Сквозь грозы и грёзы (окончание)
- к революционному христианско-коммунистическому синтезу - через русский хилиазм и научный холизм
Окончание статьи «Тысячелетнее царство и коммунизм»
Авторские страницы... Теперь о роли России и православия в мечте о Тысячелетнем царстве и коммунизме.
Еще с детства из курса отечественной истории мы знаем, что в 1523 и 1524 годах монах одного из псковских монастырей старец Филофей в посланиях московскому государю выдвинул концепцию Москвы, как Третьего Рима. Первые два Рима (Рим и Константинополь) пали, а третий - стоит, а четвертому не бывать, и Великий князь московский является единственным православным государем. Но что это значит, в каком смысле Москва сравнивается с двумя первыми Римами? Может быть великостью своего войска, обширностью владений или богатством казны?
Нет. Едва ли истинно православный человек мог гордиться такими грубыми, зримо осязаемыми факторами. Здесь было что-то еще совершенно нематериальное, уходящее корнями в христианское вероучение и христианскую эсхатологию.
Можно предположить, что это была концепция катехона (от греческого κατέχων - удерживающий). Представление о катехоне было разработано апостолом Павлом, согласно которому катехон - это некое временное образование, которое упорядочивает существующий мир и препятствует тем самым победе сил тьмы и концу света. Об этом ясно говорится во втором послании апостола Павла к Фесалоникийцам: «Ибо тайна беззакония уже в действии, только не свершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь…» [xix]. Сам апостол Павел, несмотря на гонения в отношении первых христиан, считал катехоном Римскую империю. В дальнейшем им считали Византию. Есть все основания полагать, что истинный смысл концепции Третьего Рима состоит именно в том, что катехоном стала Россия. Ибо не может православный русский человек подобно англосаксу гордиться чисто внешним проявлением физической силы и богатства. Ему дороже справедливость, сила духовная, сила духа, сила правды, правды Бога на земле.
Россия как катехон во многом формировала мессианское начало русских, на которое не смогли повлиять ни реформы патриарха Никона и Алексея Михайловича, ни погром, устроенный в стране Петром, ни переход к имперской фазе развития. Хотя, конечно, народ чувствовал, что происходит отклонение от истинной веры, что и отразилось в силе и глубине церковного раскола, в убеждении многих православных в том, что царь Петр - антихрист. Однако все это не поколебало народного представления о своей миссии, которое определялось рядом специфических черт русского православия.
Прежде всего, имеется в виду инобытие в бытии или трансцендентное в имманентном и имманентное в трансцендентном. Здесь речь идет об источнике божественной благодати, дающей спасение. Как было показано выше, протестантизм видит его в эффективном труде и воздержании от роскоши. Католицизм - через религиозные обряды, осуществляющиеся в церкви. В отличие от них русское православие, наряду с обрядом, предполагает, что благодать разлита вокруг нас в мягкой русской природе. Например, свет (трансцендентное), проникающий сквозь листву берез (имманентное), или отражающийся в зеркальной глади озера. Таким образом, русский человек фактически живет среди божественной благодати и как бы окружен ею.
Другой особенностью является целостность или холистичность (от греческого ὅλος - весь, целый) русского православия, иначе говоря, единство красоты, истины и справедливости. Истинное не может быть некрасивым или несправедливым, и наоборот. Символом целостности является Иисус Христос, объединяющей в себе все эти три ипостаси. И человек, созданный по образу и подобию божьему, также должен быть целостным. Разделение истины, справедливости и красоты произошло еще в античные времена: гносеология, этика и эстетика соответственно. Долгое время, указанное разделение на Западе сдерживалось христианством, но по мере снижения его роли в жизни общества расщепленность Западного мира стала нарастать. В России же благодаря православию, этого не произошло. Очень ярко описал русскую холистичность и ее отличие от западного рационализма Николай Бердяев: «Подобно немецким романтикам, русская мысль стремилась к целостности и делает это более последовательно и радикально, чем романтики, которые утеряли целостность. Целостность христианского Востока противополагается рационалистической раздробленности и рассеченности Запада» [xx].
Наконец, русское православие предельно хилиастично. Оно мечтает о царстве справедливости, о Граде Земном, живущем по законам Града Небесного - по правде Бога. Это нашло свое отражение в сказании о Граде Китеже, лежащем на дне озера. И русский человек ищет Град Китеж. В известном смысле Николай Бердяев признает страстную мечту русских о хилиазме, хотя и не употребляет этого понятия: «В Московском царстве, сознавшим себя Третьим Римом, было смешение царства Христова, царства правды, с идеей могущественного государства, управляемого неправдой» [xxi].
И из этого русского хилиазма выходит глубинный русский народный коммунизм. Именно благодаря глубоко укоренившейся в сознании мессианской идее и глубинному народному коммунизму русский человек в конечном итоге принял социалистическую революцию в России и поддержал ее.
Большевики предложили народу создать царство свободы и справедливости здесь на земле, и это соответствовало поиску, созданию, строительству Града Китежа, Тысячелетнего Царства, мечтой о которых жил русский человек. Более того, даже перенос столицы из чуждого народному сознанию Петрограда/Санкт-Петербурга, построенного на мужицких костях, в Москву имел не только военно-политическое, но и символическое значение: возврат к Московскому царству, хотя едва ли сами большевики думали о таком подтексте указанного акта.
Большевики вернули русскому народу его мессианство, но несколько в ином аспекте: освобождение всего рода людского от угнетения, неравенства, несправедливости. И это также было созвучно душе народа. Данный аспект очень точно отметил Бердяев: «… в мифе о пролетариате по-новому восстанавливался миф о русском народе. Произошло как бы отождествление русского народа с пролетариатом, русского мессианства с пролетарским мессианством» [xxii].
Таким образом, все приведенное выше позволяет полагать, что в России есть точки соприкосновения религии и коммунизма, церкви и лево-патриотических сил общества для спасения страны и народа, а с ними и всего человечества (вне вселенской миссии, только для самого себя русский человек ничего делать не будет).
Но есть ли еще где-то народ, способный осуществить союз церкви и коммунистических сил ради спасения от глобальной катастрофы, к которой ведут мировые постмодернистские элиты? Да, он, точнее они, есть. Это народы стран Латинской Америки.
Латиноамериканцы сталкивались поочередно с колониальным гнетом, неоколониализмом и гегемонизмом глобальных элит. В этой связи возник серьезный диссонанс между христианским вероучением, привнесенным на континент европейцами, и жестокой повседневной реальностью окружающей действительности. Возник вопрос, как сохранить свое христианское естество на тотально угнетенном и беспощадно эксплуатируемом континенте. Священству и пастве было остро необходимо вернуться к изначальному христианству, объединяющему людей в любви и справедливости, а не отчуждающему их друг от друга. Ответом на это требование времени и совести стала теология освобождения, появившаяся в шестидесятых годах 20-ого века. Смысл ее в сближении эгалитарных положений христианства и коммунистического идеала.
Не вдаваясь в основные постулаты этого учения, ибо это не входит в задачу настоящей статьи, следует отметить, что оно переживало взлеты и спады популярности, и в настоящее время вновь находится на подъеме. При этом папский престол всегда относился к ней крайне негативно. Папа Иоан Павел второй (самый политизированный папа двадцатого века) в восьмидесятые годы даже отлучил от церкви всех никарагуанских священников, придерживавшихся теологии освобождения и сотрудничавших с сандинистским правительством.
Несмотря на это, ряд крупных теологов и деятелей церкви в Латинской Америке продолжали придерживаться указанных взглядов. Но дальше всех, пожалуй, пошла Мать Тереза, которая во время своей поездки на Кубу в 1986 году, характеризуя отношения между христианством и социализмом, сказала, что считает учение Христа глубоко революционным и полностью соответствующим делу социализма. Оно, по ее мнению, не противоречит даже марксизму-ленинизму [xxiii].
Такие левые лидеры стран Латинской Америки как Даниэль Ортега, Эво Моралес, Уго Чавес и Рафаэль Корреа разделяют положения теологии освобождения. Наиболее ярко в своей речи на Рождество 2005 года высказался по данному вопросу президент Боливарианской Республики Венесуэла Уго Чавес: «Для меня Рождество - это Христос. Христос - бунтарь, Христос - революционер, Христос - социалист» [xxiv].
Но вернемся в Россию. Для того чтобы сближение между лево-патриотическими силами и церковью произошло, обе стороны должны сделать ряд шагов по исправлению ошибок.
Левые признают ошибочность антирелигиозной политики советского периода, как в активной форме воинствующего атеизма, так и образца «тихого» ущемления церкви 60 - 80-х годов, и обязуются не проводить ничего подобного в будущем. Пожалуй, основные лево-патриотические силы уже готовы и делают это.
Церкви, в свою очередь, следовало бы прекратить к месту и не к месту ругать советское прошлое и заострять внимание на имевшем место в то время насилии над ее служителями. Ведь и в Московском царстве и в Имперской России насилия над священнослужителями было много. Достаточно вспомнить судьбы нестяжателей преподобного Нила Сорского, Никиты Пустосвята, лидеров староверов, священства, замученного Петром I.
Это сделать нетрудно. Труднее - другое. Изначально церковь имеет двойственный характер. Она имеет откровения Бога, который «есть глава тела Церкви» и это делает ее продолжателем дела Христова, носителем духовности, звеном, соединяющим человека с Богом. Но в тоже время она есть социальный организм, вписанный в окружающую мирскую, вполне материальную жизнь. И в этой своей ипостаси она очень уязвима, подвержена искушениям и, к сожалению, порой, погоне за суетным и меркантильным. Что, в той или иной степени, и имеется в настоящее время. Мы не можем винить ее за это, ибо любой социальный институт (церковь, армия и т.д.) отражает реальное состояние нашего общества. Люди, приходящие служить церкви, это мы сами и есть. Преодоление этого препятствия сложно. Оно дается через преодоление самого себя, через индивидуальное и коллективное восхождение и, да простят мне служители церкви, через коллективный теосис церкви. Но как бы ни было трудно, жизненно необходимо, чтобы церковь преодолела возникший дисбаланс и приблизилась к тому, какой ее замыслил Христос - церкви бедных.
Это многократно увеличит авторитет церкви и поможет сплотить все здоровые православные и светские силы России к предстоящей битве Света и Тьмы, добра и зла, высоких смыслов и низменных страстей, битве за Тысячелетнее царство, битве за Коммунизм.
Мы не знаем, кто поведет воинство Света. Но, быть может, все будет, как предсказал Александр Блок: «В белом венчике из роз впереди Иисус Христос».
[xix] Библия, Новый Завет, Второе послание к Фессалоникийцам, 2:7.
[xx] Николай Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма» в сборнике работ Н. Бердяева «Духовные основы русской революции» и «Истоки и смысл русского коммунизма», М., 2006, с. 258.
[xxi] Там же, с. 240.
[xxii] Там же, с. 350.
[xxiii] http://oko-planet.su/politik/politikdiscussions/151436-neomarksizm-v-latinskoy-amerike.html
[xxiv] http://www.politjournal.ru/index.php?action=Articles&dirid=67&tek=6659&issue=186
Окончание статьи «Тысячелетнее царство и коммунизм»
Авторские страницы... Теперь о роли России и православия в мечте о Тысячелетнем царстве и коммунизме.
Еще с детства из курса отечественной истории мы знаем, что в 1523 и 1524 годах монах одного из псковских монастырей старец Филофей в посланиях московскому государю выдвинул концепцию Москвы, как Третьего Рима. Первые два Рима (Рим и Константинополь) пали, а третий - стоит, а четвертому не бывать, и Великий князь московский является единственным православным государем. Но что это значит, в каком смысле Москва сравнивается с двумя первыми Римами? Может быть великостью своего войска, обширностью владений или богатством казны?
Нет. Едва ли истинно православный человек мог гордиться такими грубыми, зримо осязаемыми факторами. Здесь было что-то еще совершенно нематериальное, уходящее корнями в христианское вероучение и христианскую эсхатологию.
Можно предположить, что это была концепция катехона (от греческого κατέχων - удерживающий). Представление о катехоне было разработано апостолом Павлом, согласно которому катехон - это некое временное образование, которое упорядочивает существующий мир и препятствует тем самым победе сил тьмы и концу света. Об этом ясно говорится во втором послании апостола Павла к Фесалоникийцам: «Ибо тайна беззакония уже в действии, только не свершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь…» [xix]. Сам апостол Павел, несмотря на гонения в отношении первых христиан, считал катехоном Римскую империю. В дальнейшем им считали Византию. Есть все основания полагать, что истинный смысл концепции Третьего Рима состоит именно в том, что катехоном стала Россия. Ибо не может православный русский человек подобно англосаксу гордиться чисто внешним проявлением физической силы и богатства. Ему дороже справедливость, сила духовная, сила духа, сила правды, правды Бога на земле.
Россия как катехон во многом формировала мессианское начало русских, на которое не смогли повлиять ни реформы патриарха Никона и Алексея Михайловича, ни погром, устроенный в стране Петром, ни переход к имперской фазе развития. Хотя, конечно, народ чувствовал, что происходит отклонение от истинной веры, что и отразилось в силе и глубине церковного раскола, в убеждении многих православных в том, что царь Петр - антихрист. Однако все это не поколебало народного представления о своей миссии, которое определялось рядом специфических черт русского православия.
Прежде всего, имеется в виду инобытие в бытии или трансцендентное в имманентном и имманентное в трансцендентном. Здесь речь идет об источнике божественной благодати, дающей спасение. Как было показано выше, протестантизм видит его в эффективном труде и воздержании от роскоши. Католицизм - через религиозные обряды, осуществляющиеся в церкви. В отличие от них русское православие, наряду с обрядом, предполагает, что благодать разлита вокруг нас в мягкой русской природе. Например, свет (трансцендентное), проникающий сквозь листву берез (имманентное), или отражающийся в зеркальной глади озера. Таким образом, русский человек фактически живет среди божественной благодати и как бы окружен ею.
Другой особенностью является целостность или холистичность (от греческого ὅλος - весь, целый) русского православия, иначе говоря, единство красоты, истины и справедливости. Истинное не может быть некрасивым или несправедливым, и наоборот. Символом целостности является Иисус Христос, объединяющей в себе все эти три ипостаси. И человек, созданный по образу и подобию божьему, также должен быть целостным. Разделение истины, справедливости и красоты произошло еще в античные времена: гносеология, этика и эстетика соответственно. Долгое время, указанное разделение на Западе сдерживалось христианством, но по мере снижения его роли в жизни общества расщепленность Западного мира стала нарастать. В России же благодаря православию, этого не произошло. Очень ярко описал русскую холистичность и ее отличие от западного рационализма Николай Бердяев: «Подобно немецким романтикам, русская мысль стремилась к целостности и делает это более последовательно и радикально, чем романтики, которые утеряли целостность. Целостность христианского Востока противополагается рационалистической раздробленности и рассеченности Запада» [xx].
Наконец, русское православие предельно хилиастично. Оно мечтает о царстве справедливости, о Граде Земном, живущем по законам Града Небесного - по правде Бога. Это нашло свое отражение в сказании о Граде Китеже, лежащем на дне озера. И русский человек ищет Град Китеж. В известном смысле Николай Бердяев признает страстную мечту русских о хилиазме, хотя и не употребляет этого понятия: «В Московском царстве, сознавшим себя Третьим Римом, было смешение царства Христова, царства правды, с идеей могущественного государства, управляемого неправдой» [xxi].
И из этого русского хилиазма выходит глубинный русский народный коммунизм. Именно благодаря глубоко укоренившейся в сознании мессианской идее и глубинному народному коммунизму русский человек в конечном итоге принял социалистическую революцию в России и поддержал ее.
Большевики предложили народу создать царство свободы и справедливости здесь на земле, и это соответствовало поиску, созданию, строительству Града Китежа, Тысячелетнего Царства, мечтой о которых жил русский человек. Более того, даже перенос столицы из чуждого народному сознанию Петрограда/Санкт-Петербурга, построенного на мужицких костях, в Москву имел не только военно-политическое, но и символическое значение: возврат к Московскому царству, хотя едва ли сами большевики думали о таком подтексте указанного акта.
Большевики вернули русскому народу его мессианство, но несколько в ином аспекте: освобождение всего рода людского от угнетения, неравенства, несправедливости. И это также было созвучно душе народа. Данный аспект очень точно отметил Бердяев: «… в мифе о пролетариате по-новому восстанавливался миф о русском народе. Произошло как бы отождествление русского народа с пролетариатом, русского мессианства с пролетарским мессианством» [xxii].
Таким образом, все приведенное выше позволяет полагать, что в России есть точки соприкосновения религии и коммунизма, церкви и лево-патриотических сил общества для спасения страны и народа, а с ними и всего человечества (вне вселенской миссии, только для самого себя русский человек ничего делать не будет).
Но есть ли еще где-то народ, способный осуществить союз церкви и коммунистических сил ради спасения от глобальной катастрофы, к которой ведут мировые постмодернистские элиты? Да, он, точнее они, есть. Это народы стран Латинской Америки.
Латиноамериканцы сталкивались поочередно с колониальным гнетом, неоколониализмом и гегемонизмом глобальных элит. В этой связи возник серьезный диссонанс между христианским вероучением, привнесенным на континент европейцами, и жестокой повседневной реальностью окружающей действительности. Возник вопрос, как сохранить свое христианское естество на тотально угнетенном и беспощадно эксплуатируемом континенте. Священству и пастве было остро необходимо вернуться к изначальному христианству, объединяющему людей в любви и справедливости, а не отчуждающему их друг от друга. Ответом на это требование времени и совести стала теология освобождения, появившаяся в шестидесятых годах 20-ого века. Смысл ее в сближении эгалитарных положений христианства и коммунистического идеала.
Не вдаваясь в основные постулаты этого учения, ибо это не входит в задачу настоящей статьи, следует отметить, что оно переживало взлеты и спады популярности, и в настоящее время вновь находится на подъеме. При этом папский престол всегда относился к ней крайне негативно. Папа Иоан Павел второй (самый политизированный папа двадцатого века) в восьмидесятые годы даже отлучил от церкви всех никарагуанских священников, придерживавшихся теологии освобождения и сотрудничавших с сандинистским правительством.
Несмотря на это, ряд крупных теологов и деятелей церкви в Латинской Америке продолжали придерживаться указанных взглядов. Но дальше всех, пожалуй, пошла Мать Тереза, которая во время своей поездки на Кубу в 1986 году, характеризуя отношения между христианством и социализмом, сказала, что считает учение Христа глубоко революционным и полностью соответствующим делу социализма. Оно, по ее мнению, не противоречит даже марксизму-ленинизму [xxiii].
Такие левые лидеры стран Латинской Америки как Даниэль Ортега, Эво Моралес, Уго Чавес и Рафаэль Корреа разделяют положения теологии освобождения. Наиболее ярко в своей речи на Рождество 2005 года высказался по данному вопросу президент Боливарианской Республики Венесуэла Уго Чавес: «Для меня Рождество - это Христос. Христос - бунтарь, Христос - революционер, Христос - социалист» [xxiv].
Но вернемся в Россию. Для того чтобы сближение между лево-патриотическими силами и церковью произошло, обе стороны должны сделать ряд шагов по исправлению ошибок.
Левые признают ошибочность антирелигиозной политики советского периода, как в активной форме воинствующего атеизма, так и образца «тихого» ущемления церкви 60 - 80-х годов, и обязуются не проводить ничего подобного в будущем. Пожалуй, основные лево-патриотические силы уже готовы и делают это.
Церкви, в свою очередь, следовало бы прекратить к месту и не к месту ругать советское прошлое и заострять внимание на имевшем место в то время насилии над ее служителями. Ведь и в Московском царстве и в Имперской России насилия над священнослужителями было много. Достаточно вспомнить судьбы нестяжателей преподобного Нила Сорского, Никиты Пустосвята, лидеров староверов, священства, замученного Петром I.
Это сделать нетрудно. Труднее - другое. Изначально церковь имеет двойственный характер. Она имеет откровения Бога, который «есть глава тела Церкви» и это делает ее продолжателем дела Христова, носителем духовности, звеном, соединяющим человека с Богом. Но в тоже время она есть социальный организм, вписанный в окружающую мирскую, вполне материальную жизнь. И в этой своей ипостаси она очень уязвима, подвержена искушениям и, к сожалению, порой, погоне за суетным и меркантильным. Что, в той или иной степени, и имеется в настоящее время. Мы не можем винить ее за это, ибо любой социальный институт (церковь, армия и т.д.) отражает реальное состояние нашего общества. Люди, приходящие служить церкви, это мы сами и есть. Преодоление этого препятствия сложно. Оно дается через преодоление самого себя, через индивидуальное и коллективное восхождение и, да простят мне служители церкви, через коллективный теосис церкви. Но как бы ни было трудно, жизненно необходимо, чтобы церковь преодолела возникший дисбаланс и приблизилась к тому, какой ее замыслил Христос - церкви бедных.
Это многократно увеличит авторитет церкви и поможет сплотить все здоровые православные и светские силы России к предстоящей битве Света и Тьмы, добра и зла, высоких смыслов и низменных страстей, битве за Тысячелетнее царство, битве за Коммунизм.
Мы не знаем, кто поведет воинство Света. Но, быть может, все будет, как предсказал Александр Блок: «В белом венчике из роз впереди Иисус Христос».
[xix] Библия, Новый Завет, Второе послание к Фессалоникийцам, 2:7.
[xx] Николай Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма» в сборнике работ Н. Бердяева «Духовные основы русской революции» и «Истоки и смысл русского коммунизма», М., 2006, с. 258.
[xxi] Там же, с. 240.
[xxii] Там же, с. 350.
[xxiii] http://oko-planet.su/politik/politikdiscussions/151436-neomarksizm-v-latinskoy-amerike.html
[xxiv] http://www.politjournal.ru/index.php?action=Articles&dirid=67&tek=6659&issue=186