Жилец
По дому, в котором я одна, кто-то ходит, медленно и тихо. Я узнаю его по натужному скрипу чердака, по легкому, едва уловимому колебанию стены - будто на нее кто-то оперся, по примятости ковров, по щелям в неплотно запертых балконных дверях.
Я думаю, так медленно сходят - нет, скорей сбродят - сбродят с ума. В этом нет ничего для меня страшного, и именно потому чувствуется безумие. Пока ты нормален, ты напуган любым отклонением, любой угрожающей равновесию мыслью. И только тогда, когда ты все уже про себя понял, можно жить, наконец, в большом одиноком доме, деля его с тем, кто иногда наклоняется к твоим цветам, перебирая листья - путь даже ты видишь только этот перебор.
Читая биографии, я начинаю думать, что талантливые люди часто бывают ненормальными. Это, к сожалению, не относится ко мне: мои странности никогда не были связаны ни с каким даром. Я пишу это не для того, чтобы отозваться о себе нехорошо: просто мне всегда казалось, что честность лучше иллюзий. Между тем, пока я пишу, он пытался открыть кран в ванной, да передумал - я слышала гулкое капанье, прерывавшееся тишиной. Я думаю, надо набрать ему тазик воды. Все-таки трудно быть деликатным и жить при этом неприглашенным в чужом доме.
В детстве - я мало помню, но думаю, что у меня было обычное детство - нередко появляются выдуманные друзья. Их любят показывать в фильмах и описывать в книгах, как неких драматических персонажей, потерянных навсегда для того или иного героя. Ничего подобного со мной никогда не случалось. Конечно, в моем доме и раньше были жильцы. Но я не выдумала их, не обретая и не теряя: они приходили и уходили сами, в ненавязчивой манере доброжелательных прохожих, ни о чем меня не спросив. Я никогда о них не переживала: грусть кажется мне попыткой удержать того, кто не хочет более здесь находиться.
Между тем, я снова слышу скрип с чердака. Я думаю, он выбрал чердак, как любимое место, из прекрасной, неведомой многим учтивости и уважения к чужому пространству. Я давно там не убирала и именно поэтому еще долго не буду.
Иногда, когда день мой заканчивается, и не с кем перекинуться словом, я приписываю ему черты людей, которых когда-то знала. Я рисую брови на его лице, воображаю прическу, походку. Тогда мне кажется, что он вот-вот отречется от своего бессловесного существования, сядет со мной рядом, начнет говорить и разрушит одиночество, окружающее меня уютным коконом. Но это лишь мои иллюзии: он неизменно тушуется и выбирает чердак. И я слышу, как он опирается о старые планки несуществующей рукой, сдувает пыль бесплотными губами и садится на пол с грустной, ироничной улыбкой того, кто был на волосок от мечты; на выдох от жизни.
Я думаю, так медленно сходят - нет, скорей сбродят - сбродят с ума. В этом нет ничего для меня страшного, и именно потому чувствуется безумие. Пока ты нормален, ты напуган любым отклонением, любой угрожающей равновесию мыслью. И только тогда, когда ты все уже про себя понял, можно жить, наконец, в большом одиноком доме, деля его с тем, кто иногда наклоняется к твоим цветам, перебирая листья - путь даже ты видишь только этот перебор.
Читая биографии, я начинаю думать, что талантливые люди часто бывают ненормальными. Это, к сожалению, не относится ко мне: мои странности никогда не были связаны ни с каким даром. Я пишу это не для того, чтобы отозваться о себе нехорошо: просто мне всегда казалось, что честность лучше иллюзий. Между тем, пока я пишу, он пытался открыть кран в ванной, да передумал - я слышала гулкое капанье, прерывавшееся тишиной. Я думаю, надо набрать ему тазик воды. Все-таки трудно быть деликатным и жить при этом неприглашенным в чужом доме.
В детстве - я мало помню, но думаю, что у меня было обычное детство - нередко появляются выдуманные друзья. Их любят показывать в фильмах и описывать в книгах, как неких драматических персонажей, потерянных навсегда для того или иного героя. Ничего подобного со мной никогда не случалось. Конечно, в моем доме и раньше были жильцы. Но я не выдумала их, не обретая и не теряя: они приходили и уходили сами, в ненавязчивой манере доброжелательных прохожих, ни о чем меня не спросив. Я никогда о них не переживала: грусть кажется мне попыткой удержать того, кто не хочет более здесь находиться.
Между тем, я снова слышу скрип с чердака. Я думаю, он выбрал чердак, как любимое место, из прекрасной, неведомой многим учтивости и уважения к чужому пространству. Я давно там не убирала и именно поэтому еще долго не буду.
Иногда, когда день мой заканчивается, и не с кем перекинуться словом, я приписываю ему черты людей, которых когда-то знала. Я рисую брови на его лице, воображаю прическу, походку. Тогда мне кажется, что он вот-вот отречется от своего бессловесного существования, сядет со мной рядом, начнет говорить и разрушит одиночество, окружающее меня уютным коконом. Но это лишь мои иллюзии: он неизменно тушуется и выбирает чердак. И я слышу, как он опирается о старые планки несуществующей рукой, сдувает пыль бесплотными губами и садится на пол с грустной, ироничной улыбкой того, кто был на волосок от мечты; на выдох от жизни.