Видала мышку на ковре!
Коня он оставил, надо полагать, в гардеробе.
... но с тех пор не пишет, не звонит...
Дело было так: Бронюс Майгис убил Данаю. Печальная история. Плеснул кислотой в лицо Рембрандту, пырнул ножом. Краска запузырилась, кровь потекла из холста, Эрмитаж онемел от ужаса, мир содрогнулся. Что говорить - беда.
Двенадцать лет группа затворников-аскетов ежедневно колдовала над картиной. Даная не умерла. Ушли в воспоминания ( читай: в вечность) ключи служанки, часть накидки, кое-что ещё по мелочам ( за каждую мелочь - маньяку гореть в аду. Да он и горит. Горел - уже до своего подвига), но Даная осталась жить.
Итак, прошло двенадцать лет, Даная вернулась. Данаю забронировали, повесили, выставили. Вместе с фоторепортажем о её личной катастрофе. ( Если отбросить в сторону желание не впасть в сентиментальность, то знали б вы - сколько слёз... ! )
Мы с матушкой отправились в Эрмитаж. День был будний, народу - не толпа, пыльное солнце ласкало дворцовые окна, тёплая женщина с уютными складочками (...старина Рем прожил долгую жизнь, любил жену, после любил другую тётеньку, а картину свою любил более всего - ведь так и не продал никому!) протягивала руку навстречу известному Казанове, гуляке и лицедею - Зевсу, а также мне, матушке, дюжине петербуржцев, гостям города...
Впрочем, толпа гостей быстро редела. Увлечённые Данаей, мы с матушкой как-то не сразу заметили, что вместо обычной публики по залу ходили лишь подозрительно хорошо одетые юноши гвардейского вида. Скажу прямо: кроме нас с гвардейцами в зале не было никого. Даная - не в счёт.
Мы струхнули.
"Э-э-э..., - сказала я, - не пора ли делать ноги?"
"Молодой человек, - сказала матушка, - вероятно, нам тоже - на выход?"
"Нет, нет, - сказал гвардеец, - вы КАК РАЗ (!) можете остаться".
Читатель! Понимаешь ли ты, какой небесной чистоты физиономией обладает автор этих строк, впрочем, как и матушка автора, что они обе (физиономии) были оставлены для воплощения в жизнь этюда "жители города посещают музей"!
Минутное остолбенение прервалось парадно распахнутыми дверьми и появлением на сцене принца. Лично я его сразу узнала. Это был натурально принц: принц Эндрю, младший (вполне себе казистый) брат неказистого Чарльза - в какой-то невообразимо элегантной (просто-таки защеми-сердце!) военной форме. Эх, да что уж! Красавец-мужчина в расцвете лет. Кажется, к тому времени уже не обременённый женитьбой на простушке Саре. Короче, как есть принц на белом коне (коня оставил в гардеробе!). Рядом с принцем шёл Пиотровский-с-Шарфом - он всегда с шарфом. Рядом ещё кое-кто из свиты. А вот простого народу, черни, так сказать - кот наплакал: только мы с матушкой. Ну уж мы расстарались: на принца не глазеем, чинно исследуем Данаю, принц деликатно сопит где-то сзади, Пиотровский тоже не напирает - идиллия!
Вы спросите - а что же было потом? А ничего. Принц ушёл. Со всей свитой. Жители города остались посещать музей дальше. Бэз прынца.
Ну и вот. Мораль сей басни: ждёшь его, ждёшь, а он...
P.S. А у Данаи-то с Зевсом встреча как-то живее прошла! И, что характерно, плодотворнее!
... но с тех пор не пишет, не звонит...
Дело было так: Бронюс Майгис убил Данаю. Печальная история. Плеснул кислотой в лицо Рембрандту, пырнул ножом. Краска запузырилась, кровь потекла из холста, Эрмитаж онемел от ужаса, мир содрогнулся. Что говорить - беда.
Двенадцать лет группа затворников-аскетов ежедневно колдовала над картиной. Даная не умерла. Ушли в воспоминания ( читай: в вечность) ключи служанки, часть накидки, кое-что ещё по мелочам ( за каждую мелочь - маньяку гореть в аду. Да он и горит. Горел - уже до своего подвига), но Даная осталась жить.
Итак, прошло двенадцать лет, Даная вернулась. Данаю забронировали, повесили, выставили. Вместе с фоторепортажем о её личной катастрофе. ( Если отбросить в сторону желание не впасть в сентиментальность, то знали б вы - сколько слёз... ! )
Мы с матушкой отправились в Эрмитаж. День был будний, народу - не толпа, пыльное солнце ласкало дворцовые окна, тёплая женщина с уютными складочками (...старина Рем прожил долгую жизнь, любил жену, после любил другую тётеньку, а картину свою любил более всего - ведь так и не продал никому!) протягивала руку навстречу известному Казанове, гуляке и лицедею - Зевсу, а также мне, матушке, дюжине петербуржцев, гостям города...
Впрочем, толпа гостей быстро редела. Увлечённые Данаей, мы с матушкой как-то не сразу заметили, что вместо обычной публики по залу ходили лишь подозрительно хорошо одетые юноши гвардейского вида. Скажу прямо: кроме нас с гвардейцами в зале не было никого. Даная - не в счёт.
Мы струхнули.
"Э-э-э..., - сказала я, - не пора ли делать ноги?"
"Молодой человек, - сказала матушка, - вероятно, нам тоже - на выход?"
"Нет, нет, - сказал гвардеец, - вы КАК РАЗ (!) можете остаться".
Читатель! Понимаешь ли ты, какой небесной чистоты физиономией обладает автор этих строк, впрочем, как и матушка автора, что они обе (физиономии) были оставлены для воплощения в жизнь этюда "жители города посещают музей"!
Минутное остолбенение прервалось парадно распахнутыми дверьми и появлением на сцене принца. Лично я его сразу узнала. Это был натурально принц: принц Эндрю, младший (вполне себе казистый) брат неказистого Чарльза - в какой-то невообразимо элегантной (просто-таки защеми-сердце!) военной форме. Эх, да что уж! Красавец-мужчина в расцвете лет. Кажется, к тому времени уже не обременённый женитьбой на простушке Саре. Короче, как есть принц на белом коне (коня оставил в гардеробе!). Рядом с принцем шёл Пиотровский-с-Шарфом - он всегда с шарфом. Рядом ещё кое-кто из свиты. А вот простого народу, черни, так сказать - кот наплакал: только мы с матушкой. Ну уж мы расстарались: на принца не глазеем, чинно исследуем Данаю, принц деликатно сопит где-то сзади, Пиотровский тоже не напирает - идиллия!
Вы спросите - а что же было потом? А ничего. Принц ушёл. Со всей свитой. Жители города остались посещать музей дальше. Бэз прынца.
Ну и вот. Мораль сей басни: ждёшь его, ждёшь, а он...
P.S. А у Данаи-то с Зевсом встреча как-то живее прошла! И, что характерно, плодотворнее!