О том, чего я не знаю.
Как я начинала работать с аутичными детьми.
О том, чего я не знаю
"Если записать всё, чего вы не знаете,
получится целая библиотека."
«Гарри Поттер»
1. Прийти.
"Денег не платят, но это очень интересно и полезно - главное, что любой новый человек, ищущий лазейку, кажется, важен для этих детей... В общем, возможность научиться новому, при этом кому-то помочь, ну хоть чуть-чуть."
К.
В начале марта 2004 года мне позвонил один знакомый и говорит: «Не хочешь посмотреть на детей-аутистов?» «А зачем?», - спрашиваю. «Ну, как… Узнаешь, кто такие аутисты, и как выглядят те, кто с ними работает.» И показал мне объявление:
«требуются: психолог, врач, логопед, педагог, работники творческих специальностей /возможно студенты/ для работы с аутичнными детьми.
Условия:
Волонтерская работа сроком до двух месяцев. В дальнейшем возможно трудоустройство. Летом выезд в интегративный лагерь на берегу Онежского озера.
Контактное лицо: Ирина Борисовна»
Я тогда училась на втором курсе дефектологического факультета. Работать с детьми мне почти не приходилось, и я испытывала потребность в любой практике: смогу ли я работать по специальности? Может быть, я ошиблась в выборе? Нужно поскорее это выяснить, пока не поздно убежать.
И вот как раз предоставляется такая возможность. Надо воспользоваться. В конце концов, почему бы не аутисты?
Я позвонила Ирине Борисовне. «Здравствуйте. Я учусь на втором курсе факультета коррекционной педагогики. Видела ваше объявление. Можно мне прийти?»
- Приходите.
Я пришла.
2. Начать.
"Всё зависит от того, зачем вы сюда пришли." (психолог)
Нельзя сказать, что я к тому времени совсем ничего не знала об аутизме. Время от времени о таких детях упоминали в лекциях. В детстве я любила читать американские «книжки для родителей» - по семейной психологии, и автор-психолог нет-нет, да затрагивал тему аутизма. Но всё это было случайно и вскользь. Иными словами, я слышала звон, но не знала, где он. Аутисты, как я их себе представляла, должны сидеть в углу спиной ко всем и каменно молчать. И больше ничего.
«Ну ладно, - думала я, - на месте всё объяснят». Но вместо того, чтобы объяснять, меня отправили смотреть занятие.
Это занятие было как сон.
Я вошла в игровой зал следом за психологом и села на стул, стоящий в углу. Оттуда было хорошо видно и слышно всё, что происходило в комнате.
Первое, что меня поразило - тишина. В комнате нас было пятеро: трое детей лет пяти-семи, психолог и я. И при этом было очень тихо. Дети двигались по залу и что-то делали, но я не понимала, что. На мой тогдашний взгляд, в их действиях не было никакого смысла: они бесцельно бродили по комнате, брали какие-то игрушки, крутили в руках, бросали. Садились на качели и неподвижно сидели, не пробуя качаться. Подходили ко мне, но, казалось, не замечали. Время от времени они произносили какие-то слова (или слоги? или звуки?), которых я тоже не понимала. «Как на космическом корабле», - подумала я.
А действия психолога вообще были для меня полной загадкой. Что конкретно входит в его обязанности? Почему психолог подолгу наблюдает за тем, как ребёнок вращает перед глазами красную телефонную трубку, но не вмешивается? А сейчас почему вмешался? По какому плану или программе он работает? Какова цель занятия? Задачи? Нам в нашем педагогическом без конца внушают, что у всего есть четкая цель, задачи и план. Здесь этого не вижу.
Единственное, что я поняла: и психолог, и дети находятся в неизвестном мне мире. Этот мир существует по своим правилам; в нём действуют иные, чем в привычном мире, закономерности, другая логика. Я вижу только внешнюю сторону процесса. Суть от меня спрятана, поэтому я ничего не понимаю. Всё происходящее в комнате кажется мне нелогичным - как пришельцу с другой планеты.
Как только я почувствовала себя пришельцем, сразу стало неуютно. Что я здесь делаю?
И чтобы хоть как-то оправдать своё пребывание в комнате, я подошла к качелям, на которых сидел ребёнок, и стала их качать.
3. Делать.
-Мне казалось, что наша задача - заставить их сделать что-то конкретное. Например, сложить башню из кубиков.
- Конечно, нам так легче.
(диалог с психологом)
- Твоя ошибка в том, что это не ребёнок, делает, а ты. Ты делаешь им..
(психолог)
Когда я начала качать ребёнка на качелях, я сразу почувствовала себя увереннее.
Моё место в процессе определено. Я делаю. Я ведь пришла сюда, для того, чтобы что-то делать, разве нет?
Это придало мне уверенности, и на следующих занятиях, я только и делала, что делала.
Если мне удавалось покатать ребёнка на качелях, дать ему в руки куклу или его руками сложить пирамидку, я считала, что оправдала своё присутствие в игровом зале. А если я просто стояла в стороне и наблюдала, время потрачено зря. И всё это усугублялось страхом сделать что-то неправильно. Но когда я ничего не делала, страх усиливался в несколько раз.
Конечно, делать мне было проще, чем чувствовать. Я не пыталась понять ребёнка, а заставляла его. Как для аутиста первой группы человек может служить каруселью и подставкой для лазанья, так для меня аутичный ребёнок был инструментом действия.
Негативизм этого ребёнка (который не мог не усилиться в процессе такого взаимодействия) и его сопротивление были мне только на руку: от борьбы я уставала. Усталость доказывает, что ты что-то делал.
Таким образом, у меня совсем не осталось времени наблюдать, приглядываться и анализировать. Время проходило в лихорадочном поиске «дел» и в страхе ошибиться.
Представьте себе человека, который попал на другую планету и сразу оказался в оживлённом месте. Он видит тамошних жителей, которые выполняют непонятную для него работу и говорят на неизвестном языке.
Существует две тактики: первая - выжидательная. Не стараться включиться в незнакомую деятельность, пока не поймешь ее смысла. Зато когда поймешь, включишься в работу на полноценном уровне.
Вторая - искать более-менее простую и понятную операцию и сразу же начать её выполнять, не вникая в цель и суть работы.
Для первой тактики мне не хватало ни терпения, ни уверенности.
4. Не делать.
"Мы с ребёнком сидим и ничего не делаем. Думаете, это просто?" (одна мама)
И чем дольше я «делала», тем меньше эта «деятельность» меня удовлетворяла. Я начала понимать, что прохожу мимо главного, а моя работа почти механична. Теперь, даже если я находила себе «дело», страх не проходил. Я чувствовала, что ошибаюсь. До сих пор я скользила по поверхности, теперь - потянуло вглубь. Но я боялась идти вглубь, потому что боялась ошибок и знала, что чем глубже опускаешься, тем больше неразрешимых задач. Оставаться на поверхности было еще тяжелее.
Тот уровень взаимодействия с детьми, который я уже освоила, перестал меня устраивать, а строить взаимодействие на другом уровне я еще не умела. Оказавшись в середине такого большого противоречия, я сделала всё, что могла: впала в ступор.
Я входила в игровую комнату и по привычке начинала использовать проверенное средство против дискомфорта: «деятельность». Например, начинала качать ребёнка на качелях. Дискомфорт усиливался. Я бросала одно «дело» и шла искать другое. В конце концов моё поведение на занятии превращалось в «полевое».
Тогда я не замечала разницы между моим бездействием и кажущимся бездействием психолога.
« При достаточном осознании и опыте работы можно говорить о создании такого терапевтического альянса, когда появляется бытие с клиентом. Состояние бытия связано с созданием кажущейся неактивности. Если терапевт активен, то он ведет ребенка за собой, не давая ему свободы, но это должно, как минимум, совпадать с его готовностью следовать.»
(И. Карвасарская)
До готовности к созданию «такого терапевтического альянса, когда…» мне было очень далеко. Моё бездействие было другой крайностью - в противоположность периоду «действий».
5. Видеть и слышать.
"Одна нога здесь, другая - там."
Как было сказано выше, я оказалась в безвыходном положении. А чем положение безвыходнее, тем ближе оно к разрешению. Сама не замечая, я начала переходить на следующий уровень под названием «видеть и слышать».
Чтобы увидеть и услышать жителей «другого мира», какими были для меня аутичные дети, мне пришлось войти в этот «другой мир» и действовать на свой страх и риск. О страхе и риске я говорю потому, что выход из привычной обжитой среды и попадание в чужую и незнакомую почти для любого - стресс.
Мне предстояло сделать важнейший шаг: попробовать заговорить с аутичными детьми на их языке.
Для этого нужно было только одно: смотреть, слушать, запоминать и подражать. Подражать их стереотипным движениям, странным вокализациям, ходить за ними по комнате, копировать выражение лица, играть в их непонятные игры. Следовать за ними.
Побыть ведомым.
Такое взаимодействие тоже сложно назвать полноценным, но на тот момент это было для меня неважно. Мне хотелось заглянуть в мир ребёнка-аутиста, самой ощутить себя ребёнком-аутистом. Не то, что просто хотелось - это было необходимо. Общение «на моей волне» не получалось. Значит, нужно настроить себя на другую волну.
Так я увидела неизвестный мир со всей его красотой и страхом. Поняла, как можно часами наблюдать за бликами света на боках кубиков. Узнала, что такое панический страх перед хлопаньем двери.
Самое странное, что я знала это и раньше.
То есть ничего странного в этом нет.
Попасть в мир «другой стороны» (аутичного ребёнка) - важное условие для установления продуктивного контакта. Важное, но недостаточное.
Чтобы общение стало действительно ценным и для меня, и для аутиста, я должна одновременно находиться в двух мирах - «аутичном» и «обычном». Если я буду только в «обычном» мире, то не смогу понять ребёнка, и он откажется со мной взаимодействовать.
А если застряну в «аутичном» мире, то не смогу проводить клиента в «обычный» мир.
Отлично, я поняла, чего я хочу достичь. Вопрос - как?
6. Чувствовать и реагировать.
"А вот это самое сложное."
(психолог)
Кажется, я подошла к самому сложному.
Мне кажется, что работа с аутичными детьми - это искусство чувствовать и реагировать.
Очень тонко чувствовать и очень гибко реагировать. Причем чувствовать с опережением, иначе можно не успеть отреагировать.
Суть этого процесса - как я его понимаю - в том, чтобы улавливать и расшифровывать сигналы, которые посылает вам ребёнок из своего «аутичного» мира и посылать в ответ сигналы из своего мира, «обычного». А форма сигнала может быть какая угодно, например, словесная. Или поведенческая. Любая. Это похоже на игру в настольный теннис, когда вы играете с новичком. Вы во что бы то ни стало пытаетесь отбить его подачи «в стенку» или слишком слабые, чтобы перелететь на вашу сторону. И отбить эти подачи вы стараетесь несильно, чтобы партнёр, в свою очередь, смог их отбить.
Для того, чтобы игра состоялась, вам нужно: 1. достаточно хорошо играть в настольный теннис. 2. уметь войти в положение партнёра, понять его трудности. 3. и хотеть играть, конечно.
Это возможно только если вы научились находиться в двух мирах одновременно, и еще немножко над.
Именно на этом уровне возможен «такой терапевтический альянс, когда возникает «бытие с клиентом» и «поле «мы».
Мне особенно сложно писать про эту ступень взаимодействия, потому что я сама её еще не достигла.
И. Карвасарская пишет, что поле «мы» должно создаться при первичном контакте аутичного ребёнка и психолога.
Чтобы научиться создавать это поле при первичном контакте, мне понадобится еще как минимум несколько лет контактов.
Но в любом случае, от безличного уровня «деятельности» я перехожу на высокий уровень «взаимодействия», когда одинаково важны все участники общения - и ребёнок, и я, и окружающее нас пространство.
7. Меняться
"А при чём тут я?"
(я)
Я начала работать с аутистами, преследуя совершенно чёткую цель: «научиться новому и
при этом кому-то помочь». И уж конечно я была уверена, что этот «кто-то», кому надо помочь - кто угодно, только не я сама. Так мать аутичного ребёнка говорит «помогайте моему сыну, а не мне», не догадываясь, что от её психологического состояния
напрямую зависит состояние сына.
Я пришла, чтобы помогать другим, а не решать свои проблемы
А между тем трудности постепенно проявлялись сами - вот они:
- полевое поведение, использование людей в качестве «инструментов».
- страхи, стереотипные формы поведения, агрессия.
- неумение гибко реагировать на изменения среды.
И это далеко не все.
Всё описанное время я шла по тому же пути, по которому идёт ребёнок-аутист в процессе терапии - от полного неумения строить взаимодействие с клиентом к возникновению продуктивных форм контакта.
Что это значит?
Это значит, что процесс терапии не может быть односторонним.
Вы не можете помочь ребёнку и при этом не помочь себе.
Это не значит, что психолог использует свою работу для решения личных проблем.
Я имела в виду то, что атмосфера, или, если угодно, поле, которое в равной степени создаётся и психологом, и клиентом, оказывает действие на обоих участников контакта.
Невозможно изменить ребёнка, не меняясь.
Еще раз: я не хочу сказать, что вы должны измениться, чтобы помочь клиенту.
Я хочу сказать, что, помогая аутичному ребёнку, вы изменитесь в любом случае, хотите вы того или нет.
О том, чего я не знаю
"Если записать всё, чего вы не знаете,
получится целая библиотека."
«Гарри Поттер»
1. Прийти.
"Денег не платят, но это очень интересно и полезно - главное, что любой новый человек, ищущий лазейку, кажется, важен для этих детей... В общем, возможность научиться новому, при этом кому-то помочь, ну хоть чуть-чуть."
К.
В начале марта 2004 года мне позвонил один знакомый и говорит: «Не хочешь посмотреть на детей-аутистов?» «А зачем?», - спрашиваю. «Ну, как… Узнаешь, кто такие аутисты, и как выглядят те, кто с ними работает.» И показал мне объявление:
«требуются: психолог, врач, логопед, педагог, работники творческих специальностей /возможно студенты/ для работы с аутичнными детьми.
Условия:
Волонтерская работа сроком до двух месяцев. В дальнейшем возможно трудоустройство. Летом выезд в интегративный лагерь на берегу Онежского озера.
Контактное лицо: Ирина Борисовна»
Я тогда училась на втором курсе дефектологического факультета. Работать с детьми мне почти не приходилось, и я испытывала потребность в любой практике: смогу ли я работать по специальности? Может быть, я ошиблась в выборе? Нужно поскорее это выяснить, пока не поздно убежать.
И вот как раз предоставляется такая возможность. Надо воспользоваться. В конце концов, почему бы не аутисты?
Я позвонила Ирине Борисовне. «Здравствуйте. Я учусь на втором курсе факультета коррекционной педагогики. Видела ваше объявление. Можно мне прийти?»
- Приходите.
Я пришла.
2. Начать.
"Всё зависит от того, зачем вы сюда пришли." (психолог)
Нельзя сказать, что я к тому времени совсем ничего не знала об аутизме. Время от времени о таких детях упоминали в лекциях. В детстве я любила читать американские «книжки для родителей» - по семейной психологии, и автор-психолог нет-нет, да затрагивал тему аутизма. Но всё это было случайно и вскользь. Иными словами, я слышала звон, но не знала, где он. Аутисты, как я их себе представляла, должны сидеть в углу спиной ко всем и каменно молчать. И больше ничего.
«Ну ладно, - думала я, - на месте всё объяснят». Но вместо того, чтобы объяснять, меня отправили смотреть занятие.
Это занятие было как сон.
Я вошла в игровой зал следом за психологом и села на стул, стоящий в углу. Оттуда было хорошо видно и слышно всё, что происходило в комнате.
Первое, что меня поразило - тишина. В комнате нас было пятеро: трое детей лет пяти-семи, психолог и я. И при этом было очень тихо. Дети двигались по залу и что-то делали, но я не понимала, что. На мой тогдашний взгляд, в их действиях не было никакого смысла: они бесцельно бродили по комнате, брали какие-то игрушки, крутили в руках, бросали. Садились на качели и неподвижно сидели, не пробуя качаться. Подходили ко мне, но, казалось, не замечали. Время от времени они произносили какие-то слова (или слоги? или звуки?), которых я тоже не понимала. «Как на космическом корабле», - подумала я.
А действия психолога вообще были для меня полной загадкой. Что конкретно входит в его обязанности? Почему психолог подолгу наблюдает за тем, как ребёнок вращает перед глазами красную телефонную трубку, но не вмешивается? А сейчас почему вмешался? По какому плану или программе он работает? Какова цель занятия? Задачи? Нам в нашем педагогическом без конца внушают, что у всего есть четкая цель, задачи и план. Здесь этого не вижу.
Единственное, что я поняла: и психолог, и дети находятся в неизвестном мне мире. Этот мир существует по своим правилам; в нём действуют иные, чем в привычном мире, закономерности, другая логика. Я вижу только внешнюю сторону процесса. Суть от меня спрятана, поэтому я ничего не понимаю. Всё происходящее в комнате кажется мне нелогичным - как пришельцу с другой планеты.
Как только я почувствовала себя пришельцем, сразу стало неуютно. Что я здесь делаю?
И чтобы хоть как-то оправдать своё пребывание в комнате, я подошла к качелям, на которых сидел ребёнок, и стала их качать.
3. Делать.
-Мне казалось, что наша задача - заставить их сделать что-то конкретное. Например, сложить башню из кубиков.
- Конечно, нам так легче.
(диалог с психологом)
- Твоя ошибка в том, что это не ребёнок, делает, а ты. Ты делаешь им..
(психолог)
Когда я начала качать ребёнка на качелях, я сразу почувствовала себя увереннее.
Моё место в процессе определено. Я делаю. Я ведь пришла сюда, для того, чтобы что-то делать, разве нет?
Это придало мне уверенности, и на следующих занятиях, я только и делала, что делала.
Если мне удавалось покатать ребёнка на качелях, дать ему в руки куклу или его руками сложить пирамидку, я считала, что оправдала своё присутствие в игровом зале. А если я просто стояла в стороне и наблюдала, время потрачено зря. И всё это усугублялось страхом сделать что-то неправильно. Но когда я ничего не делала, страх усиливался в несколько раз.
Конечно, делать мне было проще, чем чувствовать. Я не пыталась понять ребёнка, а заставляла его. Как для аутиста первой группы человек может служить каруселью и подставкой для лазанья, так для меня аутичный ребёнок был инструментом действия.
Негативизм этого ребёнка (который не мог не усилиться в процессе такого взаимодействия) и его сопротивление были мне только на руку: от борьбы я уставала. Усталость доказывает, что ты что-то делал.
Таким образом, у меня совсем не осталось времени наблюдать, приглядываться и анализировать. Время проходило в лихорадочном поиске «дел» и в страхе ошибиться.
Представьте себе человека, который попал на другую планету и сразу оказался в оживлённом месте. Он видит тамошних жителей, которые выполняют непонятную для него работу и говорят на неизвестном языке.
Существует две тактики: первая - выжидательная. Не стараться включиться в незнакомую деятельность, пока не поймешь ее смысла. Зато когда поймешь, включишься в работу на полноценном уровне.
Вторая - искать более-менее простую и понятную операцию и сразу же начать её выполнять, не вникая в цель и суть работы.
Для первой тактики мне не хватало ни терпения, ни уверенности.
4. Не делать.
"Мы с ребёнком сидим и ничего не делаем. Думаете, это просто?" (одна мама)
И чем дольше я «делала», тем меньше эта «деятельность» меня удовлетворяла. Я начала понимать, что прохожу мимо главного, а моя работа почти механична. Теперь, даже если я находила себе «дело», страх не проходил. Я чувствовала, что ошибаюсь. До сих пор я скользила по поверхности, теперь - потянуло вглубь. Но я боялась идти вглубь, потому что боялась ошибок и знала, что чем глубже опускаешься, тем больше неразрешимых задач. Оставаться на поверхности было еще тяжелее.
Тот уровень взаимодействия с детьми, который я уже освоила, перестал меня устраивать, а строить взаимодействие на другом уровне я еще не умела. Оказавшись в середине такого большого противоречия, я сделала всё, что могла: впала в ступор.
Я входила в игровую комнату и по привычке начинала использовать проверенное средство против дискомфорта: «деятельность». Например, начинала качать ребёнка на качелях. Дискомфорт усиливался. Я бросала одно «дело» и шла искать другое. В конце концов моё поведение на занятии превращалось в «полевое».
Тогда я не замечала разницы между моим бездействием и кажущимся бездействием психолога.
« При достаточном осознании и опыте работы можно говорить о создании такого терапевтического альянса, когда появляется бытие с клиентом. Состояние бытия связано с созданием кажущейся неактивности. Если терапевт активен, то он ведет ребенка за собой, не давая ему свободы, но это должно, как минимум, совпадать с его готовностью следовать.»
(И. Карвасарская)
До готовности к созданию «такого терапевтического альянса, когда…» мне было очень далеко. Моё бездействие было другой крайностью - в противоположность периоду «действий».
5. Видеть и слышать.
"Одна нога здесь, другая - там."
Как было сказано выше, я оказалась в безвыходном положении. А чем положение безвыходнее, тем ближе оно к разрешению. Сама не замечая, я начала переходить на следующий уровень под названием «видеть и слышать».
Чтобы увидеть и услышать жителей «другого мира», какими были для меня аутичные дети, мне пришлось войти в этот «другой мир» и действовать на свой страх и риск. О страхе и риске я говорю потому, что выход из привычной обжитой среды и попадание в чужую и незнакомую почти для любого - стресс.
Мне предстояло сделать важнейший шаг: попробовать заговорить с аутичными детьми на их языке.
Для этого нужно было только одно: смотреть, слушать, запоминать и подражать. Подражать их стереотипным движениям, странным вокализациям, ходить за ними по комнате, копировать выражение лица, играть в их непонятные игры. Следовать за ними.
Побыть ведомым.
Такое взаимодействие тоже сложно назвать полноценным, но на тот момент это было для меня неважно. Мне хотелось заглянуть в мир ребёнка-аутиста, самой ощутить себя ребёнком-аутистом. Не то, что просто хотелось - это было необходимо. Общение «на моей волне» не получалось. Значит, нужно настроить себя на другую волну.
Так я увидела неизвестный мир со всей его красотой и страхом. Поняла, как можно часами наблюдать за бликами света на боках кубиков. Узнала, что такое панический страх перед хлопаньем двери.
Самое странное, что я знала это и раньше.
То есть ничего странного в этом нет.
Попасть в мир «другой стороны» (аутичного ребёнка) - важное условие для установления продуктивного контакта. Важное, но недостаточное.
Чтобы общение стало действительно ценным и для меня, и для аутиста, я должна одновременно находиться в двух мирах - «аутичном» и «обычном». Если я буду только в «обычном» мире, то не смогу понять ребёнка, и он откажется со мной взаимодействовать.
А если застряну в «аутичном» мире, то не смогу проводить клиента в «обычный» мир.
Отлично, я поняла, чего я хочу достичь. Вопрос - как?
6. Чувствовать и реагировать.
"А вот это самое сложное."
(психолог)
Кажется, я подошла к самому сложному.
Мне кажется, что работа с аутичными детьми - это искусство чувствовать и реагировать.
Очень тонко чувствовать и очень гибко реагировать. Причем чувствовать с опережением, иначе можно не успеть отреагировать.
Суть этого процесса - как я его понимаю - в том, чтобы улавливать и расшифровывать сигналы, которые посылает вам ребёнок из своего «аутичного» мира и посылать в ответ сигналы из своего мира, «обычного». А форма сигнала может быть какая угодно, например, словесная. Или поведенческая. Любая. Это похоже на игру в настольный теннис, когда вы играете с новичком. Вы во что бы то ни стало пытаетесь отбить его подачи «в стенку» или слишком слабые, чтобы перелететь на вашу сторону. И отбить эти подачи вы стараетесь несильно, чтобы партнёр, в свою очередь, смог их отбить.
Для того, чтобы игра состоялась, вам нужно: 1. достаточно хорошо играть в настольный теннис. 2. уметь войти в положение партнёра, понять его трудности. 3. и хотеть играть, конечно.
Это возможно только если вы научились находиться в двух мирах одновременно, и еще немножко над.
Именно на этом уровне возможен «такой терапевтический альянс, когда возникает «бытие с клиентом» и «поле «мы».
Мне особенно сложно писать про эту ступень взаимодействия, потому что я сама её еще не достигла.
И. Карвасарская пишет, что поле «мы» должно создаться при первичном контакте аутичного ребёнка и психолога.
Чтобы научиться создавать это поле при первичном контакте, мне понадобится еще как минимум несколько лет контактов.
Но в любом случае, от безличного уровня «деятельности» я перехожу на высокий уровень «взаимодействия», когда одинаково важны все участники общения - и ребёнок, и я, и окружающее нас пространство.
7. Меняться
"А при чём тут я?"
(я)
Я начала работать с аутистами, преследуя совершенно чёткую цель: «научиться новому и
при этом кому-то помочь». И уж конечно я была уверена, что этот «кто-то», кому надо помочь - кто угодно, только не я сама. Так мать аутичного ребёнка говорит «помогайте моему сыну, а не мне», не догадываясь, что от её психологического состояния
напрямую зависит состояние сына.
Я пришла, чтобы помогать другим, а не решать свои проблемы
А между тем трудности постепенно проявлялись сами - вот они:
- полевое поведение, использование людей в качестве «инструментов».
- страхи, стереотипные формы поведения, агрессия.
- неумение гибко реагировать на изменения среды.
И это далеко не все.
Всё описанное время я шла по тому же пути, по которому идёт ребёнок-аутист в процессе терапии - от полного неумения строить взаимодействие с клиентом к возникновению продуктивных форм контакта.
Что это значит?
Это значит, что процесс терапии не может быть односторонним.
Вы не можете помочь ребёнку и при этом не помочь себе.
Это не значит, что психолог использует свою работу для решения личных проблем.
Я имела в виду то, что атмосфера, или, если угодно, поле, которое в равной степени создаётся и психологом, и клиентом, оказывает действие на обоих участников контакта.
Невозможно изменить ребёнка, не меняясь.
Еще раз: я не хочу сказать, что вы должны измениться, чтобы помочь клиенту.
Я хочу сказать, что, помогая аутичному ребёнку, вы изменитесь в любом случае, хотите вы того или нет.