Как тяжело было вчера мальчику,которого привезли из приюта в суд, говорить о том, что его не сейчас отдадут родителям, а потом, когда закончат дела со всякими бумажками. Он так надеялся, что сразу поедет домой, говорил, что хочет хотя бы просто попить дома вечером чайку.
Обвинение опеки, которой я призываю никогда ни под какими предлогами не доверять, строилось на двух документах: на показаниях приемной матери, которая находилась в состоянии аффекта, когда ей сообщили, что детей она больше не увидит, что будет уголовное дело, и письма мальчика 10 лет, написанного под диктовку, ночью в ПДН, после того, как ему сказали, что если он не напишет так, как ему говорят, то маму посадят в тюрьму.
У меня вчера полопались сосуды в глазах от напряжения. Мне приходилось применять к себе все знакомые меры внутренней регуляции, чтобы не прервать суд неадекватным возгласом или действием, когда работница опеки задавала свидетелям свои вопросы в виде 10-минутных выступлений на тему "жестокое истязание ребенка в приемной семье".
Вообще упомянутая работница опеки с первого же дня говорила приемным родителям: "Да зачем он вам! Посмотрите, какой трудный ребенок! С этим хлопот не оберетесь!", но благосклонно принимала помощь от приемных родителей в виде строительной бригады, чтобы завершить ремонт и доверительно рассказывала о том, что взяла кредит 300 000 руб, который теперь надо гасить. А те ей и поверили!
Поэтому когда приемная мама с мальчиком пришла в опеку поговорить, посоветоваться, то никак не ожидала, чем это закончится для всей семьи. Мальчика увели в другую комнату, и больше она его не увидела. Никаких документов, актов, постановлений она не получила. Потом они будут говорить, что приемный отец, приходя каждый день в опеку в течение трех месяцев, просто не хотел брать такое постановление. У них ведь круговая порука, профессиональный подход.
Я не буду писать обо всем деле: это займет много времени, да и читать это будет сложно. Приемных родителей органы опеки лишили права опеки над двумя детьми, возбудили уголовное деле по "жестокому обращению с детьми". Вы же наверно знаете, что ювенальные технологии наступают, в первую очередь, через постулат о том, что именно семья - это источник главной опасности для ребенка. И кто-то уже капитально переформатировал мозги этим стервам из опеки, которые ну никогда не поверят родителям, приемным или родным, а составят свою картину событий в соответствии с инструкциями и своими ограниченными мозгами. Это люди с очерствевшим сердцем. Возможно, там есть исключения, как и везде, подтверждающие правила.
Но в целом, им по барабану, что детям оказаться в детдоме несравнимо страшнее, чем папин шлепок. Но зато за шлепок можно выявить "насилие в семье", а если повезет, то и "жестокое обращение с ребенком" с уголовкой, а значит - получить хорошую премию. Глядишь, и кредит выплатишь по-немногу.
И то, что мальчик в суде, когда никто его не спрашивал, говорил судье: "Я хочу домой, не хочу обратно, я скучаю по маме и папе, по братику!" (Братик тоже приемный, не родной), ничего не значит, если ты - профессиональная сволочь.
Хорошо, что одному из мальчиков уже было полных 10 лет, и он смог сам объяснить судье, что когда он говорил фразу "папа бил" - это значит, что папа давал шлепок по попе после очередной драки или двойки в школе, куда родителей постоянно вызывали. а когда говорит, что его били шваброй по ногам и по голове - это он рассказывает о детдоме, где он жил раньше и где его били старшие дети. Судья спросила, было ли ему больно, когда бил папа. Тот, смеясь, ответил, что папа бил как малыша, совсем не больно. А шваброй в прошлом детдоме били больно.
Во вчерашней истории фигурировал козырь опеки - удар ремнем по попе с последовавшим синяком. Но хорошо, опять же, что мальчик допущен в суд и сам смог убедить судью, что это было лишь раз, а не "систематическое жестокое избиение ребенка", как представляла опека. Если бы не было опроса мальчика, если бы папа или мама были похожи на асоциальных, хоть немного, людей, то все было бы гораздо хуже.
Когда вы даете показания, то имейте в виду, что фраза типа "Вещи покупала я, муж покупал, в основном, только трусы и носки." может быть записана так:
"Приемный отец не тратил деньги на игрушки, одежду, продукты для детей, экономил на детях. Все приходилось покупать мне."
Поэтому, когда приемная мама услышала якобы свои показания, то стала почти кричать: "Я этого не говорила!!! Это не мои слова! Это не мои фразы!"
Но для судьи ее подпись на показаниях - это все, даже если эти показания приходилось переписывать дважды, даже если человек в момент дачи показаний подавлен горем и не способен до конца осознать смысл происходящего.
Мне очевидно, что простому маленькому человеку не реально противостоять этой системе. И то, что этих двух ребят, возможно, вернут в семью, это цена, заплаченная 30-дневной голодовкой приемного отца, каждодневного дежурства в течение трех месяцев под окнами детдома без разрешения встретиться с детьми и многих-многих усилий, которые приложили приемные родители, которые , будучи людьми творческих специальностей, имели возможность не ходить каждый день на работу к 9 утра, работы адвоката. При регулярной необходимости работать им было бы просто не реально приложить столько усилий, и дети ушли бы опять в систему.
Особенную ярость в стервах от опеки вызвали мои слова еще перед залом суда: "Максимка, ничего не бойся! Знай, что надо еще потерпеть, знай, что мама и папа любят тебя, знай, что мы будем бороться за тебя!" Они как укушенные в одно место вскочили и заорали, что на ребенка оказывается давление, что приемная мать не имеет права гладить его по голове и обнимать и вообще мы должны отойти настолько, чтобы даже не иметь возможности разговаривать с мальчиком.
Суд отложен до 14 числа. Если дело решат в пользу опеки, то придется подключать тяжелую артиллерию.
Хорошая новость: вчера в одну семью приходила опека, а нам удалось поставить скрытые камеры. И наготове сидела группа поддержки, готовая броситься на помощь. Группа, к счастью, не понадобилась, но мы записали визит и допрос детей.