Галадриэль vs Шелоб, Галадриэль + Шелоб
Собственно, сабж.
И все же не все так просто. Толкин - по обыкновению, косвенно и незаметно - ухитряется сохранить и негативные качества первоисточника, опять же, передавая их «теневому» персонажу. Подобно тому, как Один послужил прототипом и для Гэндальфа, и для Саурона с Саруманом, «Она» (с присущими ей признаками кельтской богини) служит прообразом не только Галадриэли, но и другому персонажу «Властелина Колец» - для Шелоб [1], таящейся «в паучьем обличье» в подземных ходах Торех-Унгола (параллель между двумя этими персонажами ранее отмечали и другие исследователи) [2].
Как Саурон и Саруман несут на себе бремя малопривлекательных качеств Одина - качеств, которые невозможно открыто развивать в рамках образа Гэндальфа, - так и Шелоб воплощает в себе те характеристики кельтской богини или артурианской феи в новейшей трактовке Хаггарда, которые не может непосредственно проявлять Галадриэль, - и этот прием помогает укрепить и очертить более отчетливо то лучшее, что остается на долю Галадриэли. Чем явственнее Галадриэль противостоит Аэше (в ее худших проявлениях) или Шелоб (которая и так уже - хуже некуда), тем более благородной и достойной кажется она на их фоне.
Подобно Шелоб (Shelob), «Она» (She) - обратите внимание на сходство имен! [см. примеч. 1] - прожила, не старясь, долгие годы в подземельях и пещерах горного царства Кор, вырытых неким древним, ныне вымершим народом [3]. И «Она», и Шелоб обитают во тьме, и обе тесно связаны со смертью. Шелоб желает «смерти всему живому», и самое большое наслаждение для нее - в том, чтобы отнять чужую жизнь. Одежды Аэшы напоминают «могильное одеяние» мумии; она живет среди мертвых и принимает пищу в комнате, которая когда-то служила для бальзамирования умерших; наконец, она с легкостью лишает жизни любого, кто осмеливается ей перечить. Несмотря на то, что Аэша хранит целомудрие, ожидая перерождения своего возлюбленного (которого сама убила в приступе ревности две тысячи лет назад), она грациозна, как змея, соблазнительна и неприкрыто сексуальна в своих повадках, - и «вожделение» и «ненасытность» Шелоб также намекают на сексуальность, хотя и крайне отталкивающего свойства. Хотя, в отличие от Шелоб, Аэша изначально прекрасна, перед смертью она превращается в отвратительную тварь, за считанные минуты утрачивая очарование юности, которое ей удавалось сохранять на протяжении многих столетий.
Здесь необходимо сделать краткое отступление. В прошлом многие с легкостью находили основания для фрейдистской интерпретации образа Шелоб, в особенности (как отмечали некоторые критики) того эпизода, где фигурирует «острое жало» Сэмова меча («оно вонзилось глубоко-глубоко»), а также красочного описания «мягкого, чавкающего, как слякоть» тела Шелоб и брюха, «огромным раздутым мешком колышущегося между ног» (TT 334 и 338). Но продолжая в том же духе и трактуя стычки, в которых Фродо и Сэм обращают против Шелоб, соответственно, фиал и меч, как едва замаскированные метафоры сексуальных сношений, мы поступили бы крайне несправедливо по отношению к Толкину. Ведь тот, в конце концов, сотворил свою гигантскую паучиху не из одних только негативных качеств Аэши (существенно их преувеличив)! Не менее важным источником для этого образа послужили традиционные описания схваток с чудовищами, обитающими под землей (например, Минотавром, Фафниром, Смаугом или драконом из «Беовульфа»), и в особенности - с чудовищами женского пола. В числе таких «женочудовищ», к примеру, - ненасытная и злобная мать Гренделя, обитающая в высоком дворце на дне морском, или мильтоновское олицетворение Греха в женском облике, с ее «пещерами и ущельями», возгласами «Смерть!» и омерзительным потомством («Потерянный рай», книга II). А за фигурой Греха, созданной в Мильтоном в семнадцатом веке, стоит порождение фантазии века шестнадцатого - «гадкая тварь» Эрроур, полузмея-полуженщина из «Королевы фей» Эдмунда Спенсера. Как Эрроур изрыгает аллегорические книги и памфлеты, лягушек и жаб, так Шелоб изрыгает «тьму». Подобно Шелоб («мерзейшему существу» из всех, с которыми довелось встретиться Сэму), Эрроур («премерзкая, грязная, дрянная, исполненная презренной скверны») обитает в «пещере», в «темном логове», и ненавидит свет, «как смертельный яд»; подобно Шелоб (породившей многочисленное потомство и, в том числе, пауков Сумрачного леса), Эрроур ежедневно производит на свет «тысячу отродий». И опять же, подобно Шелоб, Эрроур приподнимает «свое чудовищное тело… высоко над землей», чтобы наброситься на вооруженного мечом противника - Рыцаря Алого Креста и крепко связать его: «Вотще пытался двинуть он рукою иль ногой» (I I 18) [4].
Но и это еще не все. У спенсеровского чудовища, в свою очередь, имелась предшественница, также выползавшая из пещеры в поисках жертв, и легенда о ней вновь возвращает нас к кельтам и Морриган (а возможно, и к колдунье Корриган из бретонской пещеры) [5]. В 1903-1935 гг. Эдвард Гвинн перевел и опубликовал «Метрические диндсенхас (старины мест)», рукописные источники которых относятся к периоду от 1160 г. до XV века (хотя содержащиеся в них предания - значительно более древние). В числе стихов, переведенных Гвинном, содержится поэма на смерть «благородной» Одрас: «эта владычица земель, могучая и лучезарная, не страшилась опасностей и свершила немало деяний; прекрасная и стройная, была она супругой отважного Бучата, хозяина стад» [6]. В кульминационной части поэмы «ужасная» Морриган выходит из пещеры Круахана, «обиталища ей под стать» [7], и с «лютостью неиссякающей» поет над спящей Одрас «все до одного могучие заклятия». Примечательно схожие образы использованы в описании Шелоб, выползающей из своего «черного логова», а позднее «нависающей» над распростертым Сэмом.
Правда, разница все же есть. В поэме об Одрас жертвой становится женщина, тогда как в «Беовульфе», «Королеве фей» или том же «Властелине Колец» противниками чудовища выступают мужчины. Однако в самом этом отличии может заключаться ценная подсказка. Если наши гипотезы верны, то открытое противопоставление Морриган в ее чудовищной ипостаси («нравом свирепой» и «полной коварства») лучезарной, прекрасной и деятельной даме как нельзя лучше подходило Толкину для разработки образа чудовища, поставленного в оппозицию Галадриэли.
Вернемся теперь к произведениям самого Толкина - прежде всего, к «Властелину Колец» - и посмотрим, как формируются ассоциации между Шелоб и Галадриэль и каким образом эти ассоциации усиливают и подчеркивают все лучшее, что есть в Галадриэли. Несмотря на то, что на карте Срединной земли два эти персонажа разделены огромным расстоянием, Толкину все же удается создать между ними связь. Основной, хотя и не единственный, прием, к которому он здесь прибегает, - равновесие противоположностей. Если Галадриэль хранит и поддерживает жизнь в Лотлориене и простирает свою благотворную власть на Удел, то Шелоб несет смерть и жаждет, чтобы все погибли «душой и телом». Если Галадриэль, на мгновение вообразив себя королевой (кстати, очень похожей на Аэшу), тотчас отрекается от подобной судьбы и соглашается «умалиться», дабы могли жить и расти все остальные, Шелоб желает лишь одного - расти, толстеть и распухать, питаясь жизнями других живых существ. Галадриэль, чье имя можно перевести как «Дева, увенчанная мерцающими волосами» (Letters 428), далека от всего плотского - трудно даже поверить, что когда-то она могла родить ребенка. Шелоб же - одно сплошное тело, отвратительный мешок грязной сырой плоти, плодящий «выродков от собственного своего потомства, от жалких самцов, которых сразу же убивала» (ТТ 332). Галадриэль дарует свет; Шелоб - воплощение тьмы. (Для сравнения, Аэша - своего рода ось симметрии для этой пары противоположностей - только избегает света.) И тот самый свет, который Галадриэль вручает Фродо в фиале, помогает Сэму и Фродо рассеять тьму в логове Шелоб.
Однако - как и в случае с двумя персонажами, «оттеняющими» Гэндальфа, - здесь важны не только противопоставления. И у Шелоб, и у Галадриэль за плечами долгая история, уходящая в глубокое прошлое, к самым истокам толкиновской мифологии. «Галадриэль, - пишет Толкин в 1954 г., - такая же древняя, как Шелоб, а может быть, и еще старше» (Letters 180). Таким образом, обе они существовали уже в Первую эпоху, а в Срединной земле обе поселились в замкнутых, ограниченных владениях, куда к ним приходят другие персонажи.
Примечания
[1] «Lob» - вышедшее из употребления слово со значением «паук». Таким образом, имя «Шелоб» (She-lob) означает просто «паучиха».
[2] В эссе 1974 г., сравнивая «Балладу о белой лошади» Г.К. Честертона с «Властелином Колец», Кристофер Клозен обращает внимание на фиал Галадриэли и ее образ, являющийся Сэму в темном подземелье. См. Christopher Clausen, “Lord of the Rings and The Ballad of the White Horse”, South Atlantic Bulletin 39, no. 2 (May 1974): 10-16. Пятью годами позже два критика сделали еще шаг вперед в исследовании этой связи, отметив, что Галадриэль не просто противопоставляется Шелоб, но образует с ней контрастную параллель по нескольким конкретным характеристикам. См. Anne Cotton Petty, One Ring to Bind Them All: Tolkien’s Mythology (University, AL: University of Alabama Press, 1979), 53; Peter Damien Goselin, “Two Faces of Eve: Galadriel and Shelob as Anima Figures”, Mythlore 6, no. 3 (Summer 1979): 3-4.
[3] В ранних черновиках «Сильмариллиона» Толкин использует то же название Кор (Kôr, с диакритическим знаком, как у Хаггарда) для обозначения Города Эльфов и холма, на котором стоит этот город. См. Volume I.
[4] Тот факт, что и рыцарь Алого Креста, и Сэм, к вящей радости фрейдистов, вооружены мечом, совершенно неизбежен. Какое еще оружие им использовать?! Это не значит, что упомянутые описания вовсе лишены сексуального подтекста. Сексуальный подтекст в них действительно присутствует - по меньшей мере в упоминаниях об отвратительной плодовитости Шелоб и Эрроур; однако в сценах столкновения героев с этими чудовищами секса ничуть не больше, чем в эпизоде, где Беовульф сражает своим могучим мечом мать Гренделя. Основательный анализ этой темы - специально для тех, у кого сложилось превратное представление о сексуальности в произведениях Толкина, - см. Daniel Timmons, “Hobbit Sex and Sensuality in The Lord of the Rings”, Mythlore 23 no. 3 (Summer 2001): 70-79.
[5] Впрочем, кельтами дело не ограничивается: в статье 1989 г. о чудовищах в произведениях Толкина Джо Эббот отмечает, что герой «Ala Flekks Saga» встречает «троллиху-Ночь» в пещере столь же темной и грязной, как логово Шелоб. См. Joe Abbot, “Tolkien’s Monsters: Concept and Function in The Lord of the Rings. (Path II) Shelob the Great”, Mythlore 60 (Winter 1989): 41.
[6] The Metrical Dindshenchas, Parh IV, trans. Edward Gwynn (1924; repr. Dublin: W. and G. Baird Ltd.m 1991), pp. 196-201.
[7] Пещера Круахана, именуемая также «ирландскими Вратами Ада», постоянно фигурирует в качестве врат Иного мира в преданиях, повествующих о том, как в наш мир являются потусторонние животные и волшебные существа (чаще всего крайне опасные и смертоносные). В одном из сюжетов героя по имени Нера посещает ужасное видение отрубленных голов, лежащих в этой пещере; в других - из пещеры Круахана появляются чудовищные птицы или свиньи; еще в одном предании из этой пещеры выходят волшебные кошки и нападают на трех воинов. Схожий образ кошек-убийц, обитающих в пещере, присутствует в толкиновской «Балладе об Аотру и Итрун» (подробнее о пещере Круахана и других сверхъестественных пещерах см.: Rees and Rees, Celtic Heritage).
И все же не все так просто. Толкин - по обыкновению, косвенно и незаметно - ухитряется сохранить и негативные качества первоисточника, опять же, передавая их «теневому» персонажу. Подобно тому, как Один послужил прототипом и для Гэндальфа, и для Саурона с Саруманом, «Она» (с присущими ей признаками кельтской богини) служит прообразом не только Галадриэли, но и другому персонажу «Властелина Колец» - для Шелоб [1], таящейся «в паучьем обличье» в подземных ходах Торех-Унгола (параллель между двумя этими персонажами ранее отмечали и другие исследователи) [2].
Как Саурон и Саруман несут на себе бремя малопривлекательных качеств Одина - качеств, которые невозможно открыто развивать в рамках образа Гэндальфа, - так и Шелоб воплощает в себе те характеристики кельтской богини или артурианской феи в новейшей трактовке Хаггарда, которые не может непосредственно проявлять Галадриэль, - и этот прием помогает укрепить и очертить более отчетливо то лучшее, что остается на долю Галадриэли. Чем явственнее Галадриэль противостоит Аэше (в ее худших проявлениях) или Шелоб (которая и так уже - хуже некуда), тем более благородной и достойной кажется она на их фоне.
Подобно Шелоб (Shelob), «Она» (She) - обратите внимание на сходство имен! [см. примеч. 1] - прожила, не старясь, долгие годы в подземельях и пещерах горного царства Кор, вырытых неким древним, ныне вымершим народом [3]. И «Она», и Шелоб обитают во тьме, и обе тесно связаны со смертью. Шелоб желает «смерти всему живому», и самое большое наслаждение для нее - в том, чтобы отнять чужую жизнь. Одежды Аэшы напоминают «могильное одеяние» мумии; она живет среди мертвых и принимает пищу в комнате, которая когда-то служила для бальзамирования умерших; наконец, она с легкостью лишает жизни любого, кто осмеливается ей перечить. Несмотря на то, что Аэша хранит целомудрие, ожидая перерождения своего возлюбленного (которого сама убила в приступе ревности две тысячи лет назад), она грациозна, как змея, соблазнительна и неприкрыто сексуальна в своих повадках, - и «вожделение» и «ненасытность» Шелоб также намекают на сексуальность, хотя и крайне отталкивающего свойства. Хотя, в отличие от Шелоб, Аэша изначально прекрасна, перед смертью она превращается в отвратительную тварь, за считанные минуты утрачивая очарование юности, которое ей удавалось сохранять на протяжении многих столетий.
Здесь необходимо сделать краткое отступление. В прошлом многие с легкостью находили основания для фрейдистской интерпретации образа Шелоб, в особенности (как отмечали некоторые критики) того эпизода, где фигурирует «острое жало» Сэмова меча («оно вонзилось глубоко-глубоко»), а также красочного описания «мягкого, чавкающего, как слякоть» тела Шелоб и брюха, «огромным раздутым мешком колышущегося между ног» (TT 334 и 338). Но продолжая в том же духе и трактуя стычки, в которых Фродо и Сэм обращают против Шелоб, соответственно, фиал и меч, как едва замаскированные метафоры сексуальных сношений, мы поступили бы крайне несправедливо по отношению к Толкину. Ведь тот, в конце концов, сотворил свою гигантскую паучиху не из одних только негативных качеств Аэши (существенно их преувеличив)! Не менее важным источником для этого образа послужили традиционные описания схваток с чудовищами, обитающими под землей (например, Минотавром, Фафниром, Смаугом или драконом из «Беовульфа»), и в особенности - с чудовищами женского пола. В числе таких «женочудовищ», к примеру, - ненасытная и злобная мать Гренделя, обитающая в высоком дворце на дне морском, или мильтоновское олицетворение Греха в женском облике, с ее «пещерами и ущельями», возгласами «Смерть!» и омерзительным потомством («Потерянный рай», книга II). А за фигурой Греха, созданной в Мильтоном в семнадцатом веке, стоит порождение фантазии века шестнадцатого - «гадкая тварь» Эрроур, полузмея-полуженщина из «Королевы фей» Эдмунда Спенсера. Как Эрроур изрыгает аллегорические книги и памфлеты, лягушек и жаб, так Шелоб изрыгает «тьму». Подобно Шелоб («мерзейшему существу» из всех, с которыми довелось встретиться Сэму), Эрроур («премерзкая, грязная, дрянная, исполненная презренной скверны») обитает в «пещере», в «темном логове», и ненавидит свет, «как смертельный яд»; подобно Шелоб (породившей многочисленное потомство и, в том числе, пауков Сумрачного леса), Эрроур ежедневно производит на свет «тысячу отродий». И опять же, подобно Шелоб, Эрроур приподнимает «свое чудовищное тело… высоко над землей», чтобы наброситься на вооруженного мечом противника - Рыцаря Алого Креста и крепко связать его: «Вотще пытался двинуть он рукою иль ногой» (I I 18) [4].
Но и это еще не все. У спенсеровского чудовища, в свою очередь, имелась предшественница, также выползавшая из пещеры в поисках жертв, и легенда о ней вновь возвращает нас к кельтам и Морриган (а возможно, и к колдунье Корриган из бретонской пещеры) [5]. В 1903-1935 гг. Эдвард Гвинн перевел и опубликовал «Метрические диндсенхас (старины мест)», рукописные источники которых относятся к периоду от 1160 г. до XV века (хотя содержащиеся в них предания - значительно более древние). В числе стихов, переведенных Гвинном, содержится поэма на смерть «благородной» Одрас: «эта владычица земель, могучая и лучезарная, не страшилась опасностей и свершила немало деяний; прекрасная и стройная, была она супругой отважного Бучата, хозяина стад» [6]. В кульминационной части поэмы «ужасная» Морриган выходит из пещеры Круахана, «обиталища ей под стать» [7], и с «лютостью неиссякающей» поет над спящей Одрас «все до одного могучие заклятия». Примечательно схожие образы использованы в описании Шелоб, выползающей из своего «черного логова», а позднее «нависающей» над распростертым Сэмом.
Правда, разница все же есть. В поэме об Одрас жертвой становится женщина, тогда как в «Беовульфе», «Королеве фей» или том же «Властелине Колец» противниками чудовища выступают мужчины. Однако в самом этом отличии может заключаться ценная подсказка. Если наши гипотезы верны, то открытое противопоставление Морриган в ее чудовищной ипостаси («нравом свирепой» и «полной коварства») лучезарной, прекрасной и деятельной даме как нельзя лучше подходило Толкину для разработки образа чудовища, поставленного в оппозицию Галадриэли.
Вернемся теперь к произведениям самого Толкина - прежде всего, к «Властелину Колец» - и посмотрим, как формируются ассоциации между Шелоб и Галадриэль и каким образом эти ассоциации усиливают и подчеркивают все лучшее, что есть в Галадриэли. Несмотря на то, что на карте Срединной земли два эти персонажа разделены огромным расстоянием, Толкину все же удается создать между ними связь. Основной, хотя и не единственный, прием, к которому он здесь прибегает, - равновесие противоположностей. Если Галадриэль хранит и поддерживает жизнь в Лотлориене и простирает свою благотворную власть на Удел, то Шелоб несет смерть и жаждет, чтобы все погибли «душой и телом». Если Галадриэль, на мгновение вообразив себя королевой (кстати, очень похожей на Аэшу), тотчас отрекается от подобной судьбы и соглашается «умалиться», дабы могли жить и расти все остальные, Шелоб желает лишь одного - расти, толстеть и распухать, питаясь жизнями других живых существ. Галадриэль, чье имя можно перевести как «Дева, увенчанная мерцающими волосами» (Letters 428), далека от всего плотского - трудно даже поверить, что когда-то она могла родить ребенка. Шелоб же - одно сплошное тело, отвратительный мешок грязной сырой плоти, плодящий «выродков от собственного своего потомства, от жалких самцов, которых сразу же убивала» (ТТ 332). Галадриэль дарует свет; Шелоб - воплощение тьмы. (Для сравнения, Аэша - своего рода ось симметрии для этой пары противоположностей - только избегает света.) И тот самый свет, который Галадриэль вручает Фродо в фиале, помогает Сэму и Фродо рассеять тьму в логове Шелоб.
Однако - как и в случае с двумя персонажами, «оттеняющими» Гэндальфа, - здесь важны не только противопоставления. И у Шелоб, и у Галадриэль за плечами долгая история, уходящая в глубокое прошлое, к самым истокам толкиновской мифологии. «Галадриэль, - пишет Толкин в 1954 г., - такая же древняя, как Шелоб, а может быть, и еще старше» (Letters 180). Таким образом, обе они существовали уже в Первую эпоху, а в Срединной земле обе поселились в замкнутых, ограниченных владениях, куда к ним приходят другие персонажи.
Примечания
[1] «Lob» - вышедшее из употребления слово со значением «паук». Таким образом, имя «Шелоб» (She-lob) означает просто «паучиха».
[2] В эссе 1974 г., сравнивая «Балладу о белой лошади» Г.К. Честертона с «Властелином Колец», Кристофер Клозен обращает внимание на фиал Галадриэли и ее образ, являющийся Сэму в темном подземелье. См. Christopher Clausen, “Lord of the Rings and The Ballad of the White Horse”, South Atlantic Bulletin 39, no. 2 (May 1974): 10-16. Пятью годами позже два критика сделали еще шаг вперед в исследовании этой связи, отметив, что Галадриэль не просто противопоставляется Шелоб, но образует с ней контрастную параллель по нескольким конкретным характеристикам. См. Anne Cotton Petty, One Ring to Bind Them All: Tolkien’s Mythology (University, AL: University of Alabama Press, 1979), 53; Peter Damien Goselin, “Two Faces of Eve: Galadriel and Shelob as Anima Figures”, Mythlore 6, no. 3 (Summer 1979): 3-4.
[3] В ранних черновиках «Сильмариллиона» Толкин использует то же название Кор (Kôr, с диакритическим знаком, как у Хаггарда) для обозначения Города Эльфов и холма, на котором стоит этот город. См. Volume I.
[4] Тот факт, что и рыцарь Алого Креста, и Сэм, к вящей радости фрейдистов, вооружены мечом, совершенно неизбежен. Какое еще оружие им использовать?! Это не значит, что упомянутые описания вовсе лишены сексуального подтекста. Сексуальный подтекст в них действительно присутствует - по меньшей мере в упоминаниях об отвратительной плодовитости Шелоб и Эрроур; однако в сценах столкновения героев с этими чудовищами секса ничуть не больше, чем в эпизоде, где Беовульф сражает своим могучим мечом мать Гренделя. Основательный анализ этой темы - специально для тех, у кого сложилось превратное представление о сексуальности в произведениях Толкина, - см. Daniel Timmons, “Hobbit Sex and Sensuality in The Lord of the Rings”, Mythlore 23 no. 3 (Summer 2001): 70-79.
[5] Впрочем, кельтами дело не ограничивается: в статье 1989 г. о чудовищах в произведениях Толкина Джо Эббот отмечает, что герой «Ala Flekks Saga» встречает «троллиху-Ночь» в пещере столь же темной и грязной, как логово Шелоб. См. Joe Abbot, “Tolkien’s Monsters: Concept and Function in The Lord of the Rings. (Path II) Shelob the Great”, Mythlore 60 (Winter 1989): 41.
[6] The Metrical Dindshenchas, Parh IV, trans. Edward Gwynn (1924; repr. Dublin: W. and G. Baird Ltd.m 1991), pp. 196-201.
[7] Пещера Круахана, именуемая также «ирландскими Вратами Ада», постоянно фигурирует в качестве врат Иного мира в преданиях, повествующих о том, как в наш мир являются потусторонние животные и волшебные существа (чаще всего крайне опасные и смертоносные). В одном из сюжетов героя по имени Нера посещает ужасное видение отрубленных голов, лежащих в этой пещере; в других - из пещеры Круахана появляются чудовищные птицы или свиньи; еще в одном предании из этой пещеры выходят волшебные кошки и нападают на трех воинов. Схожий образ кошек-убийц, обитающих в пещере, присутствует в толкиновской «Балладе об Аотру и Итрун» (подробнее о пещере Круахана и других сверхъестественных пещерах см.: Rees and Rees, Celtic Heritage).