Блокада. Зима 1941-осень 1942.
Мне нужно дать некоторые пояснения, перед тем как публиковать папины воспоминания дальше.
Папа был 1921 года рождения. В 1939 году в 18 лет он заболел туберкулёзом. Болезнь протекала тяжело, ему наложили пневмоторакс, что спасло ему жизнь. Через год произошёл несчастный случай и лёгкое порвалось. Но пневмоторакс было уже не наложить… Из-за всего этого папе пришлось прервать обучение в институте. Он стал инвалидом. В 41 году его забраковали и выдали так называемый «белый билет». Поэтому он остался в Ленинграде.
13 сентября 1941 по доносу арестовали папиного отца Николая Митрофановича. Сейчас я не буду писать об этом. Просто для пояснения того, какая обстановка была в семье.
Итак, осталась папина бабушка, Александра Владимировна, которой в 41 году было 67 лет, папина мама, Елизавета Матвеевна, которой было 44 года и больной папа 20-и лет.
Елизавета Матвеевна спасла сына и свекровь.
****
Ленинград был окружен. Первое время было сообщение отдельными самолётами. Из города этими самолетами вывозили научных работников, артистов, некоторых партийных работников. Но всё это были единицы.
Продукты, которые были у нас сбережены, кончились [в декабре].
Мама через знакомую главного врача устроила меня ради рабочей карточки электромонтером в поликлинику.
[
Эта поликлиника работает и сейчас. Расположена в одном из зданий казарм Семёновского полка, которое выходит на Загородный рядом с Витебским вокзалом.
]
В конце ноября 1941-го пошли первые грузовики с продуктами. Началась эвакуация тех, кто ещё мог ходить. В конце декабря 41-го прибавили хлебную норму на рабочую карточку до 400г и стали давать немного крупы.
Моя мама - герой, она спасла и меня и бабушку. Где-то купила килограмм конины за 400 рублей. В январе 42-го был организован стационар, где давали побольше хлеба, суп и ещё какие-то продукты. Не помню сейчас какие.
[
Папа рассказывал, что Елизавета Матвеевна узнала, что есть люди, у которых можно было менять драгоценности на крупу. Папа вместе с ней один раз ходил менять. В гранёный стакан насыпали крупу, потом провели линейкой по поверхности, чтобы ни одной крупинкой больше.
Уже в 90-е годы моя мама была на выставке картин и драгоценностей из частных коллекций. Почти везде дата поступления в коллекцию была указана 1941 или 1942 годы. Мама вернулась в шоке. Люди, воровавшие у голодных продукты и обменивавшие их на драгоценности, не постеснялись об это прямо заявить.
Ещё папа рассказывал мне, что однажды в Семенцах он видел прямо на тротуаре труп женщины с вырезанными ягодицами. Но Семенцы это такое место, которое недавно только стало более-менее респектабельным районом.
Зимой 1942 в парадной нашего дома подростки напали на мою прабабушку Александру Владимировну и отобрали у неё продуктовые карточки. Вообще грабежи и воровство карточек были частым явлением. Я от разных людей об этом слышала.
У её родной сестры, Бажановой Екатерины Владимировны, мошенники на рынке украли шаль, которую она ходила продавать, чтобы купить хоть что-то для себя и детей. Папа не мог спокойно рассказывать об этом. И я не буду. Скоро Екатерина Владимировна умерла. И её дети тоже.
]
Седьмого декабря именины Екатерины. Екатерина Евлампиевна Левицкая всегда торжественно отмечала этот день. Бабушка и я и Николай Федорович Смолич пошли к ней поздравить, несмотря на весь ужас положения [1941]. Левицкая жила на Троицой (Рубинштейна) 10. У неё перед иконой, висевшей в углу комнаты, горела лампада. Вот и всё освещение. Екатерина Евлампиевна угостила нас маленькими кусочками хлеба, подогретыми в масле и по чашке теплого полусладкого чая. Мы не долго сидели и пошли домой. Она была очень тронута и долго целовала бабушку. Шли домой по Фонтанке. Николай Федорович жил на Фонтанке 52 [Толстовский дом]. Мы пошли дальше. На углу Фонтанки и Чернышева лежали как большие змеи пожарные шланги, наполненные замершей водой. Благополучно дошли до дома. Не было ни бомбежки, ни обстрела.
[
Через несколько дней Екатерина Евлампиевна умерла. У неё осталось много ценных картин известных художников. Папа говорил, что бабушка, Александра Владимировна, уговаривала его пойти и забрать эти картины. Но папа отказался, он сказал, что если мы умрём, что скорее всего и будет, то картины нам не понадобятся, а если выживем, то как раньше жили без этих картин, так и дальше жить будем. Мне кажется, что он был не прав, надо было спасти эти картины. Думаю, что на самом деле, у него просто не было сил туда идти.
]
Мама понимала, что мне с ещё свежим туберкулёзным процессом нужно хорошее питание. Но какое хорошее? Когда не было самого простого. У бабушки от голода опухло лицо. Глаза стали как щёлки, а само лицо как шар.
В январе 42-го сильно прибавили паёк. На рабочую карточку стали давать 600г хлеба, на служащую - 400г, на детскую и иждивенческую по 300г хлеба. Ещё стали давать крупу и ещё какие-то жиры. В общем стало как-то возможно жить. Но изголодавшиеся люди продолжали умирать.
В марте 42-го на базе поликлиники, где я работал электромонтером, организовали инфекционную больницу. Туда меня перевели работать рабочим, но с выполнением электромонтажных работ. К весне я немного ожил. Но работать пришлось много: разгружать уголь для котельной, добывать глину для печных работ. В общем работы хватало. Всё это в конце концов мне надоело. Я ушёл из этой больницы и поступил на шофёрские курсы. Сам не понимаю, зачем я это сделал. Но вскоре почувствовал себя очень плохо. Ушел с шофёрских курсов и стал лежать дома. Почувствовал, что пришла пора умирать. И сказал маме, что умираю. И всё время лежал.
Но мама - молодец, очень мужественный человек, говорит: -«ну, что ты всё лежишь? Не лежи. Что будет, то будет. Давай я тебя устрою в санинспекцию».
Там у неё был знакомый главврач Федотов Василий Васильевич. Тут работа была не сложной. Надо было обходить дворы и составлять акты о их санитарном состоянии. Это давало мне рабочую карточку, и очень короткий рабочий день. Работа заканчивалась в 4 часа. Стал чувствовать себя получше. Это была поздняя осень 1942г.
*****
Папа говорил, что за первую зиму поумирали почти все старухи. И когда наступила весна, на улицах города появились разряженные девушки. Они были одеты в старинные кружевные блузы, длинные юбки, немыслимые шляпки. На девушках были брошки, браслеты и бусы.
Вместе с тем люди помогали друг другу. Я лично знала одного человека, у которого украли карточки. Ему помогали, делились продуктами. Причём ему помогали не родственники, которых у него в городе не было, а друзья и коллеги с работы. Он был финном. Поэтому сразу после войны его сослали в Сибирь. Потом он так и остался жить в Новосибирске. Я видела его один раз в начале 70-х.