я хочу домой
Я хочу домой.
Я очень хочу домой!
Там потрескавшийся асфальт и пух, летящий над головой,
там зеленые лавочки, где бабушкам можно присесть,
там панельный дом двадцать шесть,
рыжеватый, выгоревший, усталый,
в доме - фиолетовое одеяло
и большая плюшевая гусеница Мурзик. И летний зной.
Я хочу домой.
Я очень хочу домой.
***
Маленькая девочка сидит у стены,
У нее в груди - колючая ржавая железяка,
Маленькая девочка сидит у стены,
не шевелится, не говорит, глаза у нее темны,
да не трожь ее, неживая всяко.
Маленькая девочка сидит у стены.
Маленькой девочке в августе двадцать пять.
У нее от таблеток - цветные объемные сны,
в которых она всегда умеет летать.
Маленькая девочка сидит у стены,
Маленькая девочка уткнулась в колени.
У нее четыре работы и две войны,
в которых она ничего не изменит.
Пахнет так, как будто яблоко здесь гниет.
День июньский от зноя течет и мается.
Девочка сидит. Железо в груди у нее
колется, болит и не вынимается.
***
Я хочу домой, говорю. И можно бы взять билет,
доехать - пятьсот километров и ночь в дороге.
Но я сижу у стенки, не выключая свет,
подтянув к подбородку ноги.
Я до сих пор не люблю темноту. Рука сведена.
Воспоминанья кусают, едва лишь копнуты.
Мама, почему, когда я плачу одна,
ты не придешь из соседней комнаты?
***
Я хочу домой, я очень хочу домой,
Там такой троллейбус рогатый ходит, смешной,
рядом с домом - вишенка, посаженная мной.
Крышки погребов (прыгнешь - и гулкий звон),
распадается связь времен,
шестьсот двадцатый микрорайон
летом сочен и ярко-зелён.
Серые головы одуванчиков - дунешь, и полетят.
Дома - мама, папа и брат.
Вкусно пахнет жареная картошка.
Тошно мне, Господи, тошно, как же мне тошно.
***
Дома нет для тех, у кого железо в груди
(прозвучало так, словно - «бога нет»).
Потому что кто с раной своей - тот всегда один,
Даже если его любит весь белый свет.
Потому что такую дырку - не починить,
и колючее, ржавое, острое - не убрать,
потому-то пуповиною вьется нить
(даже если тебе в августе двадцать пять)
в то кошмарное, детское, когда ты плачешь одна,
потому что накричали, поймавши на баловстве,
а мама в соседней комнате, и походка ее слышна,
но не подойдет погладить по голове.
***
А в Днепре вода темна, холодна, чужда,
забирай заботы-печали мои, вода,
забирай тоску, одинокость мою бери,
и прогорклую обиду, что там, внутри,
все горит, печали мои храня,
всю обиду на тех, кто не любил меня.
Забирай, вода, и с ним уходи,
и колючее железо в моей груди.
***
Я сижу у стены, от лампочки - желтый остров
света посреди темноты, и тени легки.
…А на самом-то деле - любили, и очень, просто
даже взрослые часто ужасные дураки.
За пятьсот километров - дома - тихо. Рассвет живой.
Мама поднимается - кашу варить на завтрак.
Можно взять билет - и прямо даже на завтра.
Я хочу домой.
Я очень хочу домой.
Я очень хочу домой!
Там потрескавшийся асфальт и пух, летящий над головой,
там зеленые лавочки, где бабушкам можно присесть,
там панельный дом двадцать шесть,
рыжеватый, выгоревший, усталый,
в доме - фиолетовое одеяло
и большая плюшевая гусеница Мурзик. И летний зной.
Я хочу домой.
Я очень хочу домой.
***
Маленькая девочка сидит у стены,
У нее в груди - колючая ржавая железяка,
Маленькая девочка сидит у стены,
не шевелится, не говорит, глаза у нее темны,
да не трожь ее, неживая всяко.
Маленькая девочка сидит у стены.
Маленькой девочке в августе двадцать пять.
У нее от таблеток - цветные объемные сны,
в которых она всегда умеет летать.
Маленькая девочка сидит у стены,
Маленькая девочка уткнулась в колени.
У нее четыре работы и две войны,
в которых она ничего не изменит.
Пахнет так, как будто яблоко здесь гниет.
День июньский от зноя течет и мается.
Девочка сидит. Железо в груди у нее
колется, болит и не вынимается.
***
Я хочу домой, говорю. И можно бы взять билет,
доехать - пятьсот километров и ночь в дороге.
Но я сижу у стенки, не выключая свет,
подтянув к подбородку ноги.
Я до сих пор не люблю темноту. Рука сведена.
Воспоминанья кусают, едва лишь копнуты.
Мама, почему, когда я плачу одна,
ты не придешь из соседней комнаты?
***
Я хочу домой, я очень хочу домой,
Там такой троллейбус рогатый ходит, смешной,
рядом с домом - вишенка, посаженная мной.
Крышки погребов (прыгнешь - и гулкий звон),
распадается связь времен,
шестьсот двадцатый микрорайон
летом сочен и ярко-зелён.
Серые головы одуванчиков - дунешь, и полетят.
Дома - мама, папа и брат.
Вкусно пахнет жареная картошка.
Тошно мне, Господи, тошно, как же мне тошно.
***
Дома нет для тех, у кого железо в груди
(прозвучало так, словно - «бога нет»).
Потому что кто с раной своей - тот всегда один,
Даже если его любит весь белый свет.
Потому что такую дырку - не починить,
и колючее, ржавое, острое - не убрать,
потому-то пуповиною вьется нить
(даже если тебе в августе двадцать пять)
в то кошмарное, детское, когда ты плачешь одна,
потому что накричали, поймавши на баловстве,
а мама в соседней комнате, и походка ее слышна,
но не подойдет погладить по голове.
***
А в Днепре вода темна, холодна, чужда,
забирай заботы-печали мои, вода,
забирай тоску, одинокость мою бери,
и прогорклую обиду, что там, внутри,
все горит, печали мои храня,
всю обиду на тех, кто не любил меня.
Забирай, вода, и с ним уходи,
и колючее железо в моей груди.
***
Я сижу у стены, от лампочки - желтый остров
света посреди темноты, и тени легки.
…А на самом-то деле - любили, и очень, просто
даже взрослые часто ужасные дураки.
За пятьсот километров - дома - тихо. Рассвет живой.
Мама поднимается - кашу варить на завтрак.
Можно взять билет - и прямо даже на завтра.
Я хочу домой.
Я очень хочу домой.