
Самое главное, такое любимое, что - страшно: медленно распахиваются двери в лицо нам, летящим с лестницы, парадно одетым, - и над всем, что движется, блестит, пахнет она, снизу укутанная зеленым и золотистым. Ее запах заглушает запахи мандаринов и восковых свечей. У нее лапы бархатные, как у Васи. Ее сейчас зажгут. Она ждет. Подарки еще закрыты. Шары еще тускло сияют - синие, голубые, малиновые; золотые бусы и серебряный «дождь» - все ждет… Папа подносит к свече первую спичку - и начинается Рождество!».
Праздничные гуляния были любимым временем для детей - в это время в Москве появлялись карусели и другие ярмарочные забавы, в дома приносили лакомства и игрушки, встречи с которыми ожидали целый год.
Кстати, и подарки до революции чаще дарили только детям - взрослые ограничивались приготовлениями к празднику. О таком пишет и Тэффи (урожденная Мирра Лохвицкая) в одном из своих рассказов: «Рождество в тот год подходило грустное и заботное. Надо было, значит, непременно елку схлопотать. Выписала, по секрету, от Мюра и Мерелиза картонажи. Разбирала ночью. Картонажи оказались прямо чудесные: попугаи в золотых клеточках, домики, фонарики, но лучше всего был маленький ангел, с радужными слюдяными крылышками, весь в золотых блестках. Он висел на резинке, крылышки шевелились. Из чего он был, - не понять. Вроде воска. Щечки румяные и в руках роза. Я такого чуда никогда не видала. Сам веселый, румяный и вместе нежный.
Такого бы ангела спрятать в коробочку, а в дурные дни, когда почтальон приносит злые письма и лампы горят тускло, и ветер стучит железом на крыше, - вот тогда только позволить себе вынуть его и тихонько подержать за резиночку и полюбоваться, как сверкают золотые блестки и переливаются слюдяные крылышки».
Картонажи - один из самых популярных вариантов украшения праздничной ёлки: они представляли собой небольшие изделия из прессованного картона, покрытые несколькими слоями акриловой краски выбранного цвета. Впервые изготавливать их начали в Дрездене, а позднее купить изделия из самого доступного материала можно было и в нашей стране - заказанные по почте украшения высылали листами с вытисненными деталями, которые предстояло самостоятельно выдавить, а потом склеить в объемные фигурки и бонбоньерки. Функционально - особенно если вспомнить, что производство фабричных игрушек еще не было поставлено на поток, и потому ель становилась в начале ХХ века своего рода продолжением праздничного стола.
Пушистые ветки украшали золочеными орехами, конфетами, яблоками, марципановыми поросятами. Об этом свидетельствуют и воспоминания Лидии Чарской («Записки институтки»): «Посреди залы, вся сияя бесчисленными огнями свечей и дорогими, блестящими украшениями, стояла большая, доходящая до потолка елка. Золоченые цветы и звезды на самой вершине ее горели и переливались не хуже свечей.
На темном бархатном фоне зелени красиво выделялись повешенные бонбоньерки, мандарины, яблоки и цветы, сработанные старшими. Под елкой лежали груды ваты, изображающей снежный сугроб. Мне пришло в голову невольное сравнение этой нарядной красавицы елки с тем маленьким деревцом, едва прикрытым дешевыми лакомствами, с той деревенскою рождественскою елочкою, которою мама баловала нас с братом. Милая, на все способная мама сама клеила и раскрашивала незатейливые картонажи , золотила орехи и шила мешочки для орехов и леденцов».
Уютное Рождество и разгульный Новый год
Для современного человека новогодние и рождественские праздники сливаются в одну яркую череду гуляний на фоне ёлки, и только верующие россияне помнят о разнице между ними и о смысле. А вот до революции россиянам ближе был подход, который сегодня мы назвали бы европейским: Рождество - уютный религиозный праздник в кругу семьи, а Новый год - повод выйти в свет и шикануть. Это различие проявлялось даже в выборе блюд для застолья.
- Рождество - праздник церковный, а Новый год - светский. Их разделяет несколько дней, и в дореволюционной Москве сперва праздновали Рождество, - объясняет историк московского быта Алексей Митрофанов. - Это дневной праздник, когда пировать начинали после первой звезды. Люди, утомленные постом, рождественской службой и работой, точно не спешили садиться за стол ночью. Только днем, и тогда же разговлялись. И хотя медицина рекомендует выходить из поста постепенно, но до революции об этом не думали - все самое жирное, мясное, калорийное...
Начинали с пшеничной кутьи с маком, орехами и мёдом, кстати, называлась она «Сочень» (от Сочельника), но это имя не прижилось. Обязательно жирная рыба, запеченный гусь и поросёнок.
Считалось, что поросёнок был единственнным, кто хрюкал в яслях в Вифлееме и поцарапал младенца Иисуса щетиной - за это его и карают по сей день. Обязательно было ритуальное печенье. В итоге, конечно, и обжирались, и напивались, несмотря на святой смысл праздника.
По словам историка, за несколько дней москвичи как раз успевали отдохнуть, и с новыми силами отправиться на новогоднее застолье - кстати, уже до революции возникла традиция отмечать не только дома, но и в кабаках.
Новогоднее торжество - такое, каким было оно для светской Москвы начала века - хорошо описано в романе «Доктор Живаго»: «С незапамятных времен елки у Свентицких устраивали по такому образцу. В десять, когда разъезжалась детвора, зажигали вторую для молодежи и взрослых, и веселились до утра. Более пожилые всю ночь резались в карты в трехстенной помпейской гостиной, которая была продолжением зала и отделялась от него тяжелою плотною занавесью на больших бронзовых кольцах. На рассвете ужинали всем обществом».
- Отмечали в ресторанах, например, ехали в «Прагу» или в «Яръ». Новый год ассоциировался с роскошью. Это был европейский праздник, тогда и пошла мода ходить в гости в новогоднюю ночь, - отмечает Алексей Митрофанов. - Как и сегодня, все ждали, когда же скорее позовут к столу, когда можно будет выпить - кое-кто даже стрелки у часов переводил.
Новогоднее шампанское было в традиции в дореволюционной России, вошло в обиход после войны 1812 года, народ так же весело вышибал пробки. На самом деле, оно заняло место кислых щей - сильно газированного напитка, медово-солодового лимонада.
Многие избегали птицы на столе - считалось, что счастье из дома улетит. Предпочитали свинину. Кто смог достать фрукты, тот молодец, но это было очень дорого...
У Льва Кассиля в «Кондуите и Швамбрании», упоминаются переживания главного героя из-за того, что на «взрослую» ёлку его не взяли: «Кончался 1916 год, шли каникулы. Настало 31 декабря. К ночи родители наши ушли встречать Новый год к знакомым. Мама перед уходом долго объясняла нам, что «Новый год - это совершенно не детский праздник и надо лечь спать в десять часов, как всегда».
Кстати, родителям еще и весьма повезло, что 31 декабря 1916 года было, куда уходить на праздник. Как сейчас Росстат и ВЦИОМ почти ежедневно шокируют нас цифрами: сколько человек собирается брать кредит ради новогоднего стола, сколько вообще откажется от праздника, - так и сто лет назад остро стоял вопрос, где раздобыть ёлку, календари и рождественского гуся.
Столетие назад празднование Рождества и Нового года для наших соотечественников было серьезно омрачено продовольственным дефицитом, сопровождавшим Первую мировую войну, а затем и революцию. Уже в декабре 1916 года в московской прессе начали появляться карикатуры и фельетоны, посвященные сложности создания праздничного застолья в голодный год (дополненный, к слову, сухим законом!).
До начала Первой мировой рождественские праздники ассоциировались с изобилием, описанным, например, Шмелевым в «Лете Господнем»: «Увидишь, что мороженых свиней подвозят, - скоро и Рождество. Шесть недель постились, ели рыбу. Кто побогаче - белугу, осетрину, судачка, наважку; победней - селедку, сомовину, леща…
У нас, в России, всякой рыбы много. Зато на Рождество - свинину, все. В мясных, бывало, до потолка навалят, словно бревна, - мороженые свиньи. Окорока обрублены, к засолу. Так и лежат, рядами, - разводы розовые видно, снежком запорошило. И тянутся обозы - к Рождеству. Везут свинину, поросят, гусей, индюшек, - «пылкого морозу». Рябчик идет, сибирский, тетерев-глухарь… Знаешь - рябчик? Пестренький такой, рябой… - ну, рябчик!».
В 1916 году же повестка дня принципиально изменилась - отечественные журналы наперегонки публикуют карикатуры на «праздничные» столы, сервированные продуктовыми карточками и игрушечными гусями. Рождественское шествие же, согласно тем же карикатурам в прессе, являло собой тех самых свиней, курей, гусей и даже кусов масла и сыра - с транспарантами, сообщающими об их стоимости.
«Как бы я хотел для беднейшего населения моей родины устроить необозримой величины елку и увесить ее большими картонажами: в одном - окорок ветчины, в другом - 10 пудов мяса, в третьем - пуд муки, в четвертом - курица...», - писал обозреватель газеты «Московские ведомости» обозреватель, намечая свои «рождественские визиты».
«Первым - визит к мясоторговцу Пуду Пудычу Оковалкову. Явлюсь в качесвте постоянного покупателя в его лавке. Разговор намечен на темы о расстройстве транспорта, о реквизиции мяса на местах, о безвыходности положения московских мясоторговцев. В финальной части визита заготовлено по настоянию жены жалобное ходатайство об отпуске с заднего крыльца хотя бы трех фунтиков мяса...».
Дальше в списке - дровяник (с мольбой отпустить дрова с рассрочкой платежа) и дворник дом (чтоб топил центральную печь).
Тут уж речь - только о тепле. О ёлках, обязательном символе праздника, оставалось только мечтать. В последнем дореволюционном декабре цена на зеленую красавицу доходила до 20 рублей (а это цена за трех гусей или пару жирных индеек!), причем и красавицей её назвать сложно было...
«Но все-таки их покупают. Надо же доставить удовольствие ребятишкам. Но одного дерева мало. Надо его по-праздничному украсить. Надо позаботиться о свечах, картонажах, серебряном дожде и золотых орехах. Ничего этого на рынке нет. Какие же картонажи, ежели простая бумага кусается?», - сообщает газета «Московский листок».
Кстати, дефицитом в предновогодние дни оказалась и такая привычная штука, как настольные календари - в магазине Суворина цены на них подскочили до 1,75 руб., а плохого качества календари издания Сытина - по 75 копеек. Ну а что же подарить в небогатое время, если не календарик?
Вынужденная экономия привела к тому, что под запретом оказались даже любимые москвичами праздничные забавы - святочные гадания: выяснилось, что у девушек нет ни одного доступного способа заглянуть в лицо судьбе. Принятые гадания - выбрасывания за ворота башмачка, сжигание бумаги и плавление воска - оказались неприемлемо дороги.
«Ведь это когда так гадали? Когда башмаки за пару руль стоили или много-много рубля полтора. Пропадет, не жалко. Но мыслимо ли бросать башмаки за ворота, когда пара их стоит 35 рублей, а если на дюжине пуговиц, то и все 50 рублей. Да и за эту цену достать их довольно трудно. Ведь если у вас за воротами кто-нибудь хоть один башмак схватит, это выйдет 25 рублей убытка. Два - 50!
- Немыслимо! - сказал папа. - Я положительно запрещаю гадать на башмаках. Это же чистое разоренье.
Пришлось отказаться.
- Ну, что ж, будем кормить курицу счетным зерном, - вздохнули девушки.
- Счетным зерном? - гневно вступилась старая няня. - Теперь на счет зернышка туго. Нет гречневых круп в Москве, днем согнем их не сыщешь. А если где объявятся, часа по три в хвосте стоят приходится, чтобы фунтик крупы получить. И думать не смейте! Макового зерна вам для курицы не дам», - описывает фельетонист в «Московском листке» новые реалии.
Также категорически запретил строгий отец жечь бумагу: баловство это - переводить материал на гадания, если можно использовать его для растопки.
Так что «дух праздника» в воздухе почти что не витал - не до того оказалось. А уже в конце 1917 года москвичи - при том же дефиците - поражались: неужто жизнь могла так серьезно поменяться за один только год?
«В недоумении, в последний день 1917 года смотришь на календарь и удивляешься: как мало прожито, как много пережито! Неужели после конца Романовых прошло только триста дней, а не лет? Или это шутка календаря и вместо 1917 года надо читать 2017?», - писал обозреватель «Московских ведомостей».
via
Однако лубочной картинка новогоднего праздника присутствовала не всегда: например, ровно сто лет назад нашим предкам было совсем не до гуляний - дефицит, вызыванный Первой мировой войной, спровоцировал нехватку привычных атрибутов праздника. Вспомним, без чего не мыслили праздник наши предки и от чего им пришлось отказаться к 1917 году.
Празднование Рождества и Нового года - традиционно таинство, любимое детьми: взрослые куда больше значения придавали религиозной сути праздника, а не наряженной ёлке и марципанам.
Родившаяся в 1894 году Анастасия Цветаева, сестра поэтессы, писала в «Воспоминаниях» о рождественском празднике своего детства: «Дом был полон шорохов, шелеста, затаенности за закрытыми дверями залы - и прислушивания сверху, из детских комнат, к тому, что делается внизу. Предвкушалась уже мамина «панорама» с ее волшебными превращениями. Запахи поднимали дом, как волны корабль.
Одним глазком, в приоткрытую дверь, мы видели горы тарелок парадных сервизов, перемываемых накануне, десертные китайские тарелочки, хрустальный блеск ваз, слышали звон бокалов и рюмок. Несли на большом блюде ростбиф с розовой серединкой (которую я ненавидела), черную паюсную икру. Ноздри ловили аромат «дедушкиного» печенья... О! Настало же!
Самое главное, такое любимое, что - страшно: медленно распахиваются двери в лицо нам, летящим с лестницы, парадно одетым, - и над всем, что движется, блестит, пахнет она, снизу укутанная зеленым и золотистым. Ее запах заглушает запахи мандаринов и восковых свечей. У нее лапы бархатные, как у Васи. Ее сейчас зажгут. Она ждет. Подарки еще закрыты. Шары еще тускло сияют - синие, голубые, малиновые; золотые бусы и серебряный «дождь» - все ждет… Папа подносит к свече первую спичку - и начинается Рождество!».
Праздничные гуляния были любимым временем для детей - в это время в Москве появлялись карусели и другие ярмарочные забавы, в дома приносили лакомства и игрушки, встречи с которыми ожидали целый год.
Кстати, и подарки до революции чаще дарили только детям - взрослые ограничивались приготовлениями к празднику. О таком пишет и Тэффи (урожденная Мирра Лохвицкая) в одном из своих рассказов: «Рождество в тот год подходило грустное и заботное. Надо было, значит, непременно елку схлопотать. Выписала, по секрету, от Мюра и Мерелиза картонажи. Разбирала ночью. Картонажи оказались прямо чудесные: попугаи в золотых клеточках, домики, фонарики, но лучше всего был маленький ангел, с радужными слюдяными крылышками, весь в золотых блестках. Он висел на резинке, крылышки шевелились. Из чего он был, - не понять. Вроде воска. Щечки румяные и в руках роза. Я такого чуда никогда не видала. Сам веселый, румяный и вместе нежный.
Такого бы ангела спрятать в коробочку, а в дурные дни, когда почтальон приносит злые письма и лампы горят тускло, и ветер стучит железом на крыше, - вот тогда только позволить себе вынуть его и тихонько подержать за резиночку и полюбоваться, как сверкают золотые блестки и переливаются слюдяные крылышки».
Картонажи - один из самых популярных вариантов украшения праздничной ёлки: они представляли собой небольшие изделия из прессованного картона, покрытые несколькими слоями акриловой краски выбранного цвета. Впервые изготавливать их начали в Дрездене, а позднее купить изделия из самого доступного материала можно было и в нашей стране - заказанные по почте украшения высылали листами с вытисненными деталями, которые предстояло самостоятельно выдавить, а потом склеить в объемные фигурки и бонбоньерки. Функционально - особенно если вспомнить, что производство фабричных игрушек еще не было поставлено на поток, и потому ель становилась в начале ХХ века своего рода продолжением праздничного стола.
Пушистые ветки украшали золочеными орехами, конфетами, яблоками, марципановыми поросятами. Об этом свидетельствуют и воспоминания Лидии Чарской («Записки институтки»): «Посреди залы, вся сияя бесчисленными огнями свечей и дорогими, блестящими украшениями, стояла большая, доходящая до потолка елка. Золоченые цветы и звезды на самой вершине ее горели и переливались не хуже свечей.
На темном бархатном фоне зелени красиво выделялись повешенные бонбоньерки, мандарины, яблоки и цветы, сработанные старшими. Под елкой лежали груды ваты, изображающей снежный сугроб. Мне пришло в голову невольное сравнение этой нарядной красавицы елки с тем маленьким деревцом, едва прикрытым дешевыми лакомствами, с той деревенскою рождественскою елочкою, которою мама баловала нас с братом. Милая, на все способная мама сама клеила и раскрашивала незатейливые картонажи , золотила орехи и шила мешочки для орехов и леденцов».
Уютное Рождество и разгульный Новый год
Для современного человека новогодние и рождественские праздники сливаются в одну яркую череду гуляний на фоне ёлки, и только верующие россияне помнят о разнице между ними и о смысле. А вот до революции россиянам ближе был подход, который сегодня мы назвали бы европейским: Рождество - уютный религиозный праздник в кругу семьи, а Новый год - повод выйти в свет и шикануть. Это различие проявлялось даже в выборе блюд для застолья.
- Рождество - праздник церковный, а Новый год - светский. Их разделяет несколько дней, и в дореволюционной Москве сперва праздновали Рождество, - объясняет историк московского быта Алексей Митрофанов. - Это дневной праздник, когда пировать начинали после первой звезды. Люди, утомленные постом, рождественской службой и работой, точно не спешили садиться за стол ночью. Только днем, и тогда же разговлялись. И хотя медицина рекомендует выходить из поста постепенно, но до революции об этом не думали - все самое жирное, мясное, калорийное...
Начинали с пшеничной кутьи с маком, орехами и мёдом, кстати, называлась она «Сочень» (от Сочельника), но это имя не прижилось. Обязательно жирная рыба, запеченный гусь и поросёнок.
Считалось, что поросёнок был единственнным, кто хрюкал в яслях в Вифлееме и поцарапал младенца Иисуса щетиной - за это его и карают по сей день. Обязательно было ритуальное печенье. В итоге, конечно, и обжирались, и напивались, несмотря на святой смысл праздника.
По словам историка, за несколько дней москвичи как раз успевали отдохнуть, и с новыми силами отправиться на новогоднее застолье - кстати, уже до революции возникла традиция отмечать не только дома, но и в кабаках.
Новогоднее торжество - такое, каким было оно для светской Москвы начала века - хорошо описано в романе «Доктор Живаго»: «С незапамятных времен елки у Свентицких устраивали по такому образцу. В десять, когда разъезжалась детвора, зажигали вторую для молодежи и взрослых, и веселились до утра. Более пожилые всю ночь резались в карты в трехстенной помпейской гостиной, которая была продолжением зала и отделялась от него тяжелою плотною занавесью на больших бронзовых кольцах. На рассвете ужинали всем обществом».
- Отмечали в ресторанах, например, ехали в «Прагу» или в «Яръ». Новый год ассоциировался с роскошью. Это был европейский праздник, тогда и пошла мода ходить в гости в новогоднюю ночь, - отмечает Алексей Митрофанов. - Как и сегодня, все ждали, когда же скорее позовут к столу, когда можно будет выпить - кое-кто даже стрелки у часов переводил.
Новогоднее шампанское было в традиции в дореволюционной России, вошло в обиход после войны 1812 года, народ так же весело вышибал пробки. На самом деле, оно заняло место кислых щей - сильно газированного напитка, медово-солодового лимонада.
Многие избегали птицы на столе - считалось, что счастье из дома улетит. Предпочитали свинину. Кто смог достать фрукты, тот молодец, но это было очень дорого...
У Льва Кассиля в «Кондуите и Швамбрании», упоминаются переживания главного героя из-за того, что на «взрослую» ёлку его не взяли: «Кончался 1916 год, шли каникулы. Настало 31 декабря. К ночи родители наши ушли встречать Новый год к знакомым. Мама перед уходом долго объясняла нам, что «Новый год - это совершенно не детский праздник и надо лечь спать в десять часов, как всегда».
Кстати, родителям еще и весьма повезло, что 31 декабря 1916 года было, куда уходить на праздник. Как сейчас Росстат и ВЦИОМ почти ежедневно шокируют нас цифрами: сколько человек собирается брать кредит ради новогоднего стола, сколько вообще откажется от праздника, - так и сто лет назад остро стоял вопрос, где раздобыть ёлку, календари и рождественского гуся.
Столетие назад празднование Рождества и Нового года для наших соотечественников было серьезно омрачено продовольственным дефицитом, сопровождавшим Первую мировую войну, а затем и революцию. Уже в декабре 1916 года в московской прессе начали появляться карикатуры и фельетоны, посвященные сложности создания праздничного застолья в голодный год (дополненный, к слову, сухим законом!).
До начала Первой мировой рождественские праздники ассоциировались с изобилием, описанным, например, Шмелевым в «Лете Господнем»: «Увидишь, что мороженых свиней подвозят, - скоро и Рождество. Шесть недель постились, ели рыбу. Кто побогаче - белугу, осетрину, судачка, наважку; победней - селедку, сомовину, леща…
У нас, в России, всякой рыбы много. Зато на Рождество - свинину, все. В мясных, бывало, до потолка навалят, словно бревна, - мороженые свиньи. Окорока обрублены, к засолу. Так и лежат, рядами, - разводы розовые видно, снежком запорошило. И тянутся обозы - к Рождеству. Везут свинину, поросят, гусей, индюшек, - «пылкого морозу». Рябчик идет, сибирский, тетерев-глухарь… Знаешь - рябчик? Пестренький такой, рябой… - ну, рябчик!».
В 1916 году же повестка дня принципиально изменилась - отечественные журналы наперегонки публикуют карикатуры на «праздничные» столы, сервированные продуктовыми карточками и игрушечными гусями. Рождественское шествие же, согласно тем же карикатурам в прессе, являло собой тех самых свиней, курей, гусей и даже кусов масла и сыра - с транспарантами, сообщающими об их стоимости.
«Как бы я хотел для беднейшего населения моей родины устроить необозримой величины елку и увесить ее большими картонажами: в одном - окорок ветчины, в другом - 10 пудов мяса, в третьем - пуд муки, в четвертом - курица...», - писал обозреватель газеты «Московские ведомости» обозреватель, намечая свои «рождественские визиты».
«Первым - визит к мясоторговцу Пуду Пудычу Оковалкову. Явлюсь в качесвте постоянного покупателя в его лавке. Разговор намечен на темы о расстройстве транспорта, о реквизиции мяса на местах, о безвыходности положения московских мясоторговцев. В финальной части визита заготовлено по настоянию жены жалобное ходатайство об отпуске с заднего крыльца хотя бы трех фунтиков мяса...».
Дальше в списке - дровяник (с мольбой отпустить дрова с рассрочкой платежа) и дворник дом (чтоб топил центральную печь).
Тут уж речь - только о тепле. О ёлках, обязательном символе праздника, оставалось только мечтать. В последнем дореволюционном декабре цена на зеленую красавицу доходила до 20 рублей (а это цена за трех гусей или пару жирных индеек!), причем и красавицей её назвать сложно было...
«Но все-таки их покупают. Надо же доставить удовольствие ребятишкам. Но одного дерева мало. Надо его по-праздничному украсить. Надо позаботиться о свечах, картонажах, серебряном дожде и золотых орехах. Ничего этого на рынке нет. Какие же картонажи, ежели простая бумага кусается?», - сообщает газета «Московский листок».
Кстати, дефицитом в предновогодние дни оказалась и такая привычная штука, как настольные календари - в магазине Суворина цены на них подскочили до 1,75 руб., а плохого качества календари издания Сытина - по 75 копеек. Ну а что же подарить в небогатое время, если не календарик?
Вынужденная экономия привела к тому, что под запретом оказались даже любимые москвичами праздничные забавы - святочные гадания: выяснилось, что у девушек нет ни одного доступного способа заглянуть в лицо судьбе. Принятые гадания - выбрасывания за ворота башмачка, сжигание бумаги и плавление воска - оказались неприемлемо дороги.
«Ведь это когда так гадали? Когда башмаки за пару руль стоили или много-много рубля полтора. Пропадет, не жалко. Но мыслимо ли бросать башмаки за ворота, когда пара их стоит 35 рублей, а если на дюжине пуговиц, то и все 50 рублей. Да и за эту цену достать их довольно трудно. Ведь если у вас за воротами кто-нибудь хоть один башмак схватит, это выйдет 25 рублей убытка. Два - 50!
- Немыслимо! - сказал папа. - Я положительно запрещаю гадать на башмаках. Это же чистое разоренье.
Пришлось отказаться.
- Ну, что ж, будем кормить курицу счетным зерном, - вздохнули девушки.
- Счетным зерном? - гневно вступилась старая няня. - Теперь на счет зернышка туго. Нет гречневых круп в Москве, днем согнем их не сыщешь. А если где объявятся, часа по три в хвосте стоят приходится, чтобы фунтик крупы получить. И думать не смейте! Макового зерна вам для курицы не дам», - описывает фельетонист в «Московском листке» новые реалии.
Также категорически запретил строгий отец жечь бумагу: баловство это - переводить материал на гадания, если можно использовать его для растопки.
Так что «дух праздника» в воздухе почти что не витал - не до того оказалось. А уже в конце 1917 года москвичи - при том же дефиците - поражались: неужто жизнь могла так серьезно поменяться за один только год?
«В недоумении, в последний день 1917 года смотришь на календарь и удивляешься: как мало прожито, как много пережито! Неужели после конца Романовых прошло только триста дней, а не лет? Или это шутка календаря и вместо 1917 года надо читать 2017?», - писал обозреватель «Московских ведомостей».
via