А не замахнуться ли нам на Вильяма нашего Шекспира?
Сегодняшняя статья будет полнейшим оффтопиком для моего блога. С другой стороны, это моя площадка, я здесь единственный администратор, так что имею полное право поговорить на тему, не имеющую отношения к моему главному увлечению.
А именно - о Шекспире.
И начнем с каверзного вопроса.
Как звали отца Гамлета?
Неожиданно, правда? Покойный король датский появляется в сюжете только в виде призрака. Ни его сын, ни брат, ни вдова, упоминая о нем в речи, никогда не называют его по имени. Даже в списке персонажей он значится лишь как «тень отца Гамлета».
При этом сам этот персонаж - пожалуй, единственный из всех героев пьесы, который вошел в русском языке в пословицу. «Как тень отца Гамлета» говорится о человеке, который своим отрешенным поведением или не слишком живой внешностью резко выделяется на фоне окружающих.
Можно было бы подумать, что Шекспир намеренно сделал его безымянной тенью безымянного короля. Но нет. В самом начале пьесы Горацио, рассказывая о недавних исторических событиях, упоминает:
... Король,
Чей образ только что предстал пред нами,
Как вам известно, вызван был на бой
Властителем норвежцев Фортинбрасом.
В бою осилил храбрый Гамлет наш...
Старого короля, оказывается, звали Гамлетом. Принц носит отцовское имя. И не он один, кстати. В конце, когда уже все умерли, на сцене появляется Фортинбрас Фортинбрассон (его, по идее, должны звать так, он ведь норвежец), и именно он произносит последние слова в пьесе.
Уильям Шекспир - явление во многом уникальное, до такой степени, что до сих пор не все литературоведы верят в его существование. Он не прославился таким разносторонним талантом, как Ломоносов или Леонардо, но то, что он сделал для литературы и английского языка, просто поразительно.
Самая популярная пьеса на планете - «Макбет». В среднем ее ставят где-то на земле каждые четыре часа. Неплохое достижение для трагедии, написанной несколько столетий назад.
И это еще при том, что она пользуется в театре дурной славой. Даже произносить слово «Макбет» вне постановки считается плохой приметой, и артисты старой британской школы обычно говорят «та шотландская пьеса».
Вы видели фильм «Гарри Поттер и узник Азкабана»? Его режиссер Альфонсо Куарон в некотором роде бросил вызов британской традиции. В начале учебного года, на пиру в главном зале, хор учеников Хогвартса исполняет не что иное, как песню ведьм из «той шотландской пьесы» - песню, которая считается прямо-таки средоточием опасной магии, окутывающей «Макбета».
Это неплохо сочетается с общей атмосферой фильма - от детской сказки первых двух частей Куарон резко перешел к потустороннему волшебству, напоминающему не то Хеллоуин, не то мексиканский День Мертвых.
Кстати, последнюю строчку песни ведьм - «Something wicked this way comes» - знают даже те, кто никогда не смотрел «Макбета». Она прославлена десятками других авторов, включая Рэя Брэдбери.
Я, как знают, постоянные читатели моего блога, не литературовед, и даже не слишком большой любитель Шекспира. Но его имя встречалось мне и в моих исследованиях не раз и не два.
Он неотделим от эпохи Возрождения, а эпоха Возрождения неотделима от герметизма и его магии. Театр, с его зыбкой гранью между выдумкой и реальностью, был для магов-герметиков практически тем же, чем для христиан церковь, а пьеса, в которой актеры разыгрывают роли - символом всего мира и человеческой жизни.
«Весь мир - театр, а люди в нем - актеры». Это, если кто-то не знает, тоже сказал Шекспир.
Правильно сочиненная и разыгранная пьеса могла, по мнению герметиков, стать ритуалом, изменяющим мир. Правда, для этой цели предназначались отнюдь не шекспировские пьесы, а произведения совершенно другого плана: величественные символические представления с великолепными даже по нашим временам спецэффектами, которые ставились по особым случаям для королей и высшей знати.
Но и Шекспир не был чужд магии. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочитать его последнюю пьесу - «Буря».
У Просперо, главного героя «Бури», был реальный прототип - маг, астролог и шпион доктор Джон Ди, который, кстати, занимался также и разработкой тех самых театральных спецэффектов.
Финал «Бури» радостно-грустен: Просперо возвращается на родину, его дочь счастливо выходит замуж, но волшебству конец, книги заклинаний больше нет, и духи, когда-то повиновавшиеся великому магу, рассеиваются в воздухе, откуда были призваны. Можно сказать, что это прощание и самого великого драматурга с волшебством сцены.
Англичане иногда иронически называют Шекспира «человеком, придумавшим английский язык». И они в чем-то правы.
Достаточно сказать, что Шекспир придумал почти две тысячи английских слов, в том числе и многие общеупотребительные, например, unreal. Он превращал существительные в глаголы, а глаголы в прилагательные, соединял и разделял слова - в общем, веселился, как мог.
Краткий список можно прочитать здесь: http://www.shakespeare-online.com/biography/wordsinvented
Жуковский обогатил русский язык женским именем Светлана - такого имени нет в святцах, и до сих пор всех Свет крестят с именем Фотина или Фотиния, что есть примерно то же, но по-гречески. А за века до него Шекспир тем же способом подарил англичанам имя Джессика.
И при всем этом, живи Шекспир сейчас, он бы просто не успевал ужасаться тому, насколько превратно понимают его потомки.
Для начала, не знаю, как в других языках, но русские переводы его пьес приглажены даже сильнее, чем прямые слова Иисуса в синодальном переводе Евангелий.
Шекспир, как и многие в его время, был большим любителем двусмысленных каламбуров и пошлых шуток. Почти ни одно его произведение, включая сюда и «Гамлета», без них не обходится.
Даже герои носят порой такие имена, что на русском они будут звучать откровенно неприлично. Особенно отличился синьор Benedick из «Много шума из ничего». Слово dick во времена Возрождения, как и сейчас, было эвфемизмом для полового члена. Сами думайте, как его должны были бы звать по-русски.
Характер у этого персонажа полностью соответствует имени: он бабник, хвастун и сквернослов. Так что, когда Беатриче (сама обычно пересыпающая речь непристойностями) произносит пафосный монолог о своих чувствах к нему - для зрителя это должно быть уморительно смешно просто на контрасте.
Но переводчики делают Шекспира куда более приличным и серьезным автором, чем он был при жизни, оставляя пошлости только там, где никак не могут этого избежать. Benedick, например, у них стабильно превращается в безобидного Бенедикта, да и его ругань с Беатриче превращается из обмена ядовитыми насмешками в остроумную перепалку.
Впрочем, переводчиков трудно упрекнуть в таком подходе, ведь то же самое делают и в других странах. Даже англичане изображают Бенедикта изящным юношей с отличным чувством юмора. Когда в свое время Станиславский решил сделать этого персонажа грубым и не слишком умным солдафоном, он сам был уверен, что идет против традиции и вводит невиданное новшество. Между тем он всего лишь возвращался к образу, созданному Шекспиром.
А уж когда дело доходит до цитат... Даже когда Шекспира цитируют именно так, как он это написал - можно быть уверенным, что понимают превратно.
Возьмем два афоризма. Первый гласит: «Всего превыше: верен будь себе» (This above all: to thine own self be true). Второй: «Краткость есть душа ума» (Brevity is the soul of wit).
Звучат они неплохо, и потому неимоверно популярны. Особенно первый. Его брали в заголовки множества песен. Его цитировали в речах. Он даже красуется на символических монетах Общества Анонимных Алкоголиков.
Но и второй тоже известен. Его повторяют в англоязычных странах так же часто, как у нас - наш отечественный, импортозамещенный аналог «Краткость - сестра таланта».
Обе фразы взяты из «Гамлета». Вот только произносит их там Полоний - самый глупый, напыщенный и самодовольный персонаж трагедии. Его не принимают всерьез даже его собственные дети, со скукой выслушивающие банальные отцовские наставления.
Сам Шекспир явно не считал краткость чем-то особенно хорошим. Герои его пьес питают слабость к продолжительным и цветистым монологам. Наиболее многословный персонаж «Гамлета» - сам Гамлет, который, может быть, и безумец, но уж никак не глупец.
Одобрительно цитировать «мудрости» Полония и называть их «афоризмами Шекспира» - примерно то же самое, что приписывать Джорджу Лукасу высказывание «Освободи свой гнев, ощути силу Темной Стороны». Или, например, ставить имя Роулинг под словами: «Нет ни добра, ни зла, есть только сила и те, кто слишком слаб, чтобы к ней стремиться». Лукас и Роулинг действительно это написали, но вложили в уста своих отрицательных персонажей и явно не планировали, что кому-то может прийти в голову брать с них пример.
Еще один интересный случай - выражение star-crossed lovers. Шекспир употребил его в прологе «Ромео и Джульетты»:
From forth the fatal loins of these two foes
A pair of star-cross'd lovers take their life;
На русский язык это выражение перевести невозможно, и переводчики изощрялись по-разному. Вот Пастернак:
Друг друга любят дети главарей,
Но им судьба подстраивает козни...
Вот Щепкина-Куперник - ее текст менее благозвучен из-за обилия согласных, но куда точнее:
Из чресл враждебных, под звездой злосчастной,
Любовников чета произошла.
А вот Михаловский, о переводе которого я не знал, пока не начал искать цитаты для этой самой статьи. И неудивительно, потому что он справился плоховато:
Но сердца два они произвели,
На зло вражде, пылавшие любовью...
Сейчас это выражение часто понимают так. Star - «звезда», cross - вроде как «крест», или «пересекаться». То есть получаются влюбленные, которым звездами было суждено пересечься, несмотря на все преграды.
Вот только cross - это еще и «злиться, сердиться». И все выражение в целом обозначает как раз такую пару, что сама судьба против их любви. А потому, что бы они ни делали, все будет тщетно - им не суждено быть вместе.
Я не знаю, изобрел ли это выражение сам Шекспир, или оно было в ходу еще до него. Но зато знаю, что в английском языке есть заимствованное из латыни слово disaster.
Оно обозначает полный провал или катастрофу, но буквально переводится точно так же. Aster по латыни «звезда». Dis - отрицательная приставка. Вместе получается дело, предпринятое против воли звезд, начатое в самый неподходящий момент и потому обреченное на неудачу.
Одного этого star-cross’d lovers, употребленного по отношению к Ромео и Джульетте, уже было бы достаточно, чтобы понять, как автор относился к их трагическому роману.
А именно - о Шекспире.
И начнем с каверзного вопроса.
Как звали отца Гамлета?
Неожиданно, правда? Покойный король датский появляется в сюжете только в виде призрака. Ни его сын, ни брат, ни вдова, упоминая о нем в речи, никогда не называют его по имени. Даже в списке персонажей он значится лишь как «тень отца Гамлета».
При этом сам этот персонаж - пожалуй, единственный из всех героев пьесы, который вошел в русском языке в пословицу. «Как тень отца Гамлета» говорится о человеке, который своим отрешенным поведением или не слишком живой внешностью резко выделяется на фоне окружающих.
Можно было бы подумать, что Шекспир намеренно сделал его безымянной тенью безымянного короля. Но нет. В самом начале пьесы Горацио, рассказывая о недавних исторических событиях, упоминает:
... Король,
Чей образ только что предстал пред нами,
Как вам известно, вызван был на бой
Властителем норвежцев Фортинбрасом.
В бою осилил храбрый Гамлет наш...
Старого короля, оказывается, звали Гамлетом. Принц носит отцовское имя. И не он один, кстати. В конце, когда уже все умерли, на сцене появляется Фортинбрас Фортинбрассон (его, по идее, должны звать так, он ведь норвежец), и именно он произносит последние слова в пьесе.
Уильям Шекспир - явление во многом уникальное, до такой степени, что до сих пор не все литературоведы верят в его существование. Он не прославился таким разносторонним талантом, как Ломоносов или Леонардо, но то, что он сделал для литературы и английского языка, просто поразительно.
Самая популярная пьеса на планете - «Макбет». В среднем ее ставят где-то на земле каждые четыре часа. Неплохое достижение для трагедии, написанной несколько столетий назад.
И это еще при том, что она пользуется в театре дурной славой. Даже произносить слово «Макбет» вне постановки считается плохой приметой, и артисты старой британской школы обычно говорят «та шотландская пьеса».
Вы видели фильм «Гарри Поттер и узник Азкабана»? Его режиссер Альфонсо Куарон в некотором роде бросил вызов британской традиции. В начале учебного года, на пиру в главном зале, хор учеников Хогвартса исполняет не что иное, как песню ведьм из «той шотландской пьесы» - песню, которая считается прямо-таки средоточием опасной магии, окутывающей «Макбета».
Это неплохо сочетается с общей атмосферой фильма - от детской сказки первых двух частей Куарон резко перешел к потустороннему волшебству, напоминающему не то Хеллоуин, не то мексиканский День Мертвых.
Кстати, последнюю строчку песни ведьм - «Something wicked this way comes» - знают даже те, кто никогда не смотрел «Макбета». Она прославлена десятками других авторов, включая Рэя Брэдбери.
Я, как знают, постоянные читатели моего блога, не литературовед, и даже не слишком большой любитель Шекспира. Но его имя встречалось мне и в моих исследованиях не раз и не два.
Он неотделим от эпохи Возрождения, а эпоха Возрождения неотделима от герметизма и его магии. Театр, с его зыбкой гранью между выдумкой и реальностью, был для магов-герметиков практически тем же, чем для христиан церковь, а пьеса, в которой актеры разыгрывают роли - символом всего мира и человеческой жизни.
«Весь мир - театр, а люди в нем - актеры». Это, если кто-то не знает, тоже сказал Шекспир.
Правильно сочиненная и разыгранная пьеса могла, по мнению герметиков, стать ритуалом, изменяющим мир. Правда, для этой цели предназначались отнюдь не шекспировские пьесы, а произведения совершенно другого плана: величественные символические представления с великолепными даже по нашим временам спецэффектами, которые ставились по особым случаям для королей и высшей знати.
Но и Шекспир не был чужд магии. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочитать его последнюю пьесу - «Буря».
У Просперо, главного героя «Бури», был реальный прототип - маг, астролог и шпион доктор Джон Ди, который, кстати, занимался также и разработкой тех самых театральных спецэффектов.
Финал «Бури» радостно-грустен: Просперо возвращается на родину, его дочь счастливо выходит замуж, но волшебству конец, книги заклинаний больше нет, и духи, когда-то повиновавшиеся великому магу, рассеиваются в воздухе, откуда были призваны. Можно сказать, что это прощание и самого великого драматурга с волшебством сцены.
Англичане иногда иронически называют Шекспира «человеком, придумавшим английский язык». И они в чем-то правы.
Достаточно сказать, что Шекспир придумал почти две тысячи английских слов, в том числе и многие общеупотребительные, например, unreal. Он превращал существительные в глаголы, а глаголы в прилагательные, соединял и разделял слова - в общем, веселился, как мог.
Краткий список можно прочитать здесь: http://www.shakespeare-online.com/biography/wordsinvented
Жуковский обогатил русский язык женским именем Светлана - такого имени нет в святцах, и до сих пор всех Свет крестят с именем Фотина или Фотиния, что есть примерно то же, но по-гречески. А за века до него Шекспир тем же способом подарил англичанам имя Джессика.
И при всем этом, живи Шекспир сейчас, он бы просто не успевал ужасаться тому, насколько превратно понимают его потомки.
Для начала, не знаю, как в других языках, но русские переводы его пьес приглажены даже сильнее, чем прямые слова Иисуса в синодальном переводе Евангелий.
Шекспир, как и многие в его время, был большим любителем двусмысленных каламбуров и пошлых шуток. Почти ни одно его произведение, включая сюда и «Гамлета», без них не обходится.
Даже герои носят порой такие имена, что на русском они будут звучать откровенно неприлично. Особенно отличился синьор Benedick из «Много шума из ничего». Слово dick во времена Возрождения, как и сейчас, было эвфемизмом для полового члена. Сами думайте, как его должны были бы звать по-русски.
Характер у этого персонажа полностью соответствует имени: он бабник, хвастун и сквернослов. Так что, когда Беатриче (сама обычно пересыпающая речь непристойностями) произносит пафосный монолог о своих чувствах к нему - для зрителя это должно быть уморительно смешно просто на контрасте.
Но переводчики делают Шекспира куда более приличным и серьезным автором, чем он был при жизни, оставляя пошлости только там, где никак не могут этого избежать. Benedick, например, у них стабильно превращается в безобидного Бенедикта, да и его ругань с Беатриче превращается из обмена ядовитыми насмешками в остроумную перепалку.
Впрочем, переводчиков трудно упрекнуть в таком подходе, ведь то же самое делают и в других странах. Даже англичане изображают Бенедикта изящным юношей с отличным чувством юмора. Когда в свое время Станиславский решил сделать этого персонажа грубым и не слишком умным солдафоном, он сам был уверен, что идет против традиции и вводит невиданное новшество. Между тем он всего лишь возвращался к образу, созданному Шекспиром.
А уж когда дело доходит до цитат... Даже когда Шекспира цитируют именно так, как он это написал - можно быть уверенным, что понимают превратно.
Возьмем два афоризма. Первый гласит: «Всего превыше: верен будь себе» (This above all: to thine own self be true). Второй: «Краткость есть душа ума» (Brevity is the soul of wit).
Звучат они неплохо, и потому неимоверно популярны. Особенно первый. Его брали в заголовки множества песен. Его цитировали в речах. Он даже красуется на символических монетах Общества Анонимных Алкоголиков.
Но и второй тоже известен. Его повторяют в англоязычных странах так же часто, как у нас - наш отечественный, импортозамещенный аналог «Краткость - сестра таланта».
Обе фразы взяты из «Гамлета». Вот только произносит их там Полоний - самый глупый, напыщенный и самодовольный персонаж трагедии. Его не принимают всерьез даже его собственные дети, со скукой выслушивающие банальные отцовские наставления.
Сам Шекспир явно не считал краткость чем-то особенно хорошим. Герои его пьес питают слабость к продолжительным и цветистым монологам. Наиболее многословный персонаж «Гамлета» - сам Гамлет, который, может быть, и безумец, но уж никак не глупец.
Одобрительно цитировать «мудрости» Полония и называть их «афоризмами Шекспира» - примерно то же самое, что приписывать Джорджу Лукасу высказывание «Освободи свой гнев, ощути силу Темной Стороны». Или, например, ставить имя Роулинг под словами: «Нет ни добра, ни зла, есть только сила и те, кто слишком слаб, чтобы к ней стремиться». Лукас и Роулинг действительно это написали, но вложили в уста своих отрицательных персонажей и явно не планировали, что кому-то может прийти в голову брать с них пример.
Еще один интересный случай - выражение star-crossed lovers. Шекспир употребил его в прологе «Ромео и Джульетты»:
From forth the fatal loins of these two foes
A pair of star-cross'd lovers take their life;
На русский язык это выражение перевести невозможно, и переводчики изощрялись по-разному. Вот Пастернак:
Друг друга любят дети главарей,
Но им судьба подстраивает козни...
Вот Щепкина-Куперник - ее текст менее благозвучен из-за обилия согласных, но куда точнее:
Из чресл враждебных, под звездой злосчастной,
Любовников чета произошла.
А вот Михаловский, о переводе которого я не знал, пока не начал искать цитаты для этой самой статьи. И неудивительно, потому что он справился плоховато:
Но сердца два они произвели,
На зло вражде, пылавшие любовью...
Сейчас это выражение часто понимают так. Star - «звезда», cross - вроде как «крест», или «пересекаться». То есть получаются влюбленные, которым звездами было суждено пересечься, несмотря на все преграды.
Вот только cross - это еще и «злиться, сердиться». И все выражение в целом обозначает как раз такую пару, что сама судьба против их любви. А потому, что бы они ни делали, все будет тщетно - им не суждено быть вместе.
Я не знаю, изобрел ли это выражение сам Шекспир, или оно было в ходу еще до него. Но зато знаю, что в английском языке есть заимствованное из латыни слово disaster.
Оно обозначает полный провал или катастрофу, но буквально переводится точно так же. Aster по латыни «звезда». Dis - отрицательная приставка. Вместе получается дело, предпринятое против воли звезд, начатое в самый неподходящий момент и потому обреченное на неудачу.
Одного этого star-cross’d lovers, употребленного по отношению к Ромео и Джульетте, уже было бы достаточно, чтобы понять, как автор относился к их трагическому роману.