Бессонница
Несмотря на открытое окно спать было душно, cовсем невозможно; проваливаешься ненадолго в сон и снова мучительное бодрствование. Тело ныло, как будто вечером я разгрузил вагон картошки, а не проплыл двести метров на водохранилище. Что было накануне еще? Прогулка, окрошка и пироги у родителей, телефонный разговор... Подступила и перехватила горло дурнота. Я вскочил из постели и бросился в ванную. Присел от головокружения в дверном проеме, массируя себе виски - без толку. Вспомнилось, как несколько дней назад отхаживали Данила - промывание желудка, крепкий чай, постель. Причем здесь Данил?
***
Кто же в Городке не знал Дэна. В любое время суток можно было заглянуть к нему - через дверь или окно, остановив его на Морском проспекте, вызвав такси. Он был просто вездесущ: рок-маевка, пляж, лыжная база, ресторан ДУ, дискотека в "Восьмерке". Казалось, что он одновременно находился везде, где кипела, - а, если и не кипела, то просто текла своим чередом, - академгородковская жизнь. Собрать за час рюкзак и отправиться автостопом в Томск или Красноярск, ставить под проливным дождем палатки с толкиенутыми, - Дэн откликался на всё, как будто спешил чувствовать и торопился жить.
Помнится, в самый первый раз я попал к нему в гости именно через окно. Первый этаж, тенистый двор между обшарпанными хрущевками. Сложно было разобраться, кто из пестрой публики, заваривающей чай, распиваюшей пиво, танцующей, галдящей, орущей, - хозяин дома. Но вот на меня с распростертыми объятиями бросается что-то рыжее, с горящими глазами, смеющееся и жестикулирующее: "Я сразу тебя узнал. Ты - это поэт, о котором я так много слышал..."
Дэн легко и простодушно делится всем, что у него есть. И свое сердце с легкостью дарит хорошему человеку. Мама - насупленная женщина из аптечного окошка, помню её почему-то только такой, в больших очках, внимательно изучающей неразборчивый рецепт, - говорит в который уже раз: "Мой сын - настоящая блядь." Нет, не с ужасом восклицает, как можно было бы себе представить, - бросив на столик очки и закрывая рукой лицо, - а деловито замечает между делом. И даже какая-то гордость примешивается к этому.
А что же эти счастливчики, заполучившие каменный цветок, то есть, сердце Данилы-Мастера, его слегка вьющиеся волосы, светлую веснушчатую кожу, маленькие руки с чувственными пальцами, прерывистое дыхание и приглушенный подушкой стон - ведь за стенкой спит мама, которой на утро вставать в аптеку?.. Счастливчики бегут от неустроенности, от тысячи друзей, забирающихся ночью в окна, от панк-рока, альтернативной поэзии. Правда, долго продержался Шура - Шура с ударением на последний слог, но нельзя же столько пить, это даже Данилу показалось слишком... И ебливый Вовочка, живой персонаж анекдотов, уже перевез из общежития свои вещи, - но собирает их обратно и прощается с мамой, - он будет позже заходить в гости к ней на работу. Говорят, что Вовочка просто влюбился в кого-то то другого, и вся эта суровая правда жизни, пустой холодильник, жалобы соседей, вовсе ни при чем. Виновник - гладкий и тонкий еврейский мальчик, однокурсник по ФЕНу. Но что же, Данил готов простить достойному сопернику.
Как гротескно перекрещиваются и скрещиваются, то есть, чего греха таить, разбиваются на ячейки, спариваются - иногда люди. Через два года я зайду с парой приятелей в ничуть не изменившуюся комнату и Данил случайно вспомнит о том мальчике. Приятели будет украдкой подмигивать и подавать знаки, пока до него не дойдет: "Так ты... так вы с ним сейчас, это так понимать?.."
Это сейчас каждый, кому не лень, читает по памяти "Письма римскому другу", и Бродский до такой степени становится нашим всем, что и любить-то его уже стыдно. А Данил был первым, кто читал мне в непогоду на вечернем берегу: "Нынче ветрено и волны с перехлестом. Скоро осень, все изменится в округе..." Он показывал мне цилиндр, а потом Башню, - недостроенный блок в тени Облсовета, полный сталкеровскими ловушками и наполняющийся вечером странными людьми, - рокерами, йогами, какими-то раскольниками и сектантами; я ему - разрушенную пристань на Бердском заливе, открытую лестницу на крышу дома по Терешковой, откуда открывались и нижняя, и верхняя зоны, кусочек реки и лес.
Однажды я нащупал в темноте подъезда дверной звонок и долго звонил, пока не догадался просто надавить на дверь. Конечно же, у Дэна было открыто. "Есть здесь кто-то живой?" - спросил я. - "Странные вы вопросы задаете, молодой человек", - с чашкой чая навстречу мне вышло странное существо - не то мальчик, не то девочка, с кудряшками, безгрудое, в майке, коротких шортах и шарфике через плечо, одним словом, - Анечка. Через несколько минут мы покинули квартиру через окно, - чтобы срезать путь, причем босиком, - сбегали в ближайший киоск за молоком и сметаной, вернулись и затеяли на кухне блины. "Благославляю вас, дети мои, вы идеальная пара", - шамкал Данил с набитым ртом, пока не насытился.
Анечка на какое-то время вторглась в круг моих друзей, постояла, потолкалась в нём - и так же бесследно исчезла. И не удивительно: мальчик - не мальчик, девочка - не девочка. То ли журналист, то ли художник. Говорит, что девственница, но замечает при этом, что любит вкус спермы. Никто не видел, чтобы она ширялась или выпила хотя бы глоток шампанского, но почему так блестят глаза, не может усидеть ни одной минуты на месте? Единственное, что о ней можно было сказать с уверенностью, - любила приходить в гости к Дэну, в его бардак. Была частью обстановки. А-а-а-анечка (растягивая "а".)
Я не хотел спать с Дэном, - зачем умножать мировую скорбь, - хотя моя девушка Лена говорила, что она-то на моем месте попробовала бы. "И как, это всё ещё не случилось?" - с весьма кровожадным видом интересовалась она, узнав, что мы снова куда-то ездили или где-то пьянствовали. Лене безумно нравилось, как Дэн танцует. Они, действительно, красиво двигались вместе, - как будто их тела умели предугадывать все движения друг друга. Но что-то липкое и темное омрачило нашу дружбу. Я по сей день чувствую какую-то вину.
Кажется, на вечеринке было много людей и я не только сильно поддал, но и отрубился, посапывая в обнимку с бутылкой пива, в углу на кресле. Похоже, Лену обуяла забота, и, когда гости стали расходиться, меня уложили спать. Я пришел в себя, обнаружив, что - во сне или, не суть важно, в бессознательном состоянии - я лежу на на своей девушке и совершаю характерные поступательно-возвратные движения. Пробуждение или просветление наступило, наверное, в тот момент, когда её тело до крайней степени напряглось, а ногти прочертили на моей спине царапины - именно так всегда делала она, несмотря на мои протесты. Я медленно перевел взгляд от её перекошенного лица и обнаружил, что мы делим постель с Дэном - а он жадно, во все глаза смотрит на нас.
"Это было красиво", - прошептал он. "Блядь... я ничего не помню, прости меня" - ответил я и почему-то добавил: "Я и не кончил даже..."
"А можно... можно теперь мне?" - с ноткой мольбы в голосе Дэн обращался то ли ко мне, то ли к Лене. Мои раздумья продолжались бы целую вечность, но Лена уже достала из сумочки презерватив. Смесь возбуждения и брезгливости. Боже, как туго. Тебе не больно, правда? Дэн, если ты будешь так крепко прижиматься, я тут же кончу. И ты тоже? Да?..
Мы больше никогда не вспоминали эту ночь. Даже не знаю, могу ли я говорить, что у нас что-то было, ведь я даже не поцеловал его... Когда после расставания с Леной водораздел пролег между теми из наших общих друзей, кто поддержал ее и кто поддержал меня, Данил остался на моей стороне. Именно он выступил посредником в урегулировании какой-никакой имущественной стороны: книги, пара тарелок, деньги, - передавалось через него. Он вынес и самый справедливый приговор: "Ты поступил по-скотски, но если бы вы поженились, всё было бы гораздо хуже."
Мы продолжали наши вылазки к Берди, в город, пьянство с друзьями. Данил хотел издать небольшую книжку. С эпиграфом и посвящением, - "Бессоница". Вообще, Данил не бездельничал, как вам могло показаться. Ведь он работал воспитателем в частном детском садике с какими-то развивающими играми, английским и французским, - разрабатывал программы, переводил, собирал зарубежные статьи, придумывал игры... " Посмотри, какие у меня пацаны", - доставал он каждый раз фото своей группы, - "А Ирочка...А Женя..."
И я помню детей, вешающихся ему на шею на улице. Стремглав от родителей - к Дэну, взрослому, к которому можно на "ты", знающему всё-всё на свете, умеющему говорить на иностранных языках. Только мама вздыхает, вечная аптекарша, - продает целый день таблетки, мази, контрацептивы, - ну, может, хоть эта Анечка родит когда-нибудь внука? Не мальчик, не девочка, но кто её знает...
Время от времени Данила вызывала на серьезный разговор начальница. "Мне опять позвонили и спросили, знаю ли я, что воспитатель Д.Л. - педераст?! А если знаю, то как мы таких держим... Дэн, Дэн, солнце моё, не светись так, пожалуйста, на людях!.. Далеко не все это понимают..." Даже в новосибирском Академгородке, где всегда был не только секс, но и нудистский пляж и даже - страшно произнести это слово - голубые, воспитатель детского сада, делящий свое ложе с мужчинами, был для многих красной тряпкой.
Мы с Дэном иногда вспоминали такие истории. Это уже случалось и с ним, и со мной, и никто в этой стране, если слишком много "высовывается", не застрахован от этого. Когда адреналин в крови зашкаливает, боль, в общем-то изчезает. Ты отдаешь себе отчет, что о твою голову разбивают бутылку, слышишь хлопок и видишь слабую вспышку - и, не чувствуя боли, ждешь следующего удара. Угол толстой подошвы ботинка медленно приближается к лицу. Хруст во рту, ты сплевываешь мелкую крошку зубной эмали и пломб, если она сама не стекает из уголка рта грязной красной жижицей, - и ждешь следующего удара. А что остаётся, если их трое, пятеро, десятеро... А потом лежишь и смотришь мудрыми, чудом уцелевшими глазами в небо и, представляя себя князем Болконским, слышишь прозябанье дольней лозы и гад морских подводный ход. Выбираешься кое-как из мусорного контейнера, куда тебя бросили умирать - просчитались! - и думаешь, что глупо звонить в какую-то милицию. Бог судья, если он есть. Только есть ли он?..
***
Преодолев головокружение, я открываю дверь ванной. Рвота до полного изнеможения. Хватает сил налить на кухне стакан воды и доковылять обратно в постель. Ещё несколько часов бессоницы. И лишь когда в комнате становится светло, я засыпаю и вижу неспокойные сны. Я гуляю где-то по облакам, подскальзываюсь, не могу удержать равновесие и с огромной высоты падаю на серый город, чтобы вот-вот разбиться о крыши с уродливыми, растопырившими свои щупальца, антеннами. Телефон вырывает меня из кошмара. Я какое-то время не могу понять, что говорит Анечка, потому что это не укладывается в голове.
Данила сегодня ночью зверски убили.
***
Вот мы с Анечкой подходим к гробу и не можем узнать лицо. Это воск и пудра, а не наш Данил. Конечно же, ошибка, подмена... Но почему тогда здесь толпится столько людей, что здесь делают эти дети? Кладем в восковые руки Дэна плюшевые игрушки. Хранившая до этого молчание мама, скучная и тихая аптекарша, начинает что-то шептать, потом говорить в полный голос и, наконец, начинает голосить.
Дэн, Даня, мой солнечный мальчик! Я был с тобой, я почувствовал это в ту страшную ночь. И я знаю, что ты со мной. Часто я чувствую твое присутствие и думаю, что ты радуешься или переживаешь за меня.
До встречи, Данил... Когда-нибудь облачные дорожки посыпят песком, я распутаю их лабиринт и отыщу тебя. Если ты не будешь прятаться. Но зачем тебе прятаться от меня?
***
Кто же в Городке не знал Дэна. В любое время суток можно было заглянуть к нему - через дверь или окно, остановив его на Морском проспекте, вызвав такси. Он был просто вездесущ: рок-маевка, пляж, лыжная база, ресторан ДУ, дискотека в "Восьмерке". Казалось, что он одновременно находился везде, где кипела, - а, если и не кипела, то просто текла своим чередом, - академгородковская жизнь. Собрать за час рюкзак и отправиться автостопом в Томск или Красноярск, ставить под проливным дождем палатки с толкиенутыми, - Дэн откликался на всё, как будто спешил чувствовать и торопился жить.
Помнится, в самый первый раз я попал к нему в гости именно через окно. Первый этаж, тенистый двор между обшарпанными хрущевками. Сложно было разобраться, кто из пестрой публики, заваривающей чай, распиваюшей пиво, танцующей, галдящей, орущей, - хозяин дома. Но вот на меня с распростертыми объятиями бросается что-то рыжее, с горящими глазами, смеющееся и жестикулирующее: "Я сразу тебя узнал. Ты - это поэт, о котором я так много слышал..."
Дэн легко и простодушно делится всем, что у него есть. И свое сердце с легкостью дарит хорошему человеку. Мама - насупленная женщина из аптечного окошка, помню её почему-то только такой, в больших очках, внимательно изучающей неразборчивый рецепт, - говорит в который уже раз: "Мой сын - настоящая блядь." Нет, не с ужасом восклицает, как можно было бы себе представить, - бросив на столик очки и закрывая рукой лицо, - а деловито замечает между делом. И даже какая-то гордость примешивается к этому.
А что же эти счастливчики, заполучившие каменный цветок, то есть, сердце Данилы-Мастера, его слегка вьющиеся волосы, светлую веснушчатую кожу, маленькие руки с чувственными пальцами, прерывистое дыхание и приглушенный подушкой стон - ведь за стенкой спит мама, которой на утро вставать в аптеку?.. Счастливчики бегут от неустроенности, от тысячи друзей, забирающихся ночью в окна, от панк-рока, альтернативной поэзии. Правда, долго продержался Шура - Шура с ударением на последний слог, но нельзя же столько пить, это даже Данилу показалось слишком... И ебливый Вовочка, живой персонаж анекдотов, уже перевез из общежития свои вещи, - но собирает их обратно и прощается с мамой, - он будет позже заходить в гости к ней на работу. Говорят, что Вовочка просто влюбился в кого-то то другого, и вся эта суровая правда жизни, пустой холодильник, жалобы соседей, вовсе ни при чем. Виновник - гладкий и тонкий еврейский мальчик, однокурсник по ФЕНу. Но что же, Данил готов простить достойному сопернику.
Как гротескно перекрещиваются и скрещиваются, то есть, чего греха таить, разбиваются на ячейки, спариваются - иногда люди. Через два года я зайду с парой приятелей в ничуть не изменившуюся комнату и Данил случайно вспомнит о том мальчике. Приятели будет украдкой подмигивать и подавать знаки, пока до него не дойдет: "Так ты... так вы с ним сейчас, это так понимать?.."
Это сейчас каждый, кому не лень, читает по памяти "Письма римскому другу", и Бродский до такой степени становится нашим всем, что и любить-то его уже стыдно. А Данил был первым, кто читал мне в непогоду на вечернем берегу: "Нынче ветрено и волны с перехлестом. Скоро осень, все изменится в округе..." Он показывал мне цилиндр, а потом Башню, - недостроенный блок в тени Облсовета, полный сталкеровскими ловушками и наполняющийся вечером странными людьми, - рокерами, йогами, какими-то раскольниками и сектантами; я ему - разрушенную пристань на Бердском заливе, открытую лестницу на крышу дома по Терешковой, откуда открывались и нижняя, и верхняя зоны, кусочек реки и лес.
Однажды я нащупал в темноте подъезда дверной звонок и долго звонил, пока не догадался просто надавить на дверь. Конечно же, у Дэна было открыто. "Есть здесь кто-то живой?" - спросил я. - "Странные вы вопросы задаете, молодой человек", - с чашкой чая навстречу мне вышло странное существо - не то мальчик, не то девочка, с кудряшками, безгрудое, в майке, коротких шортах и шарфике через плечо, одним словом, - Анечка. Через несколько минут мы покинули квартиру через окно, - чтобы срезать путь, причем босиком, - сбегали в ближайший киоск за молоком и сметаной, вернулись и затеяли на кухне блины. "Благославляю вас, дети мои, вы идеальная пара", - шамкал Данил с набитым ртом, пока не насытился.
Анечка на какое-то время вторглась в круг моих друзей, постояла, потолкалась в нём - и так же бесследно исчезла. И не удивительно: мальчик - не мальчик, девочка - не девочка. То ли журналист, то ли художник. Говорит, что девственница, но замечает при этом, что любит вкус спермы. Никто не видел, чтобы она ширялась или выпила хотя бы глоток шампанского, но почему так блестят глаза, не может усидеть ни одной минуты на месте? Единственное, что о ней можно было сказать с уверенностью, - любила приходить в гости к Дэну, в его бардак. Была частью обстановки. А-а-а-анечка (растягивая "а".)
Я не хотел спать с Дэном, - зачем умножать мировую скорбь, - хотя моя девушка Лена говорила, что она-то на моем месте попробовала бы. "И как, это всё ещё не случилось?" - с весьма кровожадным видом интересовалась она, узнав, что мы снова куда-то ездили или где-то пьянствовали. Лене безумно нравилось, как Дэн танцует. Они, действительно, красиво двигались вместе, - как будто их тела умели предугадывать все движения друг друга. Но что-то липкое и темное омрачило нашу дружбу. Я по сей день чувствую какую-то вину.
Кажется, на вечеринке было много людей и я не только сильно поддал, но и отрубился, посапывая в обнимку с бутылкой пива, в углу на кресле. Похоже, Лену обуяла забота, и, когда гости стали расходиться, меня уложили спать. Я пришел в себя, обнаружив, что - во сне или, не суть важно, в бессознательном состоянии - я лежу на на своей девушке и совершаю характерные поступательно-возвратные движения. Пробуждение или просветление наступило, наверное, в тот момент, когда её тело до крайней степени напряглось, а ногти прочертили на моей спине царапины - именно так всегда делала она, несмотря на мои протесты. Я медленно перевел взгляд от её перекошенного лица и обнаружил, что мы делим постель с Дэном - а он жадно, во все глаза смотрит на нас.
"Это было красиво", - прошептал он. "Блядь... я ничего не помню, прости меня" - ответил я и почему-то добавил: "Я и не кончил даже..."
"А можно... можно теперь мне?" - с ноткой мольбы в голосе Дэн обращался то ли ко мне, то ли к Лене. Мои раздумья продолжались бы целую вечность, но Лена уже достала из сумочки презерватив. Смесь возбуждения и брезгливости. Боже, как туго. Тебе не больно, правда? Дэн, если ты будешь так крепко прижиматься, я тут же кончу. И ты тоже? Да?..
Мы больше никогда не вспоминали эту ночь. Даже не знаю, могу ли я говорить, что у нас что-то было, ведь я даже не поцеловал его... Когда после расставания с Леной водораздел пролег между теми из наших общих друзей, кто поддержал ее и кто поддержал меня, Данил остался на моей стороне. Именно он выступил посредником в урегулировании какой-никакой имущественной стороны: книги, пара тарелок, деньги, - передавалось через него. Он вынес и самый справедливый приговор: "Ты поступил по-скотски, но если бы вы поженились, всё было бы гораздо хуже."
Мы продолжали наши вылазки к Берди, в город, пьянство с друзьями. Данил хотел издать небольшую книжку. С эпиграфом и посвящением, - "Бессоница". Вообще, Данил не бездельничал, как вам могло показаться. Ведь он работал воспитателем в частном детском садике с какими-то развивающими играми, английским и французским, - разрабатывал программы, переводил, собирал зарубежные статьи, придумывал игры... " Посмотри, какие у меня пацаны", - доставал он каждый раз фото своей группы, - "А Ирочка...А Женя..."
И я помню детей, вешающихся ему на шею на улице. Стремглав от родителей - к Дэну, взрослому, к которому можно на "ты", знающему всё-всё на свете, умеющему говорить на иностранных языках. Только мама вздыхает, вечная аптекарша, - продает целый день таблетки, мази, контрацептивы, - ну, может, хоть эта Анечка родит когда-нибудь внука? Не мальчик, не девочка, но кто её знает...
Время от времени Данила вызывала на серьезный разговор начальница. "Мне опять позвонили и спросили, знаю ли я, что воспитатель Д.Л. - педераст?! А если знаю, то как мы таких держим... Дэн, Дэн, солнце моё, не светись так, пожалуйста, на людях!.. Далеко не все это понимают..." Даже в новосибирском Академгородке, где всегда был не только секс, но и нудистский пляж и даже - страшно произнести это слово - голубые, воспитатель детского сада, делящий свое ложе с мужчинами, был для многих красной тряпкой.
Мы с Дэном иногда вспоминали такие истории. Это уже случалось и с ним, и со мной, и никто в этой стране, если слишком много "высовывается", не застрахован от этого. Когда адреналин в крови зашкаливает, боль, в общем-то изчезает. Ты отдаешь себе отчет, что о твою голову разбивают бутылку, слышишь хлопок и видишь слабую вспышку - и, не чувствуя боли, ждешь следующего удара. Угол толстой подошвы ботинка медленно приближается к лицу. Хруст во рту, ты сплевываешь мелкую крошку зубной эмали и пломб, если она сама не стекает из уголка рта грязной красной жижицей, - и ждешь следующего удара. А что остаётся, если их трое, пятеро, десятеро... А потом лежишь и смотришь мудрыми, чудом уцелевшими глазами в небо и, представляя себя князем Болконским, слышишь прозябанье дольней лозы и гад морских подводный ход. Выбираешься кое-как из мусорного контейнера, куда тебя бросили умирать - просчитались! - и думаешь, что глупо звонить в какую-то милицию. Бог судья, если он есть. Только есть ли он?..
***
Преодолев головокружение, я открываю дверь ванной. Рвота до полного изнеможения. Хватает сил налить на кухне стакан воды и доковылять обратно в постель. Ещё несколько часов бессоницы. И лишь когда в комнате становится светло, я засыпаю и вижу неспокойные сны. Я гуляю где-то по облакам, подскальзываюсь, не могу удержать равновесие и с огромной высоты падаю на серый город, чтобы вот-вот разбиться о крыши с уродливыми, растопырившими свои щупальца, антеннами. Телефон вырывает меня из кошмара. Я какое-то время не могу понять, что говорит Анечка, потому что это не укладывается в голове.
Данила сегодня ночью зверски убили.
***
Вот мы с Анечкой подходим к гробу и не можем узнать лицо. Это воск и пудра, а не наш Данил. Конечно же, ошибка, подмена... Но почему тогда здесь толпится столько людей, что здесь делают эти дети? Кладем в восковые руки Дэна плюшевые игрушки. Хранившая до этого молчание мама, скучная и тихая аптекарша, начинает что-то шептать, потом говорить в полный голос и, наконец, начинает голосить.
Дэн, Даня, мой солнечный мальчик! Я был с тобой, я почувствовал это в ту страшную ночь. И я знаю, что ты со мной. Часто я чувствую твое присутствие и думаю, что ты радуешься или переживаешь за меня.
До встречи, Данил... Когда-нибудь облачные дорожки посыпят песком, я распутаю их лабиринт и отыщу тебя. Если ты не будешь прятаться. Но зачем тебе прятаться от меня?