Девочка и блокада
Весной я один день был в Питере, выступал там на одной конференции и почти ничего не успел посмотреть, только по любимым местам прогулялся немного. Но пообщался с одной женщиной, коренной ленинградкой, которая пережила от начала до конца всю блокаду. Эта встреча была очень кстати, потому что у меня накопились кое-какие вопросы насчёт блокады, условий жизни и вообще насчёт того, как освещение событий в советские времена и «разоблачения» последних лет соотносятся с действительной историей. Я задал свои вопросы, поделился сомнениями и получил очень интересный, не говоря уже о том, что бесценный в своей уникальности, рассказ.
Как всегда, прямая речь без правок и комментариев.
* * *Я тогда была девочкой, двенадцать лет мне всего было. Я во время блокады какое-то время даже возглавляла районную пионерскую дружину. Ну какая там дружина, десять школ, а в них детей было - раз, два и обчёлся. Зимой у нас было задание - собирать трупы на улице. По нашему району проходила дорога, ведущая на кладбище. Транспорт не ходил, и когда человек умирал, родственники или соседи, смотря кто оставался жив, заворачивали его в простыню, клали на санки и тащили на кладбище. Гробов не было, и людей хоронили завёрнутыми в простыни.
Дорога была тяжёлая, потому что зима была снежная, наметало сугробы, и людям, ослабевшим от голода, было тяжело тащить санки. До кладбища доходили не все, теряли силы и бросали тела прямо на дороге. Мы должны были их собирать и подтаскивать в одно место. То есть дорога длинная, и там было несколько таких мест, куда нужно было собирать тела, лежащие на обочине.
Потом по этим местам проезжала машина, и они просто складывали тела в грузовик и увозили на кладбище. Там были вырыты большие ямы, и их так всех вместе и хоронили. Они их складывали в кузов как штабель: ряд вдоль, ряд поперёк. И вот мы, девочки, мальчики, в мороз выходили на улицу и таскали эти трупы. Но вообще-то их легко было таскать: люди были очень сильно истощены, мороз делал тела твёрдыми, а затвердевшее тело легче тащить, чем расслабленное. Что ты так смотришь на мои руки? Да…
* * *Вот ты спрашиваешь, правда ли, что кто-то жил хорошо… Кто-то жил лучше, конечно. Люди ведь разные были. Я как-то видела, как в соседний дом зашли люди, достаточно неплохо одетые. Во всяком случае, прилично одетые, не такие измождённые, у которых сил только до своей квартиры дойти. Мужчина и женщина. Они какое-то время побыли там и вышли уже в дорогой одежде, в шубах, что-то в руках несли. Вот так бывало. И мародёры были, и спекулянты.
Кто-то в магазине работал, кто-то на складе. У кого-то была возможность что-то немного добыть. Все старались добыть - еду, дрова, то, что тогда нужно было больше всего. Нам вот очень повезло, мы жили в коммуналке, и в нашей комнате между окнами был узкий простенок. И оттуда было проще брёвна выковыривать. У соседей в стене большие брёвна были, тяжело, а нам легче, тем более, что мужчин у нас не было, только женщины в семье. Вот такие вещи тоже роль играли. В мирное время об этом не думаешь, какой там простенок, а в войну он нам жизнь, может быть, спас.
* * *Наши соседи по квартире все умерли.
* * *А однажды в школе всех предупредили, чтобы ни в коем случае не открывали двери незнакомым. Сказали, что были плохие случаи, и когда родителей нет дома, к дверям даже не подходить. Ну что тебе непонятно… Ели людей… Приходили вот так, когда родителей нет, стучали в дверь, а потом уносили детей и съедали, было несколько таких случаев. Люди просто с ума от голода сходили, всякое могло произойти.
И вот на следующий день после того, как был этот сигнал, я осталась одна дома, и в дверь кто-то постучал. Я затаилась, сижу, к двери не подхожу. А он стучит и стучит, и такой слабый стук, как будто человек через силу стучит. Я вот потом думала, может, там кто-то обессилел, замёрз, ему просто воды надо было попить, и он стучал, чтобы попросить воды согреть. Но я так и не открыла.
* * *А ещё помню, был случай, тоже той зимой. Просто хорошо иллюстрирует, что с человеком делает голод. Ты иногда совершенно перестаёшь соображать, делаешь абсолютно невообразимые вещи.
Воды тогда не было, всё разбомбили, и мы ходили за водой на канал. Он замёрз, но там кто-то каждый день прорубал прорубь - видишь, ты спрашивал, оставались ли у людей силы на работу. Вот, значит у кого-то оставались. Каждый день была эта прорубь.
А как ходили - ведь не с вёдрами, сил уже не было. Поставишь бидончик или кастрюлю на саночки и идёшь себе потихонечку до канала. А там, поскольку каждый день воду брали, расплёскивали, образовалась такая ледяная горка. И вот я как-то дошла, забралась на эту горку, жду своей очереди, рядом другие люди стоят…
Неподалёку была хлебная фабрика, там выпекали хлеб и оттуда его развозили. А поскольку, как я говорила, транспорта не было, развозили тоже на санках. Положат на санки какое-то количество хлеба и вдвоём тянут эти санки до магазина. Люди вокруг ходят, все голодные, слабые, еле идут, но никто никогда к этому хлебу не притрагивался, так только, взглядом проводят и всё.
И вот стою я на этой горке ледяной, а запах хлебный такой идёт, что даже тошнит, вот такое чувство возникает от голода. И идут эти люди с санками, тянут их по снегу в какой-то магазин. Слабые, медленно идут, и все, кто за водой пришёл, все стоят и на них смотрят. Зима была морозная, снежная, но там почему-то образовалась длинная узкая проталина, голая земля из-под снега торчит.
Им бы эту проталину обойти, но, видимо, сил нет совсем, и они потащили санки через проталину. А полозья за землю зацепились, и санки опрокинулись. Хлеб рассыпался по земле. И вся толпа, все, кто стоял и смотрел, все на него бросились. Я себя не помню, как я скатилась с этой ледяной горки и тоже бросилась за хлебом. А его же мало, и люди хватают, друг у друга выхватывают, рвут.
Мне повезло, я схватила целую буханку, прижала к груди, а на меня уже бросаются, я лежу на снегу, кто-то уже сверху лежит, тянутся, вырывают, а я его глубже, глубже за пазуху пихаю, ползу, чтобы из этой кучи-малы выбраться, а то ведь и задавят - что там, девчонку голодную задавить.
Но я бы с ней так не ушла, отобрали бы, если не там, то на улице. Я схитрила: положила буханку в кастрюлю, накрыла сверху крышкой, как будто у меня там вода, и так привезла домой. Довольная была - добытчица! «Смотри, - говорю, - мама, что я принесла!» Мама обрадовалась, они с бабушкой сразу тюрю заболтали.
А потом вечером мы едим, а бабушка говорит: «А ведь этих людей, наверное, расстреляли.» И у меня сразу настроение испортилось. Ведь правда, они не уберегли хлеб, кто-то в этот день совсем без еды остался. Наверное, их расстреляли из-за нас. Но вот в этот момент, когда рассыпался хлеб, я об этом совсем не думала.
* * *А ещё у нас было задание выступать перед раненными. Нас привозили в госпиталь, и там мы танцевали и пели. Причём было холодно, но мы должны были быть одеты строго: белый верх, чёрный низ, и так выступать. И нам было строго запрещено что-либо брать у раненных, любые гостинцы.
* * *Вообще меня должны были отправить в эвакуацию. Когда ещё блокаду не замкнули, но немцы уже были близко, детей отправляли в эвакуацию. Многих вообще в городе не было, это ведь были каникулы, и многие уезжали, кто в лагеря, кто к родственникам в другие города, кто-то вот так сразу в оккупации оказался, а тем, кто уехал на восток, повезло.
И вот меня мама приготовила, в один карман зашила сухари, а в другой - золотые немецкие часы, на всякий случай - смешно! Тогда считалось, что немецкие, заграничные - это чепуха, мусор, вот советские - это да. Тоже смешно, но вот тогда это так воспринималось. А бабушка увидела, что мама меня в эвакуацию готовит, и рассердилась. «Что это за новости, - говорит. - Мать в одном месте, ребёнок в другом. Нечего!» И я осталась. А паромы, на которых повезли детей, попали под налёт, и какие-то затонули. А мы остались в Ленинграде.
Как всегда, прямая речь без правок и комментариев.
* * *Я тогда была девочкой, двенадцать лет мне всего было. Я во время блокады какое-то время даже возглавляла районную пионерскую дружину. Ну какая там дружина, десять школ, а в них детей было - раз, два и обчёлся. Зимой у нас было задание - собирать трупы на улице. По нашему району проходила дорога, ведущая на кладбище. Транспорт не ходил, и когда человек умирал, родственники или соседи, смотря кто оставался жив, заворачивали его в простыню, клали на санки и тащили на кладбище. Гробов не было, и людей хоронили завёрнутыми в простыни.
Дорога была тяжёлая, потому что зима была снежная, наметало сугробы, и людям, ослабевшим от голода, было тяжело тащить санки. До кладбища доходили не все, теряли силы и бросали тела прямо на дороге. Мы должны были их собирать и подтаскивать в одно место. То есть дорога длинная, и там было несколько таких мест, куда нужно было собирать тела, лежащие на обочине.
Потом по этим местам проезжала машина, и они просто складывали тела в грузовик и увозили на кладбище. Там были вырыты большие ямы, и их так всех вместе и хоронили. Они их складывали в кузов как штабель: ряд вдоль, ряд поперёк. И вот мы, девочки, мальчики, в мороз выходили на улицу и таскали эти трупы. Но вообще-то их легко было таскать: люди были очень сильно истощены, мороз делал тела твёрдыми, а затвердевшее тело легче тащить, чем расслабленное. Что ты так смотришь на мои руки? Да…
* * *Вот ты спрашиваешь, правда ли, что кто-то жил хорошо… Кто-то жил лучше, конечно. Люди ведь разные были. Я как-то видела, как в соседний дом зашли люди, достаточно неплохо одетые. Во всяком случае, прилично одетые, не такие измождённые, у которых сил только до своей квартиры дойти. Мужчина и женщина. Они какое-то время побыли там и вышли уже в дорогой одежде, в шубах, что-то в руках несли. Вот так бывало. И мародёры были, и спекулянты.
Кто-то в магазине работал, кто-то на складе. У кого-то была возможность что-то немного добыть. Все старались добыть - еду, дрова, то, что тогда нужно было больше всего. Нам вот очень повезло, мы жили в коммуналке, и в нашей комнате между окнами был узкий простенок. И оттуда было проще брёвна выковыривать. У соседей в стене большие брёвна были, тяжело, а нам легче, тем более, что мужчин у нас не было, только женщины в семье. Вот такие вещи тоже роль играли. В мирное время об этом не думаешь, какой там простенок, а в войну он нам жизнь, может быть, спас.
* * *Наши соседи по квартире все умерли.
* * *А однажды в школе всех предупредили, чтобы ни в коем случае не открывали двери незнакомым. Сказали, что были плохие случаи, и когда родителей нет дома, к дверям даже не подходить. Ну что тебе непонятно… Ели людей… Приходили вот так, когда родителей нет, стучали в дверь, а потом уносили детей и съедали, было несколько таких случаев. Люди просто с ума от голода сходили, всякое могло произойти.
И вот на следующий день после того, как был этот сигнал, я осталась одна дома, и в дверь кто-то постучал. Я затаилась, сижу, к двери не подхожу. А он стучит и стучит, и такой слабый стук, как будто человек через силу стучит. Я вот потом думала, может, там кто-то обессилел, замёрз, ему просто воды надо было попить, и он стучал, чтобы попросить воды согреть. Но я так и не открыла.
* * *А ещё помню, был случай, тоже той зимой. Просто хорошо иллюстрирует, что с человеком делает голод. Ты иногда совершенно перестаёшь соображать, делаешь абсолютно невообразимые вещи.
Воды тогда не было, всё разбомбили, и мы ходили за водой на канал. Он замёрз, но там кто-то каждый день прорубал прорубь - видишь, ты спрашивал, оставались ли у людей силы на работу. Вот, значит у кого-то оставались. Каждый день была эта прорубь.
А как ходили - ведь не с вёдрами, сил уже не было. Поставишь бидончик или кастрюлю на саночки и идёшь себе потихонечку до канала. А там, поскольку каждый день воду брали, расплёскивали, образовалась такая ледяная горка. И вот я как-то дошла, забралась на эту горку, жду своей очереди, рядом другие люди стоят…
Неподалёку была хлебная фабрика, там выпекали хлеб и оттуда его развозили. А поскольку, как я говорила, транспорта не было, развозили тоже на санках. Положат на санки какое-то количество хлеба и вдвоём тянут эти санки до магазина. Люди вокруг ходят, все голодные, слабые, еле идут, но никто никогда к этому хлебу не притрагивался, так только, взглядом проводят и всё.
И вот стою я на этой горке ледяной, а запах хлебный такой идёт, что даже тошнит, вот такое чувство возникает от голода. И идут эти люди с санками, тянут их по снегу в какой-то магазин. Слабые, медленно идут, и все, кто за водой пришёл, все стоят и на них смотрят. Зима была морозная, снежная, но там почему-то образовалась длинная узкая проталина, голая земля из-под снега торчит.
Им бы эту проталину обойти, но, видимо, сил нет совсем, и они потащили санки через проталину. А полозья за землю зацепились, и санки опрокинулись. Хлеб рассыпался по земле. И вся толпа, все, кто стоял и смотрел, все на него бросились. Я себя не помню, как я скатилась с этой ледяной горки и тоже бросилась за хлебом. А его же мало, и люди хватают, друг у друга выхватывают, рвут.
Мне повезло, я схватила целую буханку, прижала к груди, а на меня уже бросаются, я лежу на снегу, кто-то уже сверху лежит, тянутся, вырывают, а я его глубже, глубже за пазуху пихаю, ползу, чтобы из этой кучи-малы выбраться, а то ведь и задавят - что там, девчонку голодную задавить.
Но я бы с ней так не ушла, отобрали бы, если не там, то на улице. Я схитрила: положила буханку в кастрюлю, накрыла сверху крышкой, как будто у меня там вода, и так привезла домой. Довольная была - добытчица! «Смотри, - говорю, - мама, что я принесла!» Мама обрадовалась, они с бабушкой сразу тюрю заболтали.
А потом вечером мы едим, а бабушка говорит: «А ведь этих людей, наверное, расстреляли.» И у меня сразу настроение испортилось. Ведь правда, они не уберегли хлеб, кто-то в этот день совсем без еды остался. Наверное, их расстреляли из-за нас. Но вот в этот момент, когда рассыпался хлеб, я об этом совсем не думала.
* * *А ещё у нас было задание выступать перед раненными. Нас привозили в госпиталь, и там мы танцевали и пели. Причём было холодно, но мы должны были быть одеты строго: белый верх, чёрный низ, и так выступать. И нам было строго запрещено что-либо брать у раненных, любые гостинцы.
* * *Вообще меня должны были отправить в эвакуацию. Когда ещё блокаду не замкнули, но немцы уже были близко, детей отправляли в эвакуацию. Многих вообще в городе не было, это ведь были каникулы, и многие уезжали, кто в лагеря, кто к родственникам в другие города, кто-то вот так сразу в оккупации оказался, а тем, кто уехал на восток, повезло.
И вот меня мама приготовила, в один карман зашила сухари, а в другой - золотые немецкие часы, на всякий случай - смешно! Тогда считалось, что немецкие, заграничные - это чепуха, мусор, вот советские - это да. Тоже смешно, но вот тогда это так воспринималось. А бабушка увидела, что мама меня в эвакуацию готовит, и рассердилась. «Что это за новости, - говорит. - Мать в одном месте, ребёнок в другом. Нечего!» И я осталась. А паромы, на которых повезли детей, попали под налёт, и какие-то затонули. А мы остались в Ленинграде.