Галадриэль. Шелоб. Мелиан. Унголиант. Ткачихи!
О, эти зловещие ткачихи!!!
И на этом - конец главы :-)
Еще более впечатляет схожесть титулов и образов, связываемых с Шелоб и Галадриэль. К обеим обращаются «госпожа» и «ваша светлость» (к Шелоб - иронически). Паучиха Шелоб - олицетворение женщины-хищницы, заманивающей жертв в западню: она «ткет тенета теней» (ТТ 332) и «огромные серые сети» (ТТ 331). Таким образом, она на деле занимается тем, что недобрая молва приписывает Галадриэли, тоже ткачихе. Галадриэль многим внушает суеверный страх, а иные сознательно на нее клевещут. «Значит, не лгут старые сказки и впрямь живет в Золотом лесу Госпожа! - восклицает Эомер. - Немногим, говорят, удается ускользнуть из ее сетей». Те же, кому она благоволит, - добавляет он, - «должно быть, мастера плести сети и чары» (ТТ 35). Его словам вторит Червослов в чертоге Теодена: «Значит, это правда, что вы заодно с Чародейкой из Золотого леса, как доложил Эомер? … Ничего удивительного: в Двимордене испокон веку плели паутину лжи» (ТТ 118).
Иногда Толкин употребляет слова «сети» и «тенета» применительно к мужскому колдовству (в особенности, к чарам Темного Властелина), однако прядение, тканье и плетение сетей с древнейших времен считались главным образом женскими искусствами. Наделяя даром ткацкого искусства валу Вайре, которая «вплетает в свои тканые картины все, что вершится во Времени» («Silmarillion» 28), говоря о Корриган, что та ткет «паутину зла» и «плетет за нитью нить», создавая образ Шелоб с ее «огромными серыми сетями» и связывая образ Галадриэли как с тенетами-западнями, так и с «ткаными одеждами», которые мастерят ее служанки и она сама, Толкин опирается на давнюю традицию, в которой женщина ассоциируется с тканьем и пряденьем, а эти искусства, в свою очередь, - с магией и опасностью. Эта традиция насчитывает не одно тысячелетие - от древних мифов об Арахне (превращенной в паука завистливой богиней), о Мойрах (дочерях Ночи, прядущих, отмеряющих и перерезающих нить) и Пенелопе (день за днем ткущей и распускающей по ночам саван для свекра) до современных сюжетов о «дивной» (fairy) владычице Шалотт («И днем и ночью ткет она // Волшбу в узорах полотна») [1] и Аэше, которая тоже коротает время за тканьем и улавливает сердца мужчин в «сети своего рокового очарования» [2].
Во всех этих историях о женском тканье господствуют тьма и смерть: Мойры перерезают нить жизни, Пенелопа ткет саван, «дивная» владычица Шалотт (о которой говорят только «шепотом») покинет свой ткацкий станок и умрет. У Толкина Вайре-Ткачиха в мифе творения - супруга Намо, стража Обителей мертвых. В переработке бретонской баллады ткачиха Корриган губит Аотру и Итрун. Во «Властелине Колец» Шелоб, заткавшая паутиной свои темные подземелья-западни, мечтает погубить все живое; и даже Лотлориен исподволь внушает тревогу, сколько бы нас ни убеждали, что плащи, сотканные руками самой Галадриэли и ее служанок, - всего лишь красивая и удобная одежда («и ткань прочная»). «Трудно было сказать, какого цвета [эти плащи]: казалось бы, серые, цвета сумерек под деревьями; но стоило дотронуться до них или взглянуть при другом освещении, - и вот они уже зеленые, словно тенистая листва, или бурые, как ночные поля под паром, или тускло-серебристые, точно вода под звездами» (FR 386).
Все цвета - темные, переменчивые, неопределенные, приглушенные сумерками, тенями или ночной тьмой. Бурый описывается как цвет полей - но полей не засеянных, а лежащих «под паром»; зеленый - как зелень «тенистой» листвы. (Даже настойчивое повторение предлога «под» вселяет какое-то смутное беспокойство.)
И хотя подобные описания смягчены и разбавлены другими, в которых Лотлориен именуется Золотым лесом, краем «солнечного света и ясного дня», краем «золота и белизны, синевы и зелени» (365), все же намеки на более темную и опасную его сторону сохраняются. Утверждается, что тень «не коснулась земли Лориена» (364), - однако тени «сгущаются» и растут, а зеленый холм Керин-Амрот обликом подобен погребальному кургану. Так все светлое, вечное и неизменное в этом краю оттенено и уравновешено сумрачным, древним и бренным.
Во владениях (и в характерах) других толкиновских добрых и благосклонных волшебниц это присутствие скрытой угрозы, тревожных сумеречных сил, ощущается еще более отчетливо. В «Кузнеце из Большого Вуттона» туманное царство таинственной, хотя и милостивой Королевы фей опасно для смертных. Даже героическая Лютиен Тинувиэль таит в себе нечто опасное, темное и угрожающее; однако самый яркий образ волшебницы у Толкина - не она, а ее мать Мелиан. Мелиан (чье имя состоит из корней со значениями «любовь» и «драгоценный подарок») - майя, которая любила «глубокую тень» и поэтому еще на заре времен покинула Валинор ради лесов Срединной земли (V 220) [3]. Темная, чарующая Мелиан творит заклятия, не скрывая своей колдовской сущности. Из всех героинь Толкина она наиболее точно соответствует традиционным представлениям о волшебнице, и она же - последняя из двойников Галадриэли.
Как и Галадриэль, Мелиан окутана вечно манящей «ускользающей красотой» кельтского мира - со всеми ее опасностями. Но дело не только в этом. Истории двух этих героинь примечательно схожи. Обе они родом из Валинора, где Мелиан первоначально (в черновике 1917 г.) изображалась как «воздушная дева», поющая в садах Лориена - сада, в память о котором получил свое имя Лотлориен (II 8). Обеих влечет Срединная земля, где обе они создают для себя и впоследствии охраняют уединенный, замкнутый мирок, полный деревьев. Обе они - целительницы и хранительницы. Обе наделены великой мудростью и даром предвидения. В обеих временами чувствуется нечто божественное или близкое к тому [4]. Обе выходят замуж, но остаются при этом более влиятельными и интересными фигурами, чем их мужья. У обеих мужья - среброволосые. Как дочь Мелиан - Тинувиэль, так и внучка Галадриэли - Арвен вопреки воле своих отцов отдают сердце смертным мужчинам. Мелиан - «королева»; Галадриэль - «подобна королеве», и то и дело ее открыто именуют этим титулом. Мелиан надеется «отвратить зло, зревшее в замыслах Моргота» (UT 63) и понимает всю опасность и притягательность Сильмарилов; схожим образом, Галадриэль (когда-то также противостоявшая Морготу) выступает во «Властелине Колец» против Саурона и быстро распознает всю опасность и притягательность Единого Кольца. И обе они в конце концов покидают свое укромное царство и возвращаются на Запад, причем обе - без мужа (Тингола, супруга Мелиан, к тому времени уже нет в живых, а Келеборн предпочитает задержаться в Срединной земле).
Истории Мелиан и Галадриэли не только полны подобных аналогий, но и пересекаются в буквальном смысле слова. Галадриэль (в «Сильмариллионе») некоторое время живет в Дориате, зачарованном царстве Мелиан. Здесь она впервые встречается с Келеборном, и здесь же Мелиан поверяет ей «великую мудрость и знания о Срединной земле». Они «беседуют между собой о Валиноре и былом блаженстве», и в конце концов Галадриэль начинает доверять Мелиан настолько, что решается поведать ей историю Сильмариллов (115, 126). Более того, Толкин одно время подумывал связать этих двух героинь еще более тесными узами. В отвергнутом черновике «Властелина Колец» Галадриэль объясняет своим гостям, что пришла в Срединную землю «во дни начальные», приплыв «из-за моря вместе с Мелиан Валинорской» (VII 265). Другой черновик свидетельствует о том, что Толкину приходила в голову мысль сделать Галадриэль «одной из служанок Мелиан Бессмертной» (XII 185).
Основное различие между двумя этими героинями - не в качественных характеристиках как таковых, а в степени их проявленности. В образе Мелиан гораздо сильнее чувствуются сверхъестественная опасность и колдовской морок. Дориат с его твердыней Менегрот («Тысяча пещер») - безусловно, место более темное, таинственное и зловещее, нежели Лотлориен, и более схожее в этом отношении с потаенным и мрачным миром хаггардовской Аэши. Вообще, Мелиан во многом стоит значительно ближе к Аэше, чем Галадриэль. В черновике из «легендария», датируемом 1917 г. (или немногим позже), Мелиан, как и Аэша, предстает «стройной и тонкой, с волосами темнее темного» и кожей «белой и бледной». Подобно Аэше, Мелиан соблазнительна и желанна. Ее одеяния, как и у Аэши, «прозрачны» и «пленительны», а пение и танец ее кружат голову, как «крепкое вино». При первой встрече с Тинголом тот видит ее (по крайней мере, так «ему привиделось») лежащей «на ложе листвы» (II 42). Но в описаниях Галадриэли столь недвусмысленных намеков на сексуальность мы не встретим ни в одном черновике, ни в одном варианте. Кроме того, в краю Мелиан неприкрыто господствует магия - отсутствующая, по всем заверениям, в Лотлориене. Галадриэль называют чародейкой только те, кто незнаком с нею, и ее враги; напротив, Мелиан, именовавшаяся в ранних редакцией «феей», остается чародейкой вплоть до последней версии включительно.
Даже в смягченных вариантах поздних черновиков и опубликованного «Сильмариллиона» по-прежнему очевидно, что Мелиан - могущественная волшебница. Своим пением в чаще «озаренного звездами леса» она зачаровывает Элве (Тингола) на «долгие годы» (Silmarillion 55). Именно через нее Тинголу «уделяется» «великая сила», а когда они становятся королем и королевой Дориата, именно Мелиан воздвигает вдоль границы их земель «незримую стену, сотканную из морока и теней» (Silmarillion 97). Этот «пояс чар, Пояс Мелиан» (Silmarillion 340) постоянно ассоциируется с магическим тканьем, начиная от самой первой версии «Сильмариллиона» (1926-1930), где «королева-фея Гведелинг» (как именуется там Мелиан) «заткала чарами и тайнами» чертоги Тингола (IV 59), и заканчивая последним, опубликованным вариантом (в котором мощь этого образа несколько ослаблена употреблением пассивной конструкции), где «чарами королевы Мелиан были затканы [границы Дориата]» [5].
Как и Галадриэли, королеве Мелиан противопоставлена негативная женская фигура. Ее противница - Унголиант, пожирающая свет, «чудовищная видом» паучиха, которая плетет «черные тенета» и «сети удушливой тьмы», выполняя таким образом ту же роль, что во «Властелине Колец» отводится Шелоб («последнему детищу» Унголиант). В сущности, эти две паучихи почти идентичны, и не только потому, что обе они исполнены злобы, плетут паутину и привержены тьме: обе, вдобавок, пожирают свое потомство и действуют в союзе с носителями зла (в «Сильмариллионе» Унголиант открыто встает на сторону Моргота, во «Властелине Колец» Шелоб - приспешница Саурона, хотя и не столь явная). Фактически, они настолько схожи друг с другом, что в первых черновиках «Властелина Колец» на Фродо и Сэма нападает именно Унголиант - «Ткачиха тьмы», «жаждущая властвовать сама над собственной похотью» (Silmarillion 73) [6].
Унголиант последовательно противопоставляется Мелиан, как Шелоб - Галадриэли. Правда, и в самой разработке этих двух оппозиций, и в результатах, к которым она приводит, обнаруживаются существенные различия. Галадриэль и Шелоб ни разу не оказываются в одном физическом пространстве; личной вражды между ними нет; они не противостоят друг другу открыто. Напротив, в истории Мелиан олицетворения негативной и позитивной женской силы наглядно и вполне сознательно помещены бок о бок друг с другом. Не сумев уничтожить Моргота (того спасают балроги), Унголиант поселяется в Эред Горгорот, «Горах Ужаса», отделенных от укрытого стеною чар царства Мелиан лишь узкой полоской «безземелья» - Нан Дургортеб, «Долины Страшной Смерти». Контуры противостояния между Мелиан и Унголиант очерчены настолько четко, что открытое столкновение кажется неизбежным. Однако Толкин просто создает уравновешенную оппозицию добра и зла в женском облике и этим ограничивается.
Только во «Властелине колец» назревающая драма «королева-и-паук» разворачивается в полной мере - хотя и чисто символически. И в этом отношении эстетическое чутье Толкина не подводит: замещая Галадриэль символом ее силы, Толкин переводит ее конфронтацию с Шелоб на новый, более глобальный уровень. Фиал Галадриэли, по словам Кристофера Толкина, - это источник «колоссальной силы, путеводная звезда во тьме» (IX 13), и история его выходит далеко за границы Срединной земли и за пределы эпохи и персонажей «Властелина Колец». В фиале, которого так боится Шелоб, заключен свет Сильмарила, украшавшего корабль Эарендила до того, как Элберет вознесла его на небо и обратила в звезду; свет же этого последнего Сильмарила некогда был взят от Двух Древ Валинора - тех самых Двух Древ, которые погубила Унголиант, выпив их сияние. Таким образом, история фиала Галадриэли простирается от дней творения до конца Третьей эпохи, что не только придает ее символическому столкновению с Шелоб бОльшую масштабность, но и позволяет связать воедино силы множества уровней - от Валинора до хоббитов Срединной земли.
И еще один важный момент: замещая Галадриэль ее фиалом (в руках хоббитов) и допуская в подземелья Шелоб лишь ее призрачный образ, но не ее саму, Толкин позволяет Галадриэли внести свой вклад в победу над Шелоб, но сохранить при этом чистоту, которая в случае прямого столкновения неизбежно была бы омрачена ужасом.
«Так он и стоял, но внезапно непроглядная тьма вокруг и чернота отчаянья и гнева в его сердце озарилась светом - светом, вспыхнувшим перед его мысленным взором и поначалу нестерпимо ярким, каким солнечный луч кажется тому, кто долго просидел в темнице без окон. Затем свет обратился в цвет: зелень, золото, серебро, белизна… А затем в отдалении, словно на крошечной картинке, нарисованной рукою эльфа, взору его предстала Госпожа Галадриэль на зеленой траве Лориена, и в руках ее были дары. “А для тебя, Кольценосец, - донесся до него ее голос, дальний, но ясный, - для тебя я приготовила вот это”» (ТТ 328-329).
Конфликт же Мелиан с Унголиант так и не получает разрешения (даже такого опосредованного, как в случае с Галадриэль), и вся жизнь Мелиан - в еще большей степени, чем жизнь Галадриэль, - кажется историей упущенных возможностей.
В определенном смысле истории обеих этих героинь, если рассматривать их по отдельности, могут показаться неполными и незавершенными. Но стоит только взглянуть на них в сопоставлении, как на две половинки единого, хотя и в чем-то варьирующегося предания, как обе сразу обретут глубину и скрытый потенциал. С одной стороны, символическое (посредством фиала и видения) участие Галадриэли в схватке с Шелоб открывает выход из тупиковой ситуации, в которую Толкин поместил Мелиан и Унголиант; с другой стороны, откровенное противопоставление позитивного и негативного женских образов в истории Мелиан помогает прояснить толкиновскую концепцию двух нравственных полюсов женской силы - силы, утверждающей жизнь, и силы, несущей смерть.
В свете объединяющего их противостояния паукам и верховным носителям зла, в свете общих для них сил и способностей (включая ассоциации с волшебным тканьем), а также сходства их историй, мест обитания и отношений с Валинором, Мелиан и Галадриэль можно рассматривать, в сущности, как две вариации на единую тему. Однако в образе Мелиан все стоящие за ним прототипы (со всеми их характерными особенностями и свойствами) - все эти богини, волшебницы и «женочудовища» - распознаются значительно легче. Более темная, более динамичная, более тесно и явно ассоциирующаяся с магией, нежели владычица Лотлориена, Мелиан представляет собой одновременно и самый близкий к оригиналу из всех толкиновских портретов кельтской царственной феи, и последний ключ к разгадке образа Галадриэли. Благодаря параллелям с Мелиан история жизни Галадриэли становится более ясной и понятной - хотя и ничуть не более простой. Однако литературная история образа Галадриэли остается настолко сложной и запутанной, настолько обширной и включающей так много связей и ассоциаций, что расстаться с этой темой мы сможем не раньше, чем подведем ей краткие итоги.
Взяв за отправную точку Галадриэль - ту Галадриэль, которая действует во «Властелине Колец» - и двигаясь во времени вспять (для начала ограничившись только позитивными компонентами образа), мы первым делом приходим к толкиновской Мелиан, королеве Тысячи Пещер. За образом Мелиан (волшебницы и, в ранних вариантах, феи) проглядывают наиболее светлые черты хаггардовской волшебницы Аэши (обитающей в пещерах Кор), бессмертной и могущественной девы, чьи лучшие качества сложились под влиянием тех викторианских и средневековых версий Феи Морганы, в которых она предстает мудрой и милосердной помощницей героев, - версий, в свою очередь, восходящих к кельтской Морриган в ипостаси прозорливой богини-врачевательницы и покровительницы плодородия.
А теперь переведем дух и пустимся в обратный путь: от Морриган в ее темной, разрушительной ипостаси, отразившейся в образе бретонской Корриган и в негативных аспектах Феи Морганы, - вперед, в будущее, памятуя о том, что Фея Моргана была главной чародейкой-соблазнительницей, подчинившей себе умы и сердца художников викторианской эпохи и в конце концов породившей Аэшу, чьи отрицательные свойства и ассоциации со смертью и тьмой находят воплощение в образах Унголиант и Шелоб, которые (здесь нам придется сделать большой крюк и вернуться к более раннему этапу), со своей стороны, имеют много общего с Морриган из старинной ирландской поэмы об Одрас, то есть с персонажем, который, вполне вероятно, послужил прототипом для Эрроур из поэмы Спенсера и олицетворения Греха из поэмы Мильтона, - двух фигур, несомненно наложивших отпечаток на толкиновский образ Шелоб Великой. Такова, в двух словах (образно выражаясь), родословная Галадриэль - причудливая смесь богинь, чудовищ и фей.
Без этой родословной, без осознания того, о чем писал, что знал, помнил, имел в виду и к чему постоянно возвращался Толкин, связь между Галадриэлью и Шелоб очень легко упустить из виду. В лучшем случае мы обратим внимание лишь на то, что два эти персонажа до крайности непохожи друг на друга, - тогда как на самом деле Толкин весьма хитроумно и убедительно провел между ними связь, которая не только подчеркивает возвышенность Галадриэли и низменность Шелоб, но и содержит - пусть и едва заметный - намек на теневую сторону самой Галадриэли, на то, что потенциально и ее могло бы постичь нравственное падение и вырождение.
Примечания
[1] Alfred Tennyson, The Lady of Shalott, lines 37-38.
[2] Haggard, She, p. 272.
[3] Майяр (мн. ч.; ед. ч. - «майя»), как и валар, - «Священные», созданные Илуватаром, «Отцом всего сущего», еще до сотворения Мира. Однако маяйр занимают по отношению к валар подчиненное положение.
[4] К примеру, Сэм на пути к Горе Рока по сути дела молится Галадриэли-«Госпоже», чтобы та послала им «света и воды», а Мелиан (в первой редакции «Сильмариллиона», 1926-1930) именуется одной из «божественных дев валы Лориена» и «божественной матерью» Лютиен (IV 13, 23, 55).
[5] Как титулы «фея» и «королева», так и имена, которые Толкин первоначально давал Мелиан, указывают на тесную связь с артурианскими легендами. В ранних черновиках Мелиан носит имена с явственно «артурианским» звучанием: Венделин, Гвенделинг, Гвенниэль, Гвенетлин, Гвендилинг, Гвендилин и Гвенделинг (II 244).
[6] См. I 152-153, II 160, VIII 196-199.
И на этом - конец главы :-)
Еще более впечатляет схожесть титулов и образов, связываемых с Шелоб и Галадриэль. К обеим обращаются «госпожа» и «ваша светлость» (к Шелоб - иронически). Паучиха Шелоб - олицетворение женщины-хищницы, заманивающей жертв в западню: она «ткет тенета теней» (ТТ 332) и «огромные серые сети» (ТТ 331). Таким образом, она на деле занимается тем, что недобрая молва приписывает Галадриэли, тоже ткачихе. Галадриэль многим внушает суеверный страх, а иные сознательно на нее клевещут. «Значит, не лгут старые сказки и впрямь живет в Золотом лесу Госпожа! - восклицает Эомер. - Немногим, говорят, удается ускользнуть из ее сетей». Те же, кому она благоволит, - добавляет он, - «должно быть, мастера плести сети и чары» (ТТ 35). Его словам вторит Червослов в чертоге Теодена: «Значит, это правда, что вы заодно с Чародейкой из Золотого леса, как доложил Эомер? … Ничего удивительного: в Двимордене испокон веку плели паутину лжи» (ТТ 118).
Иногда Толкин употребляет слова «сети» и «тенета» применительно к мужскому колдовству (в особенности, к чарам Темного Властелина), однако прядение, тканье и плетение сетей с древнейших времен считались главным образом женскими искусствами. Наделяя даром ткацкого искусства валу Вайре, которая «вплетает в свои тканые картины все, что вершится во Времени» («Silmarillion» 28), говоря о Корриган, что та ткет «паутину зла» и «плетет за нитью нить», создавая образ Шелоб с ее «огромными серыми сетями» и связывая образ Галадриэли как с тенетами-западнями, так и с «ткаными одеждами», которые мастерят ее служанки и она сама, Толкин опирается на давнюю традицию, в которой женщина ассоциируется с тканьем и пряденьем, а эти искусства, в свою очередь, - с магией и опасностью. Эта традиция насчитывает не одно тысячелетие - от древних мифов об Арахне (превращенной в паука завистливой богиней), о Мойрах (дочерях Ночи, прядущих, отмеряющих и перерезающих нить) и Пенелопе (день за днем ткущей и распускающей по ночам саван для свекра) до современных сюжетов о «дивной» (fairy) владычице Шалотт («И днем и ночью ткет она // Волшбу в узорах полотна») [1] и Аэше, которая тоже коротает время за тканьем и улавливает сердца мужчин в «сети своего рокового очарования» [2].
Во всех этих историях о женском тканье господствуют тьма и смерть: Мойры перерезают нить жизни, Пенелопа ткет саван, «дивная» владычица Шалотт (о которой говорят только «шепотом») покинет свой ткацкий станок и умрет. У Толкина Вайре-Ткачиха в мифе творения - супруга Намо, стража Обителей мертвых. В переработке бретонской баллады ткачиха Корриган губит Аотру и Итрун. Во «Властелине Колец» Шелоб, заткавшая паутиной свои темные подземелья-западни, мечтает погубить все живое; и даже Лотлориен исподволь внушает тревогу, сколько бы нас ни убеждали, что плащи, сотканные руками самой Галадриэли и ее служанок, - всего лишь красивая и удобная одежда («и ткань прочная»). «Трудно было сказать, какого цвета [эти плащи]: казалось бы, серые, цвета сумерек под деревьями; но стоило дотронуться до них или взглянуть при другом освещении, - и вот они уже зеленые, словно тенистая листва, или бурые, как ночные поля под паром, или тускло-серебристые, точно вода под звездами» (FR 386).
Все цвета - темные, переменчивые, неопределенные, приглушенные сумерками, тенями или ночной тьмой. Бурый описывается как цвет полей - но полей не засеянных, а лежащих «под паром»; зеленый - как зелень «тенистой» листвы. (Даже настойчивое повторение предлога «под» вселяет какое-то смутное беспокойство.)
И хотя подобные описания смягчены и разбавлены другими, в которых Лотлориен именуется Золотым лесом, краем «солнечного света и ясного дня», краем «золота и белизны, синевы и зелени» (365), все же намеки на более темную и опасную его сторону сохраняются. Утверждается, что тень «не коснулась земли Лориена» (364), - однако тени «сгущаются» и растут, а зеленый холм Керин-Амрот обликом подобен погребальному кургану. Так все светлое, вечное и неизменное в этом краю оттенено и уравновешено сумрачным, древним и бренным.
Во владениях (и в характерах) других толкиновских добрых и благосклонных волшебниц это присутствие скрытой угрозы, тревожных сумеречных сил, ощущается еще более отчетливо. В «Кузнеце из Большого Вуттона» туманное царство таинственной, хотя и милостивой Королевы фей опасно для смертных. Даже героическая Лютиен Тинувиэль таит в себе нечто опасное, темное и угрожающее; однако самый яркий образ волшебницы у Толкина - не она, а ее мать Мелиан. Мелиан (чье имя состоит из корней со значениями «любовь» и «драгоценный подарок») - майя, которая любила «глубокую тень» и поэтому еще на заре времен покинула Валинор ради лесов Срединной земли (V 220) [3]. Темная, чарующая Мелиан творит заклятия, не скрывая своей колдовской сущности. Из всех героинь Толкина она наиболее точно соответствует традиционным представлениям о волшебнице, и она же - последняя из двойников Галадриэли.
Как и Галадриэль, Мелиан окутана вечно манящей «ускользающей красотой» кельтского мира - со всеми ее опасностями. Но дело не только в этом. Истории двух этих героинь примечательно схожи. Обе они родом из Валинора, где Мелиан первоначально (в черновике 1917 г.) изображалась как «воздушная дева», поющая в садах Лориена - сада, в память о котором получил свое имя Лотлориен (II 8). Обеих влечет Срединная земля, где обе они создают для себя и впоследствии охраняют уединенный, замкнутый мирок, полный деревьев. Обе они - целительницы и хранительницы. Обе наделены великой мудростью и даром предвидения. В обеих временами чувствуется нечто божественное или близкое к тому [4]. Обе выходят замуж, но остаются при этом более влиятельными и интересными фигурами, чем их мужья. У обеих мужья - среброволосые. Как дочь Мелиан - Тинувиэль, так и внучка Галадриэли - Арвен вопреки воле своих отцов отдают сердце смертным мужчинам. Мелиан - «королева»; Галадриэль - «подобна королеве», и то и дело ее открыто именуют этим титулом. Мелиан надеется «отвратить зло, зревшее в замыслах Моргота» (UT 63) и понимает всю опасность и притягательность Сильмарилов; схожим образом, Галадриэль (когда-то также противостоявшая Морготу) выступает во «Властелине Колец» против Саурона и быстро распознает всю опасность и притягательность Единого Кольца. И обе они в конце концов покидают свое укромное царство и возвращаются на Запад, причем обе - без мужа (Тингола, супруга Мелиан, к тому времени уже нет в живых, а Келеборн предпочитает задержаться в Срединной земле).
Истории Мелиан и Галадриэли не только полны подобных аналогий, но и пересекаются в буквальном смысле слова. Галадриэль (в «Сильмариллионе») некоторое время живет в Дориате, зачарованном царстве Мелиан. Здесь она впервые встречается с Келеборном, и здесь же Мелиан поверяет ей «великую мудрость и знания о Срединной земле». Они «беседуют между собой о Валиноре и былом блаженстве», и в конце концов Галадриэль начинает доверять Мелиан настолько, что решается поведать ей историю Сильмариллов (115, 126). Более того, Толкин одно время подумывал связать этих двух героинь еще более тесными узами. В отвергнутом черновике «Властелина Колец» Галадриэль объясняет своим гостям, что пришла в Срединную землю «во дни начальные», приплыв «из-за моря вместе с Мелиан Валинорской» (VII 265). Другой черновик свидетельствует о том, что Толкину приходила в голову мысль сделать Галадриэль «одной из служанок Мелиан Бессмертной» (XII 185).
Основное различие между двумя этими героинями - не в качественных характеристиках как таковых, а в степени их проявленности. В образе Мелиан гораздо сильнее чувствуются сверхъестественная опасность и колдовской морок. Дориат с его твердыней Менегрот («Тысяча пещер») - безусловно, место более темное, таинственное и зловещее, нежели Лотлориен, и более схожее в этом отношении с потаенным и мрачным миром хаггардовской Аэши. Вообще, Мелиан во многом стоит значительно ближе к Аэше, чем Галадриэль. В черновике из «легендария», датируемом 1917 г. (или немногим позже), Мелиан, как и Аэша, предстает «стройной и тонкой, с волосами темнее темного» и кожей «белой и бледной». Подобно Аэше, Мелиан соблазнительна и желанна. Ее одеяния, как и у Аэши, «прозрачны» и «пленительны», а пение и танец ее кружат голову, как «крепкое вино». При первой встрече с Тинголом тот видит ее (по крайней мере, так «ему привиделось») лежащей «на ложе листвы» (II 42). Но в описаниях Галадриэли столь недвусмысленных намеков на сексуальность мы не встретим ни в одном черновике, ни в одном варианте. Кроме того, в краю Мелиан неприкрыто господствует магия - отсутствующая, по всем заверениям, в Лотлориене. Галадриэль называют чародейкой только те, кто незнаком с нею, и ее враги; напротив, Мелиан, именовавшаяся в ранних редакцией «феей», остается чародейкой вплоть до последней версии включительно.
Даже в смягченных вариантах поздних черновиков и опубликованного «Сильмариллиона» по-прежнему очевидно, что Мелиан - могущественная волшебница. Своим пением в чаще «озаренного звездами леса» она зачаровывает Элве (Тингола) на «долгие годы» (Silmarillion 55). Именно через нее Тинголу «уделяется» «великая сила», а когда они становятся королем и королевой Дориата, именно Мелиан воздвигает вдоль границы их земель «незримую стену, сотканную из морока и теней» (Silmarillion 97). Этот «пояс чар, Пояс Мелиан» (Silmarillion 340) постоянно ассоциируется с магическим тканьем, начиная от самой первой версии «Сильмариллиона» (1926-1930), где «королева-фея Гведелинг» (как именуется там Мелиан) «заткала чарами и тайнами» чертоги Тингола (IV 59), и заканчивая последним, опубликованным вариантом (в котором мощь этого образа несколько ослаблена употреблением пассивной конструкции), где «чарами королевы Мелиан были затканы [границы Дориата]» [5].
Как и Галадриэли, королеве Мелиан противопоставлена негативная женская фигура. Ее противница - Унголиант, пожирающая свет, «чудовищная видом» паучиха, которая плетет «черные тенета» и «сети удушливой тьмы», выполняя таким образом ту же роль, что во «Властелине Колец» отводится Шелоб («последнему детищу» Унголиант). В сущности, эти две паучихи почти идентичны, и не только потому, что обе они исполнены злобы, плетут паутину и привержены тьме: обе, вдобавок, пожирают свое потомство и действуют в союзе с носителями зла (в «Сильмариллионе» Унголиант открыто встает на сторону Моргота, во «Властелине Колец» Шелоб - приспешница Саурона, хотя и не столь явная). Фактически, они настолько схожи друг с другом, что в первых черновиках «Властелина Колец» на Фродо и Сэма нападает именно Унголиант - «Ткачиха тьмы», «жаждущая властвовать сама над собственной похотью» (Silmarillion 73) [6].
Унголиант последовательно противопоставляется Мелиан, как Шелоб - Галадриэли. Правда, и в самой разработке этих двух оппозиций, и в результатах, к которым она приводит, обнаруживаются существенные различия. Галадриэль и Шелоб ни разу не оказываются в одном физическом пространстве; личной вражды между ними нет; они не противостоят друг другу открыто. Напротив, в истории Мелиан олицетворения негативной и позитивной женской силы наглядно и вполне сознательно помещены бок о бок друг с другом. Не сумев уничтожить Моргота (того спасают балроги), Унголиант поселяется в Эред Горгорот, «Горах Ужаса», отделенных от укрытого стеною чар царства Мелиан лишь узкой полоской «безземелья» - Нан Дургортеб, «Долины Страшной Смерти». Контуры противостояния между Мелиан и Унголиант очерчены настолько четко, что открытое столкновение кажется неизбежным. Однако Толкин просто создает уравновешенную оппозицию добра и зла в женском облике и этим ограничивается.
Только во «Властелине колец» назревающая драма «королева-и-паук» разворачивается в полной мере - хотя и чисто символически. И в этом отношении эстетическое чутье Толкина не подводит: замещая Галадриэль символом ее силы, Толкин переводит ее конфронтацию с Шелоб на новый, более глобальный уровень. Фиал Галадриэли, по словам Кристофера Толкина, - это источник «колоссальной силы, путеводная звезда во тьме» (IX 13), и история его выходит далеко за границы Срединной земли и за пределы эпохи и персонажей «Властелина Колец». В фиале, которого так боится Шелоб, заключен свет Сильмарила, украшавшего корабль Эарендила до того, как Элберет вознесла его на небо и обратила в звезду; свет же этого последнего Сильмарила некогда был взят от Двух Древ Валинора - тех самых Двух Древ, которые погубила Унголиант, выпив их сияние. Таким образом, история фиала Галадриэли простирается от дней творения до конца Третьей эпохи, что не только придает ее символическому столкновению с Шелоб бОльшую масштабность, но и позволяет связать воедино силы множества уровней - от Валинора до хоббитов Срединной земли.
И еще один важный момент: замещая Галадриэль ее фиалом (в руках хоббитов) и допуская в подземелья Шелоб лишь ее призрачный образ, но не ее саму, Толкин позволяет Галадриэли внести свой вклад в победу над Шелоб, но сохранить при этом чистоту, которая в случае прямого столкновения неизбежно была бы омрачена ужасом.
«Так он и стоял, но внезапно непроглядная тьма вокруг и чернота отчаянья и гнева в его сердце озарилась светом - светом, вспыхнувшим перед его мысленным взором и поначалу нестерпимо ярким, каким солнечный луч кажется тому, кто долго просидел в темнице без окон. Затем свет обратился в цвет: зелень, золото, серебро, белизна… А затем в отдалении, словно на крошечной картинке, нарисованной рукою эльфа, взору его предстала Госпожа Галадриэль на зеленой траве Лориена, и в руках ее были дары. “А для тебя, Кольценосец, - донесся до него ее голос, дальний, но ясный, - для тебя я приготовила вот это”» (ТТ 328-329).
Конфликт же Мелиан с Унголиант так и не получает разрешения (даже такого опосредованного, как в случае с Галадриэль), и вся жизнь Мелиан - в еще большей степени, чем жизнь Галадриэль, - кажется историей упущенных возможностей.
В определенном смысле истории обеих этих героинь, если рассматривать их по отдельности, могут показаться неполными и незавершенными. Но стоит только взглянуть на них в сопоставлении, как на две половинки единого, хотя и в чем-то варьирующегося предания, как обе сразу обретут глубину и скрытый потенциал. С одной стороны, символическое (посредством фиала и видения) участие Галадриэли в схватке с Шелоб открывает выход из тупиковой ситуации, в которую Толкин поместил Мелиан и Унголиант; с другой стороны, откровенное противопоставление позитивного и негативного женских образов в истории Мелиан помогает прояснить толкиновскую концепцию двух нравственных полюсов женской силы - силы, утверждающей жизнь, и силы, несущей смерть.
В свете объединяющего их противостояния паукам и верховным носителям зла, в свете общих для них сил и способностей (включая ассоциации с волшебным тканьем), а также сходства их историй, мест обитания и отношений с Валинором, Мелиан и Галадриэль можно рассматривать, в сущности, как две вариации на единую тему. Однако в образе Мелиан все стоящие за ним прототипы (со всеми их характерными особенностями и свойствами) - все эти богини, волшебницы и «женочудовища» - распознаются значительно легче. Более темная, более динамичная, более тесно и явно ассоциирующаяся с магией, нежели владычица Лотлориена, Мелиан представляет собой одновременно и самый близкий к оригиналу из всех толкиновских портретов кельтской царственной феи, и последний ключ к разгадке образа Галадриэли. Благодаря параллелям с Мелиан история жизни Галадриэли становится более ясной и понятной - хотя и ничуть не более простой. Однако литературная история образа Галадриэли остается настолко сложной и запутанной, настолько обширной и включающей так много связей и ассоциаций, что расстаться с этой темой мы сможем не раньше, чем подведем ей краткие итоги.
Взяв за отправную точку Галадриэль - ту Галадриэль, которая действует во «Властелине Колец» - и двигаясь во времени вспять (для начала ограничившись только позитивными компонентами образа), мы первым делом приходим к толкиновской Мелиан, королеве Тысячи Пещер. За образом Мелиан (волшебницы и, в ранних вариантах, феи) проглядывают наиболее светлые черты хаггардовской волшебницы Аэши (обитающей в пещерах Кор), бессмертной и могущественной девы, чьи лучшие качества сложились под влиянием тех викторианских и средневековых версий Феи Морганы, в которых она предстает мудрой и милосердной помощницей героев, - версий, в свою очередь, восходящих к кельтской Морриган в ипостаси прозорливой богини-врачевательницы и покровительницы плодородия.
А теперь переведем дух и пустимся в обратный путь: от Морриган в ее темной, разрушительной ипостаси, отразившейся в образе бретонской Корриган и в негативных аспектах Феи Морганы, - вперед, в будущее, памятуя о том, что Фея Моргана была главной чародейкой-соблазнительницей, подчинившей себе умы и сердца художников викторианской эпохи и в конце концов породившей Аэшу, чьи отрицательные свойства и ассоциации со смертью и тьмой находят воплощение в образах Унголиант и Шелоб, которые (здесь нам придется сделать большой крюк и вернуться к более раннему этапу), со своей стороны, имеют много общего с Морриган из старинной ирландской поэмы об Одрас, то есть с персонажем, который, вполне вероятно, послужил прототипом для Эрроур из поэмы Спенсера и олицетворения Греха из поэмы Мильтона, - двух фигур, несомненно наложивших отпечаток на толкиновский образ Шелоб Великой. Такова, в двух словах (образно выражаясь), родословная Галадриэль - причудливая смесь богинь, чудовищ и фей.
Без этой родословной, без осознания того, о чем писал, что знал, помнил, имел в виду и к чему постоянно возвращался Толкин, связь между Галадриэлью и Шелоб очень легко упустить из виду. В лучшем случае мы обратим внимание лишь на то, что два эти персонажа до крайности непохожи друг на друга, - тогда как на самом деле Толкин весьма хитроумно и убедительно провел между ними связь, которая не только подчеркивает возвышенность Галадриэли и низменность Шелоб, но и содержит - пусть и едва заметный - намек на теневую сторону самой Галадриэли, на то, что потенциально и ее могло бы постичь нравственное падение и вырождение.
Примечания
[1] Alfred Tennyson, The Lady of Shalott, lines 37-38.
[2] Haggard, She, p. 272.
[3] Майяр (мн. ч.; ед. ч. - «майя»), как и валар, - «Священные», созданные Илуватаром, «Отцом всего сущего», еще до сотворения Мира. Однако маяйр занимают по отношению к валар подчиненное положение.
[4] К примеру, Сэм на пути к Горе Рока по сути дела молится Галадриэли-«Госпоже», чтобы та послала им «света и воды», а Мелиан (в первой редакции «Сильмариллиона», 1926-1930) именуется одной из «божественных дев валы Лориена» и «божественной матерью» Лютиен (IV 13, 23, 55).
[5] Как титулы «фея» и «королева», так и имена, которые Толкин первоначально давал Мелиан, указывают на тесную связь с артурианскими легендами. В ранних черновиках Мелиан носит имена с явственно «артурианским» звучанием: Венделин, Гвенделинг, Гвенниэль, Гвенетлин, Гвендилинг, Гвендилин и Гвенделинг (II 244).
[6] См. I 152-153, II 160, VIII 196-199.