необходимые пояснения к "Советским ветеранам"
В редакцию блога alterfrendlenta приходят десятки писем с уточнениями и вопросами относительно стихотворения Бориса Стомахина "Советским ветеранам". В частности, многие спрашивают, что значат слова "всем выкопанным в Виннице - привет!" в связи с темой сталинских репрессий.
Поясняем:
Во время той же немецкой оккупации были вскрыты массовые могилы советских граждан в Виннице. Захоронения на территории огороженного и сделанного запретной зоной парка культуры и отдыха производились в 1938 году. Разница с Катынью была в том, что расстрелы производились не на краю рва, а в подвалах тюрьмы НКВД, затем грузовики отвозили трупы к массовым могилам. Среди тысяч тел многие жители города и окрестных сел узнали своих близких. Все опознанные были в свое время арестованы и приговорены к десяти годам без права переписки. Зная, сколь распространенным был в те годы такой приговор, зная, что он всегда означал расстрел (слухи об этом ходили еще перед войной, очевидным это стало в эпоху реабилитаций), нетрудно сделать вывод, что, возможно, каждая областная тюрьма имела свои «катынские рвы». Как и в Катыни, в Виннице массовые могилы были засажены молодыми деревцами, парк перед войной был снова открыт, над трупами была воздвигнута музыкальная веранда. В каких парках культуры и отдыха, в каких пригородных лесках лежат сотни тысяч теперь уже не трупов, а скелетов расстрелянных?
http://polit.ru/article/2005/03/24/katyn/
Кроме того, обращаю внимание на изыскания Виктора Корба в верификации стихотворения свидетельствами фронтовиков:
Оригинал взят у victor_korb в Григорий Бакланов и Борис Стомахин о рабстве "победителей"
"Победою" проклятой
Своею до сих пор гордитесь вы,
Не стоящие званья человека,
Рабы от Сахалина до Невы,
И тем, что навязали власть Москвы
Европы половине на полвека...
И по сей день расстрелами смердят
Медальки ваши все с усатой харей.
И путинский лизать вы рады зад,
И Крыма одобряете захват...
Плюю вам в морды, сталинские твари!
Борис Стомахин
2015. Москва. СИЗО №5
Полностью - на сайте Патриофил.
...я тут [на войне] впервые услышал об этом рабстве, о том, как люди говорили об этом. На войне мы впервые почувствовали себя свободными. У меня не посадили родителей до войны, потому что они умерли рано. Так, что на себе непосредственно вот этого ужаса 37 года я не испытал... На фронте я почувствовал, что родина без нас не обойдётся: кроме нас, её защитить некому. И это сделало духовно свободным человека. Может быть, впервые там народ разогнулся душой. И после войны были уверены, что так, как до войны, не будет - мы были убеждены, потому что мы возвращались свободные духом... Но сразу завертелась эта машина сталинская, та же, которая довела народ до 41 года, до грани катастрофы. Эта же машина сейчас же завертелась после войны - сразу начались процессы, началось разъединение людей, натравливание людей одних на других. Пошла борьба с низкопоклонством перед Западом, безродными космополитами... лысенковская кампания прошла, кампания против кибернетиков, т.е. кампании за то, чтобы наша страна оставалась жить в изоляции, отставала бы от других стран, жила бы рабским трудом лагерей и колхозов. Самые светлые умы, вспомните, Королёв, Туполев - кто только не сидел в лагерях! Страна, которая изничтожала свой гений, изгоняла и изничтожала или заставляла молчать. Т.е. мы неминуемо шли к тому, к чему мы и пришли.
Григорий Бакланов,
1995, Москва, Радио России
Полностью - на сайте Патриофил.
Оригинал взят у victor_korb в Юрий Левитанский и Борис Стомахин о гордости за "победу"
Европе не свободу вы несли,
А геноцид и рабство в 45-м
(А что другое вы нести могли?),
Насильники и до чужой земли
Охотники... "Победою" проклятой
Своею до сих пор гордитесь вы,
Не стоящие званья человека,
Рабы от Сахалина до Невы,
И тем, что навязали власть Москвы
Европы половине на полвека.
Борис Стомахин
2015. Москва. СИЗО №5
Полностью - на сайте Патриофил.
Я давно стал понимать, что гордиться мне нечем тут... что то, что называют освобождением Восточной Европы, где я участвовал, а я шёл через Румынию, Венгрию, Чехословакию... я уже давно стал понимать, что я им принёс кусок моего же рабства, и мне тут гордиться никак невозможно...
Я давно уже, много лет этот праздник не праздную,.. потому что это день большой печали. Это память о тех миллионах людей, которые погибли, и что самое печальное, самое обидное, что многие из них, огромная часть, погибла не за Родину, нельзя так сказать, потому что они погибли просто от нашей безалаберности, бездарности наших военачальников, от жестокости немилосердной того, что мы позже назвали культом личности. Совершенно несправедливо назвали, ибо это был культ вождя. А культ личности каждого человека - этого у нас не было никогда, к сожалению.
Поэтому для меня это не праздник, тем более, что из моих однополчан мало кто остался. Так что для меня, во всех смыслах, когда наступает день 9 Мая, это день печали большой.
И ещё, я от Вас не скрою то, что меня вдвойне отодвигает от празднования этого, - это то, что власти наши так неприлично эксплуатируют это: опять какие-то дивиденды с этого хотят получить, с этих слёз, искренних слёз этих людей, которые пережили, потеряли, а делать бы этого не должно.
Юрий Левитанский
1995. Москва. Радио России
Полностью - на сайте Патриофил.
Оригинал взят у victor_korb в Булат Окуджава и Борис Стомахин о победе сталинизма
Каратели из банд НКВД,
Заградотрядов горе-"ветераны",
Подонки и рабы - всегда, везде,
Будь то на суше, в воздухе, в воде, -
Парадом тупо прущие бараны...
Когда на Запад бешеной ордой
Пошла лавина орков краснозвездных,
Свой Мордор на штыках неся с собой,
И одного захватчика другой
Сменил - уже спасаться было поздно.
Борис Стомахин
2015. Москва. СИЗО-5
Полностью - на сайте Патриофил.
... Я пошел добровольцем, да. Я был очень такой советский мальчик. Фашисты напали - надо с ними воевать, и я добивался этого долго с приятелями. И, наконец, нас взяли, и попали мы на фронт... И на третий день я понял, какая это грязь и как это отвратительно все... Вот вы спрашивали о победе. Знаете, мне сейчас трудно говорить что-нибудь. Да, воевали. Да, очень большой кровью, часто лишней. Да, победили… А что мы совершили, победив? Да, отстояли свою землю. И отстояли этот страшный режим. Понимаете? Отстояли его... Вот недавно по телевизору... выступил пожилой человек, старик, который, выпучив глаза, истерично стал кричать, как он ненавидит немецких фашистов, за то, что он в лагерях уничтожали людей. Согласен с ним. Но почему же он не сказал о наших лагерях, которыми была заполонена вся Сибирь и все Поволжье, и весь Юг наш, где тоже уничтожали людей? Он или не хочет об этом думать, или просто не думает об этом никогда. Он дитя того времени, его воспитывали так: “Фашисты - плохие, а мы хорошие”. А люди, неспособные к анализу собственной жизни, - это несчастные люди. А большинство воспитывалось в этом духе. Ты не должен думать - за тебя думают, ты делай свое дело, получай свою небольшую зарплату, чтобы прожить и не протянуть ноги, и запомни, что на Западе все умирают с голоду, а мы живем хорошо... Всякому обществу хочется гордиться, а у нас с каждым годом, чем больше мы узнаем, тем меньше поводов для гордости. Понимаете, мы были самое прогрессивное общество, как нам заявляли, самое передовое, самое превосходное, самое лучшее, а теперь, постепенно, вдруг, с появлением новых материалов, с разоблачением прошлого вранья, вдруг начинает выясняться, что мы общество, у которого много недостатков, слабостей, просчетов, преступлений. В общем, ничего особенно такого мы собой не представляем - обычное человеческое общество, и хвастаться нечем... есть вещи, которым мы никак не можем научиться. Вот, например, покаяться в собственных грехах мы не умеем..
Булат Окуджава,
1995. Москва. Радио России
Полностью - на сайте Патриофил.
цикл, видимо, будет продолжен; немало параллелей можно найтиу у Астафьева (напр., здесь). Или Рабичев:
...заходим в дом. Три больших комнаты, две мёртвые женщины и три мёртвые девочки, юбки у всех задраны, а между ног донышками наружу торчат пустые винные бутылки. Я иду вдоль стены дома, вторая дверь, коридор, дверь и ещё две смежные комнаты, на каждой из кроватей, а их три, лежат мёртвые женщины с раздвинутыми ногами и бутылками.
Ну предположим, всех изнасиловали и застрелили. Подушки залиты кровью. Но откуда это садистское желание - воткнуть бутылки? Наша пехота, наши танкисты, деревенские и городские ребята, у всех на Родине семьи, матери, сёстры.
Я понимаю - убил в бою, если ты не убьёшь, тебя убьют. После первого убийства шок, у одного озноб, у другого рвота. Но здесь какая-то ужасная садистская игра, что-то вроде соревнования: кто больше бутылок воткнёт, и ведь это в каждом доме. Нет, не мы, не армейские связисты. Это пехотинцы, танкисты, миномётчики. Они первые входили в дома...
...когда войска наши в Восточной Пруссии настигли эвакуирующееся из Гольдапа, Инстербурга и других оставляемых немецкой армией городов гражданское население. На повозках и машинах, пешком старики, женщины, дети, большие патриархальные семьи медленно по всем дорогам и магистралям страны уходили на запад.
Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек.
Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами.
Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует - нет, скорее, регулирует. Это чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали. Нет, не круговая порука, и вовсе не месть проклятым оккупантам - этот адский смертельный групповой секс.
Вседозволенность, безнаказанность, обезличенность и жестокая логика обезумевшей толпы. Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофер мой Демидов стоял в очереди, а мне мерещился Карфаген Флобера, и я понимал, что война далеко не все спишет. А полковник, тот, что только что дирижировал, не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков.
- Кончай! По машинам!
А сзади уже следующее подразделение. И опять остановка, и я не могу удержать своих связистов, которые тоже уже становятся в новые очереди, а телефонисточки мои давятся от хохота, а у меня тошнота подступает к горлу. До горизонта между гор тряпья, перевернутых повозок трупы женщин, стариков, детей.
Шоссе освобождается для движения. Темнеет. Слева и справа немецкие фольварки. Получаем команду расположиться на ночлег. Это часть штаба нашей армии: командующий артиллерии, ПВО, политотдел. Мне и моему взводу управления достается фольварк в двух километрах от шоссе. Во всех комнатах трупы детей, стариков и изнасилованных и застреленных женщин. Мы так устали, что, не обращая на них внимания, ложимся на пол между ними и засыпаем...
...Шли ожесточенные бои на подступах к Ландсбергу и Бартенштайну. Расположение дивизий и полков медленно, но менялось. Как я уже писал, второй месяц я был командиром взвода управления своей отдельной армейской роты и отдавал распоряжения командирам трех взводов роты о передислокациях и прокладывании новых линий связи между аэродромами, зенитными бригадами и дивизионами, штабами корпусов и дивизий, а также по армейской рации передавал данные о передислокациях в штаб фронта и таким образом находился в состоянии крайнего перенапряжения. И вдруг заходит ко мне мой друг радист младший лейтенант Саша Котлов и говорит:
- Найди себе на два часа замену, на фольварке, всего туда минут двадцать, собралось около ста немок. Моя команда только что вернулась оттуда. Они испуганы, но, если попросишь, дают, лишь бы живыми оставили. Там и совсем молодые есть, а ты дурак, сам себя обрек на воздержание, я же знаю, что у тебя полгода уже не было подруги, мужик ты в конце концов или нет? Возьми ординарца и кого-нибудь из твоих солдат и иди. И я сдался....
...В 1943 году под Дорогобужем я безусловно сочувствовал им и во имя высшего - победы над фашистской Германией и построением коммунистического общества - закрывал глаза на повседневное игнорирование самой сущности этических представлений.
это к насильникам, несущим Европе не свободу, а геноцид, например. И не только Рабичев:
Николай Никулин
Наши разведчики, находившиеся на наблюдательном пункте, воспользовались затишьем и предались веселым развлечениям. Они заперли хозяина и хозяйку в чулан, а затем начали всем взводом, по очереди, портить малолетних хозяйских дочек. Петька, зная, что я не выношу даже рассказов о таких делах, транслировал мне по телефону вопли и стоны бедных девчушек, а также подробно рассказывал о происходящем. Сочные его комментарии напоминали футбольный репортаж. Он знал, что я не имею права бросить трубку, что я не пойду к начальству, так как начальство спит, да и не удивишь его подобными происшествиями - дело ведь обычное! Так он измывался надо мною довольно долго, теша свою подлую душонку.
Григорий Померанц
Как-то, когда в центре был Черевань, к нему бросилась немка, рижанка, хорошо говорившая по-русски, - попросила зайти в бомбоубежище. Там, в большой массе, женщины чувствовали себя в относительной безопасности от насилий. Но и это не всегда помогало. Какой-то лейтенант прошелся, как по гарему, выискал красавицу, киноактрису, и приказал идти за собой. Насытив его, она вернулась. Но лейтенант оказался хорошим товарищем и стал угощать своих друзей - одного, другого, третьего, четвертого. У актрисы уже больше не было сил на них всех. Майор Черевань попытался усовестить компанейского парня; но с того - как с гуся вода. Не было никакой гарантии, что через полчаса он не придет снова.
...По дороге на Берлин
Вьется серый пух перин...
Это не Эренбург, на которого потом посыпались шишки, это Твардовский. Стихи, напечатанные во фронтовой газете, когда славяне жгли и громили пустые немецкие города. Ветер перекатывал тогда волны пуха (в моей памяти он белый, а не серый), и этот белый пух окутал победу сверху донизу. Пух - знак погрома, знак вольной волюшки, которая кружит, насилует, жжет... Убей немца. Мсти. Ты воин-мститель. Переведите это с литературного языка на матерный (на котором говорила и думала вся армия). И совершенно логично прозвучат слова парторга 405-го в балке Тонкой: "Ну ничего, дойдем до Берлина, мы немкам покажем!" Русский мужик не скажет: нас угнетают. Он говорит иначе: вот они нас (глагол). "Барыня", карманьола смуты, выражает мужицкую идею равенства тем же глаголом:
Кака барыня ни будь,
Все равно ее...
Убей немца, а потом завали немку. Вот он, солдатский праздник победы. А потом водрузи бутылку донышком вверх!
у Алексиевич:
«Наступаем… Первые немецкие поселки… Мы - молодые. Сильные. Четыре года без женщин. В погребах - вино. Закуска. Ловили немецких девушек и…
Десять человек насиловали одну… Женщин не хватало, население бежало от Советской армии, брали юных. Девочек… Двенадцать-тринадцать лет… Если она плакала, били, что-нибудь заталкивали в рот. Ей больно, а нам смешно. Я сейчас не понимаю, как я мог… Мальчик из интеллигентной семьи… Но это был я…
Единственное, чего мы боялись, чтобы наши девушки об этом не узнали.
Наши медсестры. Перед ними было стыдно…»
как сообщает нам Вики,
Историки Ю. Т. Темиров и А. С. Донец писали, что памятник в Трептов-парке вызывал у граждан Германии иные ассоциации, чем у граждан СССР: для первых он являлся напоминанием о примерно 300 тысячах детей, родившихся у немецких женщин, изнасилованных советскими военнослужащими
осторожно: по клику - нагляднее
Поясняем:
Во время той же немецкой оккупации были вскрыты массовые могилы советских граждан в Виннице. Захоронения на территории огороженного и сделанного запретной зоной парка культуры и отдыха производились в 1938 году. Разница с Катынью была в том, что расстрелы производились не на краю рва, а в подвалах тюрьмы НКВД, затем грузовики отвозили трупы к массовым могилам. Среди тысяч тел многие жители города и окрестных сел узнали своих близких. Все опознанные были в свое время арестованы и приговорены к десяти годам без права переписки. Зная, сколь распространенным был в те годы такой приговор, зная, что он всегда означал расстрел (слухи об этом ходили еще перед войной, очевидным это стало в эпоху реабилитаций), нетрудно сделать вывод, что, возможно, каждая областная тюрьма имела свои «катынские рвы». Как и в Катыни, в Виннице массовые могилы были засажены молодыми деревцами, парк перед войной был снова открыт, над трупами была воздвигнута музыкальная веранда. В каких парках культуры и отдыха, в каких пригородных лесках лежат сотни тысяч теперь уже не трупов, а скелетов расстрелянных?
http://polit.ru/article/2005/03/24/katyn/
Кроме того, обращаю внимание на изыскания Виктора Корба в верификации стихотворения свидетельствами фронтовиков:
Оригинал взят у victor_korb в Григорий Бакланов и Борис Стомахин о рабстве "победителей"
"Победою" проклятой
Своею до сих пор гордитесь вы,
Не стоящие званья человека,
Рабы от Сахалина до Невы,
И тем, что навязали власть Москвы
Европы половине на полвека...
И по сей день расстрелами смердят
Медальки ваши все с усатой харей.
И путинский лизать вы рады зад,
И Крыма одобряете захват...
Плюю вам в морды, сталинские твари!
Борис Стомахин
2015. Москва. СИЗО №5
Полностью - на сайте Патриофил.
...я тут [на войне] впервые услышал об этом рабстве, о том, как люди говорили об этом. На войне мы впервые почувствовали себя свободными. У меня не посадили родителей до войны, потому что они умерли рано. Так, что на себе непосредственно вот этого ужаса 37 года я не испытал... На фронте я почувствовал, что родина без нас не обойдётся: кроме нас, её защитить некому. И это сделало духовно свободным человека. Может быть, впервые там народ разогнулся душой. И после войны были уверены, что так, как до войны, не будет - мы были убеждены, потому что мы возвращались свободные духом... Но сразу завертелась эта машина сталинская, та же, которая довела народ до 41 года, до грани катастрофы. Эта же машина сейчас же завертелась после войны - сразу начались процессы, началось разъединение людей, натравливание людей одних на других. Пошла борьба с низкопоклонством перед Западом, безродными космополитами... лысенковская кампания прошла, кампания против кибернетиков, т.е. кампании за то, чтобы наша страна оставалась жить в изоляции, отставала бы от других стран, жила бы рабским трудом лагерей и колхозов. Самые светлые умы, вспомните, Королёв, Туполев - кто только не сидел в лагерях! Страна, которая изничтожала свой гений, изгоняла и изничтожала или заставляла молчать. Т.е. мы неминуемо шли к тому, к чему мы и пришли.
Григорий Бакланов,
1995, Москва, Радио России
Полностью - на сайте Патриофил.
Оригинал взят у victor_korb в Юрий Левитанский и Борис Стомахин о гордости за "победу"
Европе не свободу вы несли,
А геноцид и рабство в 45-м
(А что другое вы нести могли?),
Насильники и до чужой земли
Охотники... "Победою" проклятой
Своею до сих пор гордитесь вы,
Не стоящие званья человека,
Рабы от Сахалина до Невы,
И тем, что навязали власть Москвы
Европы половине на полвека.
Борис Стомахин
2015. Москва. СИЗО №5
Полностью - на сайте Патриофил.
Я давно стал понимать, что гордиться мне нечем тут... что то, что называют освобождением Восточной Европы, где я участвовал, а я шёл через Румынию, Венгрию, Чехословакию... я уже давно стал понимать, что я им принёс кусок моего же рабства, и мне тут гордиться никак невозможно...
Я давно уже, много лет этот праздник не праздную,.. потому что это день большой печали. Это память о тех миллионах людей, которые погибли, и что самое печальное, самое обидное, что многие из них, огромная часть, погибла не за Родину, нельзя так сказать, потому что они погибли просто от нашей безалаберности, бездарности наших военачальников, от жестокости немилосердной того, что мы позже назвали культом личности. Совершенно несправедливо назвали, ибо это был культ вождя. А культ личности каждого человека - этого у нас не было никогда, к сожалению.
Поэтому для меня это не праздник, тем более, что из моих однополчан мало кто остался. Так что для меня, во всех смыслах, когда наступает день 9 Мая, это день печали большой.
И ещё, я от Вас не скрою то, что меня вдвойне отодвигает от празднования этого, - это то, что власти наши так неприлично эксплуатируют это: опять какие-то дивиденды с этого хотят получить, с этих слёз, искренних слёз этих людей, которые пережили, потеряли, а делать бы этого не должно.
Юрий Левитанский
1995. Москва. Радио России
Полностью - на сайте Патриофил.
Оригинал взят у victor_korb в Булат Окуджава и Борис Стомахин о победе сталинизма
Каратели из банд НКВД,
Заградотрядов горе-"ветераны",
Подонки и рабы - всегда, везде,
Будь то на суше, в воздухе, в воде, -
Парадом тупо прущие бараны...
Когда на Запад бешеной ордой
Пошла лавина орков краснозвездных,
Свой Мордор на штыках неся с собой,
И одного захватчика другой
Сменил - уже спасаться было поздно.
Борис Стомахин
2015. Москва. СИЗО-5
Полностью - на сайте Патриофил.
... Я пошел добровольцем, да. Я был очень такой советский мальчик. Фашисты напали - надо с ними воевать, и я добивался этого долго с приятелями. И, наконец, нас взяли, и попали мы на фронт... И на третий день я понял, какая это грязь и как это отвратительно все... Вот вы спрашивали о победе. Знаете, мне сейчас трудно говорить что-нибудь. Да, воевали. Да, очень большой кровью, часто лишней. Да, победили… А что мы совершили, победив? Да, отстояли свою землю. И отстояли этот страшный режим. Понимаете? Отстояли его... Вот недавно по телевизору... выступил пожилой человек, старик, который, выпучив глаза, истерично стал кричать, как он ненавидит немецких фашистов, за то, что он в лагерях уничтожали людей. Согласен с ним. Но почему же он не сказал о наших лагерях, которыми была заполонена вся Сибирь и все Поволжье, и весь Юг наш, где тоже уничтожали людей? Он или не хочет об этом думать, или просто не думает об этом никогда. Он дитя того времени, его воспитывали так: “Фашисты - плохие, а мы хорошие”. А люди, неспособные к анализу собственной жизни, - это несчастные люди. А большинство воспитывалось в этом духе. Ты не должен думать - за тебя думают, ты делай свое дело, получай свою небольшую зарплату, чтобы прожить и не протянуть ноги, и запомни, что на Западе все умирают с голоду, а мы живем хорошо... Всякому обществу хочется гордиться, а у нас с каждым годом, чем больше мы узнаем, тем меньше поводов для гордости. Понимаете, мы были самое прогрессивное общество, как нам заявляли, самое передовое, самое превосходное, самое лучшее, а теперь, постепенно, вдруг, с появлением новых материалов, с разоблачением прошлого вранья, вдруг начинает выясняться, что мы общество, у которого много недостатков, слабостей, просчетов, преступлений. В общем, ничего особенно такого мы собой не представляем - обычное человеческое общество, и хвастаться нечем... есть вещи, которым мы никак не можем научиться. Вот, например, покаяться в собственных грехах мы не умеем..
Булат Окуджава,
1995. Москва. Радио России
Полностью - на сайте Патриофил.
цикл, видимо, будет продолжен; немало параллелей можно найтиу у Астафьева (напр., здесь). Или Рабичев:
...заходим в дом. Три больших комнаты, две мёртвые женщины и три мёртвые девочки, юбки у всех задраны, а между ног донышками наружу торчат пустые винные бутылки. Я иду вдоль стены дома, вторая дверь, коридор, дверь и ещё две смежные комнаты, на каждой из кроватей, а их три, лежат мёртвые женщины с раздвинутыми ногами и бутылками.
Ну предположим, всех изнасиловали и застрелили. Подушки залиты кровью. Но откуда это садистское желание - воткнуть бутылки? Наша пехота, наши танкисты, деревенские и городские ребята, у всех на Родине семьи, матери, сёстры.
Я понимаю - убил в бою, если ты не убьёшь, тебя убьют. После первого убийства шок, у одного озноб, у другого рвота. Но здесь какая-то ужасная садистская игра, что-то вроде соревнования: кто больше бутылок воткнёт, и ведь это в каждом доме. Нет, не мы, не армейские связисты. Это пехотинцы, танкисты, миномётчики. Они первые входили в дома...
...когда войска наши в Восточной Пруссии настигли эвакуирующееся из Гольдапа, Инстербурга и других оставляемых немецкой армией городов гражданское население. На повозках и машинах, пешком старики, женщины, дети, большие патриархальные семьи медленно по всем дорогам и магистралям страны уходили на запад.
Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек.
Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами.
Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует - нет, скорее, регулирует. Это чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали. Нет, не круговая порука, и вовсе не месть проклятым оккупантам - этот адский смертельный групповой секс.
Вседозволенность, безнаказанность, обезличенность и жестокая логика обезумевшей толпы. Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофер мой Демидов стоял в очереди, а мне мерещился Карфаген Флобера, и я понимал, что война далеко не все спишет. А полковник, тот, что только что дирижировал, не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков.
- Кончай! По машинам!
А сзади уже следующее подразделение. И опять остановка, и я не могу удержать своих связистов, которые тоже уже становятся в новые очереди, а телефонисточки мои давятся от хохота, а у меня тошнота подступает к горлу. До горизонта между гор тряпья, перевернутых повозок трупы женщин, стариков, детей.
Шоссе освобождается для движения. Темнеет. Слева и справа немецкие фольварки. Получаем команду расположиться на ночлег. Это часть штаба нашей армии: командующий артиллерии, ПВО, политотдел. Мне и моему взводу управления достается фольварк в двух километрах от шоссе. Во всех комнатах трупы детей, стариков и изнасилованных и застреленных женщин. Мы так устали, что, не обращая на них внимания, ложимся на пол между ними и засыпаем...
...Шли ожесточенные бои на подступах к Ландсбергу и Бартенштайну. Расположение дивизий и полков медленно, но менялось. Как я уже писал, второй месяц я был командиром взвода управления своей отдельной армейской роты и отдавал распоряжения командирам трех взводов роты о передислокациях и прокладывании новых линий связи между аэродромами, зенитными бригадами и дивизионами, штабами корпусов и дивизий, а также по армейской рации передавал данные о передислокациях в штаб фронта и таким образом находился в состоянии крайнего перенапряжения. И вдруг заходит ко мне мой друг радист младший лейтенант Саша Котлов и говорит:
- Найди себе на два часа замену, на фольварке, всего туда минут двадцать, собралось около ста немок. Моя команда только что вернулась оттуда. Они испуганы, но, если попросишь, дают, лишь бы живыми оставили. Там и совсем молодые есть, а ты дурак, сам себя обрек на воздержание, я же знаю, что у тебя полгода уже не было подруги, мужик ты в конце концов или нет? Возьми ординарца и кого-нибудь из твоих солдат и иди. И я сдался....
...В 1943 году под Дорогобужем я безусловно сочувствовал им и во имя высшего - победы над фашистской Германией и построением коммунистического общества - закрывал глаза на повседневное игнорирование самой сущности этических представлений.
это к насильникам, несущим Европе не свободу, а геноцид, например. И не только Рабичев:
Николай Никулин
Наши разведчики, находившиеся на наблюдательном пункте, воспользовались затишьем и предались веселым развлечениям. Они заперли хозяина и хозяйку в чулан, а затем начали всем взводом, по очереди, портить малолетних хозяйских дочек. Петька, зная, что я не выношу даже рассказов о таких делах, транслировал мне по телефону вопли и стоны бедных девчушек, а также подробно рассказывал о происходящем. Сочные его комментарии напоминали футбольный репортаж. Он знал, что я не имею права бросить трубку, что я не пойду к начальству, так как начальство спит, да и не удивишь его подобными происшествиями - дело ведь обычное! Так он измывался надо мною довольно долго, теша свою подлую душонку.
Григорий Померанц
Как-то, когда в центре был Черевань, к нему бросилась немка, рижанка, хорошо говорившая по-русски, - попросила зайти в бомбоубежище. Там, в большой массе, женщины чувствовали себя в относительной безопасности от насилий. Но и это не всегда помогало. Какой-то лейтенант прошелся, как по гарему, выискал красавицу, киноактрису, и приказал идти за собой. Насытив его, она вернулась. Но лейтенант оказался хорошим товарищем и стал угощать своих друзей - одного, другого, третьего, четвертого. У актрисы уже больше не было сил на них всех. Майор Черевань попытался усовестить компанейского парня; но с того - как с гуся вода. Не было никакой гарантии, что через полчаса он не придет снова.
...По дороге на Берлин
Вьется серый пух перин...
Это не Эренбург, на которого потом посыпались шишки, это Твардовский. Стихи, напечатанные во фронтовой газете, когда славяне жгли и громили пустые немецкие города. Ветер перекатывал тогда волны пуха (в моей памяти он белый, а не серый), и этот белый пух окутал победу сверху донизу. Пух - знак погрома, знак вольной волюшки, которая кружит, насилует, жжет... Убей немца. Мсти. Ты воин-мститель. Переведите это с литературного языка на матерный (на котором говорила и думала вся армия). И совершенно логично прозвучат слова парторга 405-го в балке Тонкой: "Ну ничего, дойдем до Берлина, мы немкам покажем!" Русский мужик не скажет: нас угнетают. Он говорит иначе: вот они нас (глагол). "Барыня", карманьола смуты, выражает мужицкую идею равенства тем же глаголом:
Кака барыня ни будь,
Все равно ее...
Убей немца, а потом завали немку. Вот он, солдатский праздник победы. А потом водрузи бутылку донышком вверх!
у Алексиевич:
«Наступаем… Первые немецкие поселки… Мы - молодые. Сильные. Четыре года без женщин. В погребах - вино. Закуска. Ловили немецких девушек и…
Десять человек насиловали одну… Женщин не хватало, население бежало от Советской армии, брали юных. Девочек… Двенадцать-тринадцать лет… Если она плакала, били, что-нибудь заталкивали в рот. Ей больно, а нам смешно. Я сейчас не понимаю, как я мог… Мальчик из интеллигентной семьи… Но это был я…
Единственное, чего мы боялись, чтобы наши девушки об этом не узнали.
Наши медсестры. Перед ними было стыдно…»
как сообщает нам Вики,
Историки Ю. Т. Темиров и А. С. Донец писали, что памятник в Трептов-парке вызывал у граждан Германии иные ассоциации, чем у граждан СССР: для первых он являлся напоминанием о примерно 300 тысячах детей, родившихся у немецких женщин, изнасилованных советскими военнослужащими
осторожно: по клику - нагляднее