Наука о чужих
"Идея о том, что где-то есть разумные существа, отличающиеся от людей, появилась, вероятно, ещё в дописьменные времена. Она оказалась столь привлекательна, что стала одной из базовых частей человеческой культуры, а в новейшее время - предметом интереса философов, писателей, учёных. Хотя мы до сих пор не знаем, насколько эта идея оправдана, в результате обсуждений проблемы сформировалось междисциплинарное исследовательское направление, которое называют ксенологией - наукой о «чужих». Но по сути, это рассказ о том, как постепенно шло становление строго научного мышления, как первые робкие предположения превратились в современные гипотезы о развитии жизни, разума и Вселенной.
Множественность миров
Первобытное воображение одушевляло окружающий мир, поэтому в глазах древнего человека разумом обладали все предметы, животные и даже явления природы. Таким образом, рассуждая о зарождении ксенологии, нужно говорить прежде всего не о гипотетическом контакте с «братьями про разуму», а об идее множественности обитаемых миров.
В доклассической мифологии выделяются две равноценные концепции множественности миров: мультиверсум и параллелизм. Первая утверждает наличие бесконечного количества похожих миров во внешнем пространстве или даже в другом измерении; вторая описывает Вселенную как фрактальную череду вложений, то есть внутри любого атома есть целый микрокосм, а наш мир тоже представляет собой атом бесконечного макрокосма.
Обе концепции получили развитие в античности, когда впервые разгорелась дискуссия о природе небесных тел. Например, Фалес из Милета (начало VI века до н. э.), представитель ионийской натурфилософии, прозорливо предположил, что они состоят из того же материала, что и Земля. Несколько позднее Пифагор, известный своим вкладом в геометрию, одним из первых озвучил идею о шарообразности Земли, «висящей» в окружении пустого космического пространства. Следующий шаг в рассуждениях сделал Ксенофан Колофонский, современник Пифагора: если Луна подобна Земле, то на ней тоже могут быть моря, горы, города и жители.
Пожалуй, наиболее изученной из самых ранних концепций, посвящённых множественности миров, является атомистика, созданная древнегреческими мыслителями Левкиппом и Демокритом в V веке до н. э. Они были сторонниками геоцентрической космологии, но при этом полагали космос бесконечным и разнообразным. Интересная деталь: атомисты считали, что многочисленные тела, рождающиеся во Вселенной, взаимодействуют в своём движении друг с другом, образуя единый вихрь. Другой важный момент: отвечая на вопрос о подобии иных миров, Демокрит говорил: «В одних из них нет ни солнца, ни луны, в других - солнце и луна бóльшие, чем у нас, в третьих - их не по одному, а несколько». Что касается обитаемости миров, то она подразумевалась: например, Метродор Хиосский, последователь Демокрита, утверждал, что «было бы странно, если бы на большом ровном поле вырос один только колос и если бы в бесконечном пространстве образовался один только мир».
В рамках орфико-пифагорейской традиции, которая развивалась в VI-V веках до н. э. и представители которой имели собственный взгляд на устройство Вселенной, вопрос обитаемости соседних миров тоже не вызывал особых сомнений. Легендарному Орфею приписывается определение Луны как «другой земли». Пифагорейцы рассматривали Луну как землеподобную обитаемую планету, превосходящую нашу красотой, силой и энергией в пятнадцать раз - не больше, но и не меньше!
Следующее поколение известных античных натурфилософов вполне разделяло взгляды предшественников. Знаменитый Анаксагор, основоположник афинской школы и один из сторонников гелиоцентрической космологии, утверждал, что Солнце - не божество, а раскалённый камень, а Луна подобна Земле. Кстати, тот же Анаксагор ввёл в обиход концепцию вечных «семян» («гомеомерий»), которые рассеяны везде во Вселенной и движение которых, предопределённое разумным началом («нусом»), порождает жизнь - можно сказать, философ первым сформулировал ключевую доктрину популярной ныне панспермии (гипотезы о зарождении жизни на Земле в результате занесения её из космического пространства).
Материалистическая школа Эпикура, достигшая расцвета на рубеже IV и III веков до н. э., сделала идею множественности обитаемых миров частью своего учения, объединившего наиболее прогрессивные взгляды того времени. Причём последователи школы считали небесные тела во многом подобными Земле.
Убеждённым сторонником этой идеи был и римский философ Тит Лукреций Кар, который в своей знаменитой поэме «О природе вещей» (De rerum natura, около 58 года до н. э.) писал: «Остаётся признать неизбежно, что во вселенной ещё и другие имеются земли, да и людей племена и также различные звери».
Однако в Древнем Риме и Средневековой Европе возобладала философская система, противоположная атомизму. Тут уместно вспомнить Платона, ученика Сократа, который был ярым противником концепции множественности миров, о чём высказался в своём «Тимее» (Timaeus, около 360 года до н. э.): «Наш космос есть живое существо, наделённое душой и умом, и родился он поистине с помощью божественного провидения... Мы не должны унижать космос, полагая, что дело идёт о существе некоего частного вида, ибо подражание неполному никоим образом не может быть прекрасным... Однако правы ли мы, говоря об одном небе, или было бы вернее говорить о многих, пожалуй, даже неисчислимо многих? Нет, оно одно, коль скоро оно создано в соответствии с первообразом».
Дальнейшее развитие концепции разумной упорядоченности Вселенной придал афинский мыслитель Аристотель, ученик Платона и воспитатель Александра Македонского, живший, как известно, в IV веке до н. э. и оставивший богатое наследие. Если кратко охарактеризовать умозрительную космологию Аристотеля, изложенную в его трактате «О небе» (De caelo, 350 год до н. э.), то она была предельно геоцентрична и, как следствие, антропоцентрична. Конечно, философ признавал и доказывал шарообразность Земли, но при этом полагал шарообразным и небо с закреплёнными на нём звёздами. В его представлениях Вселенная выглядела вечным замкнутым механизмом, работающим по воле бога («перводвигателя»), и, конечно, в ней не было места иным мирам и иным существам.
В другом фундаментальном труде «Метафизика» (Metaphysica) Аристотель так обосновывал свои соображения: «Что небо одно, это очевидно. Если небес множество подобно тому как имеется много людей, то по виду у каждого из них было бы одно начало, а по числу много. Но всё то, что по числу есть множество, имеет материю... Однако первая суть бытия не имеет материи, ибо она есть полная осуществлённость. Значит, первое движущееся, будучи неподвижным, одно и по определению, и по числу; стало быть, всегда и непрерывно движущееся также только одно. Значит, есть только одно небо». Проще говоря, если в центре Вселенной находится некое тело, то оно не может быть заменено другими телом, потому что место занято. И небо у этого тела тоже одно, а других не бывает.
Со временем авторитет философа вырос настолько, что хотя его космологическая модель вошла в противоречие с астрономическими наблюдениями, её мало кто решался оспаривать.
Обитатели Луны
Всё же интеллектуальные лазейки оставались. Пока учение Аристотеля не успело превратиться в набор догм, идея обитаемости небесных тел оставалась предметом для пространных умозаключений. Например, известный римский философ-моралист Плутарх, живший на рубеже I и II веков, в сочинении «Беседа о лике, видимом на диске Луны» (De facie quae in orbe lunae apparet) подробно останавливается на этой теме, предлагая совершенно свежий и удивительно современный взгляд: «Обитатели Луны, если таковые существуют, вероятно, телосложения не тучного и способны питаться чем приходится... Но мы не знаем ни этих существ, ни того, подходят ли для них иные места, природа и климат. Итак, подобно тому, как если бы мы, не имея возможности приблизиться и прикоснуться к морю, лишь издали видя его и зная, что вода в нём горька, не пригодна для питья и солона, услышали от кого-нибудь, будто оно содержит в глубине множество больших и разнообразных животных, и наполнено зверями, которые пользуются водою, как мы воздухом, то нам казалось бы, что он рассказывает басни и небылицы; так мы, по-видимому, относимся к Луне, не веря, что там обитают какие-нибудь люди. А тамошние обитатели с гораздо большим удивлением смотрят на Землю, видя в ней отстой и подонки вселенной, что мутно просвечивает сквозь влагу, туманы и облака, как неосвещённое, низинное и неподвижное место».
Пожалуй, именно Плутарха следует назвать основоположником теоретической ксенологии, поскольку он высказал оригинальную мысль о том, что инопланетные существа могут значительно отличаться от земных, ведь их эволюция обусловлена специфическими условиями мира, в котором они появились на свет.
Через сорок лет после смерти Плутарха греческий софист и сатирик Лукиан Самосатский написал первую историю о космическом путешествии, названную «Икароменипп, или Заоблачный полёт» (Icaromenippus, около 161 года). В ней рассказывалось о том, как дерзкий изобретатель Менипп решил превзойти подвиг легендарного Дедала, построив аппарат для межпланетных перелётов и добравшись до Луны. В своём повествовании Лукиан не удержался от насмешки в адрес тех соотечественников, которые выстраивали представления о Луне на основе пустых умозаключений. К Мениппу обращается с жалобой сама Луна: «Я возмущена нескончаемой и вздорной болтовнёй философов, у которых нет иной заботы, как вмешиваться в мои дела, рассуждать о том, что я такое, каковы мои размеры, почему иногда я бываю рассечена надвое, а иногда имею вид серпа. Одни философы считают, что я обитаема, другие - что я не что иное, как зеркало, подвешенное над морем, словом, каждый говорит обо мне, что взбредёт ему в голову».
Одним рассказом Лукиан не ограничился. В «Правдивой истории» (Vera Historia, около 170 года) он отправляет на Луну целый корабль - вообще-то тот плыл через Атлантику, но по дороге его подхватил вихрь и унёс в космос. На восьмой день корабль достиг Луны: «Подплыв к ней, мы бросили якорь и высадились. Обозревая эту страну, мы убедились, что она обитаема, так как земля была всюду обработана. Днём мы не могли хорошенько осмотреть всего, но, когда наступила ночь, вблизи показались многие другие острова, некоторые побольше, другие поменьше, но все огненного вида... Мы решили отправиться дальше и вскоре встретили Конекоршунов, как они здесь называются, и были ими захвачены. Эти Конекоршуны не что иное, как мужчины, едущие верхом на грифах и правящие ими как конями. Грифы эти огромных размеров, и почти у всех три головы». Познакомившись с местным царём, путешественники узнают, что назревает война: лунные жители собираются заселить «пустынную» Венеру, но им препятствует армия Солнца под предводительством «завистливого» Фаэтона. Земляне решают присоединиться к воинству Луны и включаются в боевые действия, описанные с большой фантазией.
К сожалению, рассказы Лукиана Самосатского - это фактически первый и последний на целое тысячелетие образец литературы о контакте с инопланетянами. Необозримый мир скукожился до нескольких сфер, вложенных друг в друга и вращающихся вокруг уникальной Земли. Христианская церковь, идеологически и политически завоёвывавшая Европу, могла выбрать атомизм в качестве основы для своей космологии, но предпочла философию Аристотеля, исключавшую концепцию множественности обитаемых миров.
Официальную позицию церкви по вопросу уникальности Земли сформулировал известный теолог Аврелий Августин Иппонийский (Блаженный), епископ Гиппона Царского в Нумидии, написавший трактат «О граде Божьем против язычников» (De Civitate Dei contra paganos, 413-427 годы), в котором он резко критиковал атомистические взгляды, обосновывая свою позицию тем, что они явным образом расходятся со Священным Писанием, а «не может обманывать то Писание, которое удостоверяет действительность рассказываемых им событий прошлого исполнением на деле его предсказаний». Причём Августин отрицал существование не только каких-то других миров, но даже антиподов, то есть жителей другого полушария, поскольку они, по его мнению, не смогли бы выжить во время Потопа.
Свод чудес
Впрочем, со временем накапливаемые в монастырских библиотеках сведения о других странах и народах пошатнули теорию Августина Блаженного: если не в части множественности миров, то в части многообразия разумных существ.
Мореплаватели, среди которых попадались и священники-миссионеры, возвращаясь из дальних странствий, рассказывали поразительные истории, которые тут же превращались в легенды. Например, ещё с античности широко обсуждался вопрос о кинокефалах (киноцефалах, псоглавцах, песиголовцах) - людях с собачьими головами, которые живут на краю света, носят одежду, строят жилища, но разговаривают исключительно лаем, как обычные псы. Поскольку многие источники свидетельствовали о том, что кинокефалы реальны, для средневековых мыслителей стало проблемой, куда поместить их в космологической иерархии: к животным, людям или демонам. Её взялся разрешить франкский монах Ратрамн из Корби, живший в IX веке: он пришёл к выводу, что поскольку кинокефалы носят одежду, а в их сообществе правит закон, то они тоже люди, потомки Адама, и могут претендовать на спасение души.
Языческие предания и народная мифология исподволь влияли на мировоззрение европейских христиан, размывая твёрдость догматов. В хрониках постоянно появлялись записи о контактах с загадочными существами, которые вроде бы выглядели как люди, но не имели прямого отношения к человеческому роду. Скажем, в XIII веке английские летописцы уверенно сообщали о встречах с «морскими» людьми и «зелёными» людьми, живущими в скрытом месте.
Своеобразным сводом средневековых чудес стала Херефордская карта мира, изготовленная около 1290 года: на ней можно найти русалку, сирену, мужчин с лицом на груди, циклопа, кинокефала, птицеголовое существо, опирающееся на трость, - все они, по мнению автора карты, обитали на границах известного мира. Однако францисканец Джованни де Мариньолли, отправившийся в 1339 году во главе папского посольства в Китай и целенаправленно искавший чудовищ, описанных в старинных хрониках, ничего похожего не нашёл. Тем не менее, как показывает этот последний пример, даже церковные лидеры признавали реальность людей чуждой природы - иначе зачем их искать?
Не всё было однозначно и с идеей множественности миров. Рубежным для революционного переосмысления средневековой космологии стал, как считается, 1277 год, когда Этьен Темпье, епископ Парижский, провозгласил, что отрицание множественности миров является ересью, потому что всемогущество Бога подразумевает возможность сотворить один или много миров различной структуры. Демарш епископа имел последствия: прогрессивные теологи конца XIII века, среди которых можно назвать Готфрида Фонтенского, Генриха Гентского, Ричарда Миддлтонского, Уильяма Вэрского, Джина Бассолского и Томаса Страсбургского, в своих трудах высказались в пользу того, что Писание не запрещает возможность существования других миров.
В начале XIV века к полемике присоединился англичанин Уильям Оккам, известный нам благодаря введённому им методологическому принципу минимализма при продуцировании гипотез (так называемая бритва Оккама). Анализируя в 1322-1324 годах трактат «О небе», он задался вопросом, «мог ли Бог создать лучший мир, чем этот». С типичной для него тщательностью Оккам нашёл три варианта решения: мир мог быть создан на другой более совершенной основе; мир мог быть создан из того же материала, что и наш, но отличающимся по природе («отличным в числе»); мир мог быть создан совершенным по счастливой случайности. Из первых двух решений, согласно Оккаму, прямо следовало утверждение, что миров, создаваемых Богом, должно быть много.
Со схожих позиций подверг ревизии аристотелевскую космологию французский католический натурфилософ Жан Буридан, вошедший в историю благодаря «буриданову ослу», к которому он имел лишь то отношение, что некогда писал о свободе выбора и был вместе с гипотетическим ослом упомянут в актуальном анекдоте. В комментариях к трудам Аристотеля, сформулированных Буриданом в лекционном курсе, который он читал в Сорбонне с 1328 по 1358 годы, натурфилософ указывал, что доказательство Аристотеля невозможности множественности миров не может считаться полноценным, поскольку в основе лежит вера в определённый выбор, сделанный Господом, а это не имеет отношения к логике: Бог мог создать один мир, но с тем же успехом мог создать и бесконечное количество миров.
Космологическая революция Джордано Бруно
Не нужно думать, будто бы все прогрессивные теологи XIV века опровергали концепцию уникальности и ограниченности нашего мира. Наоборот, даже критикуя Аристотеля, они часто приходили к согласию с античным философом. Среди них были, например, такие почитаемые сегодня средневековые мыслители, как Иоанн Жандунский и Альберт Саксонский: они вполне убедительно доказывали, что другие миры могли бы существовать только в том случае, если бы постоянно действовала некая сила, компенсирующая нарушение естественного равновесия, а если действия подобной силы не наблюдается, то нет и других миров.
В 1410 году теолог Хасдай Крескас, раввин Сарагосы, в труде «Свет Господень» (Or Adonai) попытался опровергнуть учение Аристотеля с помощью отсылок к Талмуду, в котором он искал и находил подтверждения идеям бесконечности Вселенной и множественности миров. Талмудическая цитата «Он [Бог] будет создавать миры и разрушать их» давала Крескасу основание утверждать, что известная нам Вселенная - лишь одна в ряду многих. Цитата «Мир будет существовать шесть тысяч лет и в течение тысячи лет будет разрушен» указывала на перспективу появления другой вселенной, более совершенной в той же степени, как животное царство совершеннее растительного. Цитата «Бог проходит через восемнадцать тысяч миров» подводила к выводу, что и сама Вселенная, данная нам в ощущениях, содержит как минимум тысячи обитаемых земель, которые управляются Господом. Крескас полагал, что Бог творит миры по своей благости, посему чем больше миров, тем больше проявляется божественная благость.
Ещё одним автором, подвергшим сомнению концепцию конечности Вселенной, стал кардинал Николай Кузанский (Кребс), обосновавший свою точку зрения в трактате «Об учёном незнании» (De docta ignorantia, 1440 год). Как и Крескас, он не желал согласиться с тем, что Бог предстаёт недостаточно всемогущим или находящимся за пределами бытия, поэтому описывал Вселенную априори бесконечной, а самого Господа отождествил с природой. И, разумеется, высказал предположение, что помимо людей в необозримом космосе должны быть ещё какие-то существа. В этом месте учение Николая Кузанского противоречиво. С одной стороны, он называет человека высшим созданием, «немного уступающим ангелам», с другой стороны, утверждает, что обитатели небесных тел могут быть ещё более совершенными: «в области Солнца более солнечные, ясные и просвещённые разумные обитатели, ещё более духовные, чем на Луне, жители которой более лунатичны, как на Земле - более материальные и грубые». Фактически кардинал воспроизвёл другими словами идею планетарного детерминизма, высказанную впервые Плутархом, то есть увязал формы иной жизни с условиями обитания.
В трактатах Кузанского геоцентрическая система не отвергается, что можно отнести к ещё одному внутреннему противоречию его взглядов. Однако пересмотр космологической модели был не за горами: в 1506 году шотландец Джон Мейджор (Мэйер) в трактате «Суждение о бесконечности» (Propositum de infinito) обратился к наследию Демокрита и Тита Лукреция Кара, показав, что мнение Аристотеля стояло в ряду других философских концепций, поэтому вопрос о множественности миров остаётся дискуссионным, а доводы противоположных сторон по своей убедительности примерно одинаковы.
Идею развил итальянский врач Пьер-Анджело Мандзолли, опубликовавший в 1534 году под псевдонимом Марчелло Палиндженио Стеллато (или просто Палингений) поэму «Зодиак жизни» (Zodiacus vitae), написанную на латинском языке и состоящую из двенадцати книг по числу зодиакальных созвездий. Палингений полагал, что существует эталонный мир-архетип («превосходящий этот чувственный мир»), по которому «конструируются» остальные миры, причём Вселенная, внутри которой находятся эти миры, бесконечна и вечна (Бог создал её «безначально от века»). Свою точку зрения автор философской поэмы обосновывал через теологический принцип полноты Творения, но в отличие от сторонников аристотелевской космологии исходил из идеи безграничности творческого потенциала Бога, которая набирала всё большую популярность в глазах интеллектуалов: «Если природа кончается Эфиром, то почему Бог не создал ничего сверх того? Неужели Ему не хватило Умения и Мощи? Ни одно, ни другое не приемлемо, так как Божественная Премудрость ничуть не ограничена и её Мощь - бесконечна!..»
Что касается идеи множественности обитаемых миров, то тут автор «Зодиака жизни» совпадал с Николаем Кузанским, с тем лишь отличием, что Палингений считал населённым ограниченный объём пространства. И всё равно его мнение выглядит необычайно свежим для того времени: в 7-й книге поэмы под названием «Весы» (Libra) итальянский мыслитель вдохновенно сообщал: «И что же - надо думать, что лишь Земля и Море обитаемы? А Небо и всё, что зависит от него, - нет? Но что Земля и Море в сравнении с беспредельным и вызывающим восхищение Пространством Мира? И если вы его рассмотрите со вниманием, то обнаружите, что Земная Орбита, на которой мы живём, всего лишь точка. И самая наименьшая из Звёзд не крупнее ли её, если нам поверить в расчёты астрономов? И неужели столь малое и пустое место будет населено Рыбами, Людьми, Животными, Птицами, Дикими Зверьми и тому подобным, в то время как остальная Вселенная будет ненаселённой?»
Церковь не простила вольнодумство Палингения. Ещё при его жизни поэма изымалась из хождения, а в 1559 году папа Павел IV включил её в Индекс запрещённых книг. Самого Пьера-Анджело Мандзолли объявили еретиком, его тело извлекли из могилы и публично сожгли.
Однако подобные меры уже не могли затормозить прогресс научной мысли. Вскоре к общетеоретическим соображениям добавились и практические. В 1543 году был издан труд Николая Коперника «О вращении небесных сфер» (De revolutionibus orbium coelestium), в котором на основе наблюдений возвратного движения планет делался вывод о том, что в центре Вселенной находится не Земля, а Солнце. Правда, Коперник не рискнул покуситься на концепцию ограниченности мира - за него это сделал пламенный приверженец гелиоцентризма Джордано Бруно.
Со школьной парты мы знаем, что 17 февраля 1600 года итальянского монаха-доминиканца Джордано (Филиппо) Бруно по прозвищу Ноланец сожгли живьём в Риме на Площади Цветов по приговору инквизиции за учение о множественности миров. Историческая действительность, как водится, была куда сложнее: Бруно осудили, прежде всего, за высказывания, в которых он подвергал сомнению достоверность евангелических текстов, за оскорбительную для церкви риторику, от которой он не отказался даже под страхом смерти, и за намерение реформировать христианство в опоре на оккультную «египетскую» традицию. Тем не менее его имя по сей день чтят именно в привязке к первой серьёзной попытке философского обоснования ксенологии.
Свою космологию итальянский монах построил на основе воззрений античных атомистов, поэмы Палингения «Зодиак жизни», трактатов Николая Кузанского и гелиоцентрической системе Николая Коперника. В диалогах «Пир на пепле» (La cena de le ceneri), «О бесконечности, вселенной и мирах» (De l’infinito, universo e mondi), опубликованных в 1584 году, Джордано Бруно проводил чёткую границу между понятиями «мира» и «Вселенной», причём сразу определял «мир» как конечный объект, состоящий из материи, а «Вселенную» как бесконечное пространство, включающее материальные миры («бесчисленные тела вроде земли, луны, солнца») и пустоту между ними. Далее он отвергал геоцентризм: «Нет никакого основания, чтобы бесцельно и без крайней причины неисчислимые звёзды, являющиеся многочисленными мирами, даже бóльшими, чем наш, имели бы столь насильственную связь единственно с нашим миром». Геоцентризм, по мнению Бруно, предполагает слишком значительную асимметрию во Вселенной: одна шарообразная планета служит центром для всех остальных, которые по своей природе ничем от неё не отличаются. Для оправдания такой асимметрии необходимо специальное обоснование, которое сторонники геоцентризма не дают. Затем Бруно проводил аналогию между нашим миром, включающим Солнце, Землю, Луну и планеты, и другими «внешними» мирами, заполнившими Вселенную, делая вывод, что они подобны, то есть существуют «неисчислимые солнца, бесчисленные земли», которые кажутся нам отдельными маленькими звёздами из-за больших расстояний до них.
Описав таким образом структуру Вселенной, Бруно переходил к вопросу обитаемости небесных тел. Тут надо отметить, что его взгляды были близки современному нам биокосмизму, то есть он воспринимал небесные тела, включая звёзды, как одушевлённых живых существ («великих животных»), а Вселенную как живое единство, созданное для того, «чтобы всякая часть могла участвовать в любой жизни, в любом порождении, в любом счастье». Из этого формулируется гипотеза о том, что все без исключения миры населены: «Другие миры, следовательно, так же обитаемы, как и этот?.. Если не так и не лучше, то во всяком случае не меньше и не хуже. Ибо разумному и живому уму невозможно вообразить себе, чтобы все эти бесчисленные миры, которые столь же великолепны, как наш, или даже лучше его, были лишены обитателей, подобных нашим или даже лучших... Существует, следовательно, бесконечное множество бесчисленных и главных членов вселенной, имеющих тот же лик, образ, те же преимущества, силы и действия, как и наш».
В принципе идеи Джордано Бруно были не столь уж чужды его образованным современникам, как можно подумать, зная о приговоре инквизиции и страшной казни на Площади Цветов. Всё-таки он жил в эпоху Позднего Возрождения, когда произошёл перелом в осмыслении действительности и из системы догм, продержавшихся целое тысячелетие, всякий философ выводил произвольные следствия, ограниченные только широтой воображения. Например, английский астроном Томас Диггес в работе «Совершенное описание небесных сфер в соответствии с древней доктриной пифагорейцев, возрождённой Коперником, подкреплённое геометрическими демонстрациями» (A Perfit Description of the Caelestiall Orbes according to the most aunciente doctrine of the Pythagoreans, latelye revived by Copernicus and by Geometricall Demonstrations approved, 1576 год) утверждал гелиоцентрическую систему, дополняя её собственными доказательствами бесконечности Вселенной: хотя он считал внешний космос «дворцом блаженства, украшенным бесчисленными лучами славы, вечно сияющим и намного превосходящим наше солнце как по величине, так и по качеству», но всё же приходил к выводу, что звёзды не закреплены на общей сфере, а рассеяны по всему пространству за пределами известных планет.
Процесс пересмотра аристотелевской космологии продолжился и в XVII веке, причём с учётом «еретических» концепций Джордано Бруно. Но, главное, у астрономов вскоре появился инструмент, с помощью которого можно было перейти от теоретизирования к непосредственным наблюдениям. И этот инструмент, названный телескопом, очень быстро не оставил от геоцентрической системы камня на камне".
Продолжение следует.
Антон Первушин, "Наука и жизнь", № 1, 2023
Upd: Продолжение.