Три Парки (13): Витражи. "Часы, ключи и деньги". Чинить или строить новое?
Продолжение.
Предыдущая часть - вот здесь.
* * *
Однако всё это было потом, потом.
Конечно, и в эпоху разрушения Дома бывало хорошо, порывы-старания вдруг соединялись - и нас всех затапливала нежность, благодарность друг другу и очагу, тихому как пламя свечи. Бабушка освобождала стол, засыпала поверхность мукой (едва припорошённая снегом равнина, степь да степь, ковыли, сердце ноет, опять, опять...) - мы с Ланкой сперва лишь помогали лепить заготовки, потом под Бабушкиным руководством уже осуществляли практически весь процесс. После её смерти Ланка пекла, виртуозно воспроизводя неповторимый, улётный Бабушкин стиль - махонькие, пухлые пирожки с капустой, нежнейшие яблочные ватрушки, томные маковые рулеты - такого не встречал больше нигде, самому удавалось не очень, а у Ланки получалось, да.
Или вот витражи. Уже не помню, откуда взялась идея бумажных витражей, которые можно скотчем крепить на стёкла, то ли мы с Ланкой сами додумались, то ли где-то подсмотрели - но взбудоражены оказались все, даже Бабушка. Краски, ножницы, ватман, клей, папиросная и вощёная бумага разных цветов завалили квартиру - мы рисовали эскизы, тут же резали-красили-сушили-клеили, разнимая и перелопачивая на ходу, метались как угорелые с воплями по делу и без, непрерывно ржали и распевали идиотские куплеты про витражи, которые тут же и сочиняли по принципу: "витражи, витражи - вот какие виражи!", "витражи, витражи - кой-чего да покажи!", "витражи, витражи - всех на свете обложи... нет! всё на свете отложи, во!" Кульминацией было незабываемое: "витражи, витражи - хоть куда от них бежи!!!"
Надо сказать, эти витражи ещё долго хранились вполне целыми - с торжеством вынимались на зимние праздники, радовали целый месяц (мы начинали праздновать ещё до Новолетия и завершали первым февраля, папиным Днём Рождения), после чего аккуратно убирались в коробку до следующего года. Что на них было? - зимние домики, ветки, гномы, луна, птицы, чёрный кот... - что-то рождественское-традиционное и косое-залихватское одновременно. Представляется, что все изображённые фигуры ржали как мы, когда изготавливали их. "Витражи, витражи - отравили мою жи... Ой:)))"
Одним из наиболее значимых событий был переезд с Пугачёва, где прошло моё детство, на Конную - это была ещё не Конная-двадцать, где простор и обновление очага, а лишь Конная-двенадцать, которая скорее собирала всех в кучу, чем раскатывала по углам, но всё равно это было офигенно. Переезд состоялся летом 1973, через два года после "Зеркала" и за два года до Таты; мне было двенадцать, у меня уже образовалась Лилья, мне требовалось много времени быть с собою наедине - не только из-за Лильи, вообще для того, чтоб давать внутреннему росту простор - так что переезд оказался как нельзя более кстати. Мне наконец-то выдали отдельные ключи, теперь я мог уходить-приходить фактически без Бабушкиного присмотра; помню потрясение, когда вдруг осознал, что вот передо мной ДК, и я могу зайти посмотреть кино, не ставя Бабушку в известность, в рамках времени просто-гуляния!.. - такого на старой квартире быть не могло, все кино располагались сильно далеко. Сеанс начинался через пять минут, я немедля купил билет, успел слопать мороженое, по энскому разу посмотреть Иван Васильевича, который меняет профессию, и вернуться домой так, что мог вовсе ни о чём не говорить, ааааа!!! - но безумно захотел поделиться, рассказал - и Бабушке, и остальным. Неожиданно получил одобрение от всех, даже от мамы, и однозначно ощутил изменение статуса: новая квартира, новые просторы, новая жизнь.
Именно тогда у меня сложился принцип "часы, ключи и деньги", на материальном плане означавший, что мне всегда нужно иметь эти три инструмента власти при себе, чтобы самостоятельно ориентироваться в любом месте - а на символическом подразумевавший, что независимый человек располагает своим временем, своим жильём и своим капиталом. Я осознал, что должен строго отслеживать наличие этих трёх орудий в моей собственности, пусть даже сейчас они почти ничтожны: бывшие папины часы, набор ключей от общего логова, карманные-на-обед плюс найденные на мостовой у магазина - всё это драгоценные зёрна, которые я не должен посеять в смысле потерять / растратить впустую, и тогда опыт работы с ними станет посевом, который позже принесёт стократ.
Сногсшибательным подарком переезда оказалось море неразобранных книг. Запакованные в крафт пачки ещё долго лежали повсюду, особенно в нашей с Бабушкой и Ланой комнате, так что можно было расковыривывать с любого места и читать. Никогда не было известно, на что нарвёшься, что добавляло кайфа; не то чтоб раньше эти книги не были мне доступны - просто на старой квартире они плотно стояли в шкафах и для экспедиций в глубину задних рядов нужен был стимул, а здесь подзуживал сам факт доступности плюс азарт сюрприза. На старой квартире я любил залезть в папину каморку, огромный стенной шкаф для инструментов и книг, устроиться на верхней ступени стремянки и читать прямо под лампочкой, чтоб та щекотала ухо; папа держал там фантастику и приключения, от позолоченных дореволюционных томов до свежих журнальных подшивок - и, закрывшись изнутри, можно было напрочь утерять контакт со здешним миром. На новой квартире всё оказалось наоборот: средь россыпей быта, напротив окна - солнечный ветер шевелит страницы, взметает хоровод пылинок - можно принести тарелку, только не жирное и не жидкое, можно просто отбежать поесть, можно звать Ланку посмотреть что нашлось, можно никого не звать, ура!.. - может быть, в этом мире всё-таки можно жить, а?..
А ещё Молдавия! - Молдавия была следующим летом, в мои тринадцать, после пионерлагеря, который тоже много значил, но об этом погодя. В Молдавии мы гостили у папиных друзей, вчетвером без Бабушки, целый месяц; бархатно-чёрное небо, яркие близкие звёзды (тем летом звёзды внезапно сделались мне друзьями), золотисто-медовые рассветы, молодое вино (раньше не разрешали, но тут дети пьют вино, оно почти как сок), пыльная шелковица над каменной стеной (на стену залезают с опрокинутой бочки, смотри не свались, тёмные, томные ягоды, ммм!)... В Молдавии мы в очередной раз сблизились с Мамой Зоей - вместе офигевали на здешнюю романтику, в которой для меня очень даже хватало настоящести, да и мама радовалась вполне искренне. После Молдавии мы на время расстались, мама отправилась на воды в Трускавец, мы с папой и Ланой домой в Ленинград - и вот тут-то мы в охотку играли в перемену ролей: Зоя с Кирой - сёстры, Лана - Кирина дочь. Это было упоительно остро, азартно, свежо, мы все трое чувствовали себя буквально навеселе, и в последние дни перед маминым отъездом и по расставании с ней - ну то есть не могу знать, как ощущала себя она, когда нас покинула, но не удивлюсь, если была в таком же улёте, как мы с Ланкой без неё. Колдовство какое-то, чесслово!.. - может, нам представилась вольная жизнь, без обременяющих нелепых долгов, без цепочек привычных ожиданий и опасений - мы отпустили её, она нас... Эх, кабы и впрямь, отпустить бы друг друга уже тогда! Задышали бы свободно - глядишь, запылал бы снова и очаг. Тем более что наступившей осенью я уже попал в поэтический кружок, а там и с Татой познакомился, всё главное началось.
Это я к тому, что когда появилась Тата, мне таки было куда её ввести.
Мой Дом уже был почти призрачным - но всё равно это был настоящий Дом.
Надо сказать, по первости Мама Зоя отнеслась к Тате с пиететом - оценить масштаб таланта она могла, тем более что поначалу сей талант её благополучию не угрожал: тетрадь с Татиными рисунками и стихами я показывал ей ещё до того как у нас с Татой произошла та самая встреча, со "сверкой ключей". Да и потом, в период первого кризиса отношений с родителями (зимой 1975 / 76), мои Три Парки изо всех сил старались оказывать Тате подобающий приём: вот моя с мамой битва сменяется перемирием, вот Тата переступает наш порог и нам с ней предоставляют место отдыха и угощение, вот накрывают общий стол, и мы за ним свои... - а вот и Тата возвращается домой к родным, и я опять в сражении, опять один.
Я изнемогал тогда, разрываясь, не в силах определиться: по-прежнему ли чинить родительский Дом, бросить ли наконец и строить свой?.. Скорлупки моего яйца шуршали извёсткой, я разворачивался ввысь, сквозь этажи, то ли дракон то ли ошибочно вызванный подъёмный кран, в пустоте и во тьме, над исхлёстанной метелью равниной - степь да степь, ковыли... вот оно, вот!.. - всё более и более чётко ощущая, что не могу жить, что в этом мире места мне нет - _пока_ нет! - что мне нужно дозреть, дорасти у себя на родине - и прибыть сюда вновь, уже в силах.
А вот теперь вернёмся назад, я расскажу о поисках пути домой - до Таты.
Продолжение текста книги - в ближайшем посте, изо-пост будет позже, один к трём главам сразу.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.
Предыдущая часть - вот здесь.
* * *
Однако всё это было потом, потом.
Конечно, и в эпоху разрушения Дома бывало хорошо, порывы-старания вдруг соединялись - и нас всех затапливала нежность, благодарность друг другу и очагу, тихому как пламя свечи. Бабушка освобождала стол, засыпала поверхность мукой (едва припорошённая снегом равнина, степь да степь, ковыли, сердце ноет, опять, опять...) - мы с Ланкой сперва лишь помогали лепить заготовки, потом под Бабушкиным руководством уже осуществляли практически весь процесс. После её смерти Ланка пекла, виртуозно воспроизводя неповторимый, улётный Бабушкин стиль - махонькие, пухлые пирожки с капустой, нежнейшие яблочные ватрушки, томные маковые рулеты - такого не встречал больше нигде, самому удавалось не очень, а у Ланки получалось, да.
Или вот витражи. Уже не помню, откуда взялась идея бумажных витражей, которые можно скотчем крепить на стёкла, то ли мы с Ланкой сами додумались, то ли где-то подсмотрели - но взбудоражены оказались все, даже Бабушка. Краски, ножницы, ватман, клей, папиросная и вощёная бумага разных цветов завалили квартиру - мы рисовали эскизы, тут же резали-красили-сушили-клеили, разнимая и перелопачивая на ходу, метались как угорелые с воплями по делу и без, непрерывно ржали и распевали идиотские куплеты про витражи, которые тут же и сочиняли по принципу: "витражи, витражи - вот какие виражи!", "витражи, витражи - кой-чего да покажи!", "витражи, витражи - всех на свете обложи... нет! всё на свете отложи, во!" Кульминацией было незабываемое: "витражи, витражи - хоть куда от них бежи!!!"
Надо сказать, эти витражи ещё долго хранились вполне целыми - с торжеством вынимались на зимние праздники, радовали целый месяц (мы начинали праздновать ещё до Новолетия и завершали первым февраля, папиным Днём Рождения), после чего аккуратно убирались в коробку до следующего года. Что на них было? - зимние домики, ветки, гномы, луна, птицы, чёрный кот... - что-то рождественское-традиционное и косое-залихватское одновременно. Представляется, что все изображённые фигуры ржали как мы, когда изготавливали их. "Витражи, витражи - отравили мою жи... Ой:)))"
Одним из наиболее значимых событий был переезд с Пугачёва, где прошло моё детство, на Конную - это была ещё не Конная-двадцать, где простор и обновление очага, а лишь Конная-двенадцать, которая скорее собирала всех в кучу, чем раскатывала по углам, но всё равно это было офигенно. Переезд состоялся летом 1973, через два года после "Зеркала" и за два года до Таты; мне было двенадцать, у меня уже образовалась Лилья, мне требовалось много времени быть с собою наедине - не только из-за Лильи, вообще для того, чтоб давать внутреннему росту простор - так что переезд оказался как нельзя более кстати. Мне наконец-то выдали отдельные ключи, теперь я мог уходить-приходить фактически без Бабушкиного присмотра; помню потрясение, когда вдруг осознал, что вот передо мной ДК, и я могу зайти посмотреть кино, не ставя Бабушку в известность, в рамках времени просто-гуляния!.. - такого на старой квартире быть не могло, все кино располагались сильно далеко. Сеанс начинался через пять минут, я немедля купил билет, успел слопать мороженое, по энскому разу посмотреть Иван Васильевича, который меняет профессию, и вернуться домой так, что мог вовсе ни о чём не говорить, ааааа!!! - но безумно захотел поделиться, рассказал - и Бабушке, и остальным. Неожиданно получил одобрение от всех, даже от мамы, и однозначно ощутил изменение статуса: новая квартира, новые просторы, новая жизнь.
Именно тогда у меня сложился принцип "часы, ключи и деньги", на материальном плане означавший, что мне всегда нужно иметь эти три инструмента власти при себе, чтобы самостоятельно ориентироваться в любом месте - а на символическом подразумевавший, что независимый человек располагает своим временем, своим жильём и своим капиталом. Я осознал, что должен строго отслеживать наличие этих трёх орудий в моей собственности, пусть даже сейчас они почти ничтожны: бывшие папины часы, набор ключей от общего логова, карманные-на-обед плюс найденные на мостовой у магазина - всё это драгоценные зёрна, которые я не должен посеять в смысле потерять / растратить впустую, и тогда опыт работы с ними станет посевом, который позже принесёт стократ.
Сногсшибательным подарком переезда оказалось море неразобранных книг. Запакованные в крафт пачки ещё долго лежали повсюду, особенно в нашей с Бабушкой и Ланой комнате, так что можно было расковыривывать с любого места и читать. Никогда не было известно, на что нарвёшься, что добавляло кайфа; не то чтоб раньше эти книги не были мне доступны - просто на старой квартире они плотно стояли в шкафах и для экспедиций в глубину задних рядов нужен был стимул, а здесь подзуживал сам факт доступности плюс азарт сюрприза. На старой квартире я любил залезть в папину каморку, огромный стенной шкаф для инструментов и книг, устроиться на верхней ступени стремянки и читать прямо под лампочкой, чтоб та щекотала ухо; папа держал там фантастику и приключения, от позолоченных дореволюционных томов до свежих журнальных подшивок - и, закрывшись изнутри, можно было напрочь утерять контакт со здешним миром. На новой квартире всё оказалось наоборот: средь россыпей быта, напротив окна - солнечный ветер шевелит страницы, взметает хоровод пылинок - можно принести тарелку, только не жирное и не жидкое, можно просто отбежать поесть, можно звать Ланку посмотреть что нашлось, можно никого не звать, ура!.. - может быть, в этом мире всё-таки можно жить, а?..
А ещё Молдавия! - Молдавия была следующим летом, в мои тринадцать, после пионерлагеря, который тоже много значил, но об этом погодя. В Молдавии мы гостили у папиных друзей, вчетвером без Бабушки, целый месяц; бархатно-чёрное небо, яркие близкие звёзды (тем летом звёзды внезапно сделались мне друзьями), золотисто-медовые рассветы, молодое вино (раньше не разрешали, но тут дети пьют вино, оно почти как сок), пыльная шелковица над каменной стеной (на стену залезают с опрокинутой бочки, смотри не свались, тёмные, томные ягоды, ммм!)... В Молдавии мы в очередной раз сблизились с Мамой Зоей - вместе офигевали на здешнюю романтику, в которой для меня очень даже хватало настоящести, да и мама радовалась вполне искренне. После Молдавии мы на время расстались, мама отправилась на воды в Трускавец, мы с папой и Ланой домой в Ленинград - и вот тут-то мы в охотку играли в перемену ролей: Зоя с Кирой - сёстры, Лана - Кирина дочь. Это было упоительно остро, азартно, свежо, мы все трое чувствовали себя буквально навеселе, и в последние дни перед маминым отъездом и по расставании с ней - ну то есть не могу знать, как ощущала себя она, когда нас покинула, но не удивлюсь, если была в таком же улёте, как мы с Ланкой без неё. Колдовство какое-то, чесслово!.. - может, нам представилась вольная жизнь, без обременяющих нелепых долгов, без цепочек привычных ожиданий и опасений - мы отпустили её, она нас... Эх, кабы и впрямь, отпустить бы друг друга уже тогда! Задышали бы свободно - глядишь, запылал бы снова и очаг. Тем более что наступившей осенью я уже попал в поэтический кружок, а там и с Татой познакомился, всё главное началось.
Это я к тому, что когда появилась Тата, мне таки было куда её ввести.
Мой Дом уже был почти призрачным - но всё равно это был настоящий Дом.
Надо сказать, по первости Мама Зоя отнеслась к Тате с пиететом - оценить масштаб таланта она могла, тем более что поначалу сей талант её благополучию не угрожал: тетрадь с Татиными рисунками и стихами я показывал ей ещё до того как у нас с Татой произошла та самая встреча, со "сверкой ключей". Да и потом, в период первого кризиса отношений с родителями (зимой 1975 / 76), мои Три Парки изо всех сил старались оказывать Тате подобающий приём: вот моя с мамой битва сменяется перемирием, вот Тата переступает наш порог и нам с ней предоставляют место отдыха и угощение, вот накрывают общий стол, и мы за ним свои... - а вот и Тата возвращается домой к родным, и я опять в сражении, опять один.
Я изнемогал тогда, разрываясь, не в силах определиться: по-прежнему ли чинить родительский Дом, бросить ли наконец и строить свой?.. Скорлупки моего яйца шуршали извёсткой, я разворачивался ввысь, сквозь этажи, то ли дракон то ли ошибочно вызванный подъёмный кран, в пустоте и во тьме, над исхлёстанной метелью равниной - степь да степь, ковыли... вот оно, вот!.. - всё более и более чётко ощущая, что не могу жить, что в этом мире места мне нет - _пока_ нет! - что мне нужно дозреть, дорасти у себя на родине - и прибыть сюда вновь, уже в силах.
А вот теперь вернёмся назад, я расскажу о поисках пути домой - до Таты.
Продолжение текста книги - в ближайшем посте, изо-пост будет позже, один к трём главам сразу.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.