Семейные хроники - часть вторая
Мой дедушка Борис Моисеевич (Борка Мойшов) Шендерович, родился в Шклове 13 марта 1889 г. (22 2-го адара по еврейскому календарю), его отец, Моисей, был очень набожным человеком. Мою прабабушку звали Сора-Лея, и у них было пять дочерей и четыре сына (старший Гирш-Лейб родился 17 декабря 1885 г., 21 тевета, расстрелян 10 января 1938 г. по обвинению в шпионаже, средний Идель родился 14 марта 1887 г., 1-го нисана, и умер, не дожив до года), но о дедушкиных братьях и сестрах я подробно расскажу в следующий раз, а пока о нем самом.
Он окончил гимназию, затем фельдшерское училище в Смоленске.
Вот несколько его фотографий предвоенной поры:
Эта сделана 20 января 1914 г.
На этой фотографии стоит дата: 1909.
Вероятно и эта сделана примерно тогда же:
За год или два до начала Первой мировой войны они с бабушкой поженились, и в 1916 г. родился их первый сын Соломон (Моня). О нем подробно тоже в следующий раз.
С началом войны дедушку призвали в армию, он служил фельдшером.
Во время Гражданской войны родился второй сын, который умер младенцем от воспаления легких. Потом очень долго детей не было, и только в 1927 г. родилась моя мама - единственная дочка, поздняя и ужасно любимая всеми, особенно отцом.
После революции дедушка поехал в Москву, где учился у известного профессора Сперанского.
К началу 30-х годов он становится известным в Могилеве педиатром.
В 1933 или 1934 г. его арестовали первый раз - "за золото". Несколько дней продержали в тюрьме, добиваясь выдачи ценностей.
Арест во второй раз "за шпионаж" был намного серьезней. Тогда дедушку, уже главврача детской больницы, арестовали по доносу его коллеги, заведующей отделением, стремившейся занять его место. (Надо заметить, что ей это удалось). Его обвиняли в отравлении детей, находящихся на излечении в его больнице, в том, что он хранил дома под кроватью пушку, а также в том, что работал на американскую разведку и передавал в Америку через сестер, которые жили в Ленинграде, зашитые в тушки кур шпионские донесения своему младшему брату Александру (с которым на тот момент даже переписка прервалась, не говоря уже обо всем остальном). Александр уехал туда, спасаясь от призыва в царскую армию, одновременно с братом моей бабушки, Моисеем Колодкиным (дядей Мишей), но Моисей затем вернулся после революции.
Дедушку сильно избивали, выбили все зубы, переломали ребра. Он просидел в тюрьме несколько месяцев, после чего его, полуживого, перевели в тюремную больницу, и там одна из медсестер, несмотря на огромный риск, передала от него письмо бабушке. В письме рассказывалось, как его пытают и в чем требуют сознаться. Бабушка поехала с этим письменным свидетельством творящегося в тюрьме беззакония и произвола в Москву к Вышинскому. И даже попала к нему на прием. Вышинский прочитал письмо и ответил, что такого не может быть. Сказал: "Езжайте спокойно домой, ваш муж будет там вас ждать".
Дома бабушку никто не ждал, и она сразу же пошла в НКВД, уверенная, что по слову генерального прокурора мужа немедленно отпустят. Домой она уже не вернулась - ее, естественно, тоже арестовали.
Арестовали также и медсестру, передавшую записку заключенного. Потом дедушку пытали в соседней камере - клали ему на грудь доску и качались на ней. Бабушка слышала его крики и кричала через стену: "Боря, подпиши!".
О шпионской и антисоветской деятельности родителей энкэвэдисты приходили допрашивать даже мою маму, которой тогда было лет 11. Родители бабушки срочно отправили ее в Москву к старшему брату Моне. Потом она жила у дяди Миши и тети Иды.
В 1939 г. сместили Ягоду и пришедший ему на смену Ежов, решил "легализовать" репрессии. Был неожиданно устроен трибунал. Дедушка и бабушка на суде от всего отказались и рассказали, как из них выбивали показания. В общем, случилось чудо, и их освободили и даже дали путевку в санаторий для поправки здоровья.
Бабушку выпустили на день раньше, благодаря чему весь Могилев узнал о скором освобождении дедушки. К этому моменту у ворот тюрьмы собралась половина города (в Могилеве и окрестностях практически не было семьи, в которой бы он не лечил детей), и домой его несли на руках - сам идти он был не в состоянии.
Эти две фотографии сделаны в санатории.
Маме ее бабушка с дедушкой прислали телеграмму: "Родители выздоровели. Возвращайся". Дедушка вновь стал работать врачом в госпитале, в детскую больницу он больше не вернулся.
Когда началась война, Шендерович был назначен главврачом медпункта при штабе ПВО. Он отправил бабушку с ее отцом Ехиелем и мою маму в эвакуацию с госпиталем - им удалось уехать буквально последним эшелоном, который в пути разбомбили, а им чудом удалось уцелеть. А сам дедушка эвакуироваться не смог.
До недавнего времени ничего не было известно о его дальнейшей судьбе. И вот в августе этого года маме позвонила женщина, которая представилась Идой Шендерович (они потом долго пытались понять, не родственницы ли, но кажется все-таки нет), сотрудницей могилевского архива. Она пишет книгу о евреях Могилева, погибших во время войны, и приезжала в Израиль в командировку - искать материалы в Яд ва-Шеме (UPD: книга давно издана и выложена в сеть, в ней содержится мамин рассказ, также эта история рассказана и в книге "Фото как хокку" под редакцией Бориса Акунина). Там она обнаружила заполненную мамой по приезде в Израиль анкету на своего отца и нашла в телефонном справочнике мамин нынешний телефон. Мы договорились встретиться, и на следующий день вместе с мамой отправились к ней в гостиницу. Мама рассказала ей то, что знала, а она - то немногое, что ей удалось узнать о судьбе дедушки в период оккупации. Вот отрывок из ее статьи:
"Сохранившиеся в архиве отдельные документы позволили проследить судьбу нескольких врачей-евреев: заведующей тубдиспансера (Пионерская, 11-13) Боярской Доры Борисовны, 1890 г.р., заведующего детским отделением больницы и врача детского дома (Каляева, 12) Шендеровича Бориса Моисеевича, 1889 г.р. и заведующей венерическим отделением Усвятцевой Анны Михайловны, 1898 г.р.
Эти высококвалифицированные врачи по специальному распоряжению германского командования получили разрешение работать в лечебных учреждениях и проживать вне гетто. Зарплаты они не получали, но могли питаться в больничной столовой. Причем, Боярской выдавали 2 хлебных пайка и обеда, очевидно, для ее дочери или сестры Боярской Полины Борисовны, 1917 г.р. Еще 8 ноября Степанов докладывал в службу порядка, что немецкая полиция безопасности разрешила Боярской Доре проживать вне гетто и работать в тубдиспансере. Хотя еще 1 декабря 1941 г. Степанов подписал распоряжение о выдаче пайков своим коллегам - врачам-евреям, в течение декабря все они были арестованы (ф.271, оп.1, д.78, лл. 18, 29, 54, 102; ф.271, оп.1, д.63, л.29).
В архивных документах удалось разыскать 331 имя арестованных и, скорее всего, уничтоженных немцами и полицейскими евреев Могилева, содержавшихся в арестном доме СД с начала оккупации и до конца 1942 г., и 12 имен людей, пытавшихся их спасти".
Из этих документов явствует, что до декабря 1941 г. дедушка не только был жив, но и как особо ценный специалист работал в немецком госпитале. Ну а потом они привезли своих врачей и евреи стали уже не нужны...
Есть еще одно свидетельство члена могилевского подполья, который видел дедушку в тюрьме.
Ну а что было дальше - расстреляли ли его там же в Могилеве (что вероятнее всего) или увезли в концлагерь в Германию, не знает уже никто...
Последняя фотография бабушки, сделанная незадолго до ее смерти:
О том, как мама с бабушкой пережили войну, я расскажу обязательно, но опять же не сегодня.
Он окончил гимназию, затем фельдшерское училище в Смоленске.
Вот несколько его фотографий предвоенной поры:
Эта сделана 20 января 1914 г.
На этой фотографии стоит дата: 1909.
Вероятно и эта сделана примерно тогда же:
За год или два до начала Первой мировой войны они с бабушкой поженились, и в 1916 г. родился их первый сын Соломон (Моня). О нем подробно тоже в следующий раз.
С началом войны дедушку призвали в армию, он служил фельдшером.
Во время Гражданской войны родился второй сын, который умер младенцем от воспаления легких. Потом очень долго детей не было, и только в 1927 г. родилась моя мама - единственная дочка, поздняя и ужасно любимая всеми, особенно отцом.
После революции дедушка поехал в Москву, где учился у известного профессора Сперанского.
К началу 30-х годов он становится известным в Могилеве педиатром.
В 1933 или 1934 г. его арестовали первый раз - "за золото". Несколько дней продержали в тюрьме, добиваясь выдачи ценностей.
Арест во второй раз "за шпионаж" был намного серьезней. Тогда дедушку, уже главврача детской больницы, арестовали по доносу его коллеги, заведующей отделением, стремившейся занять его место. (Надо заметить, что ей это удалось). Его обвиняли в отравлении детей, находящихся на излечении в его больнице, в том, что он хранил дома под кроватью пушку, а также в том, что работал на американскую разведку и передавал в Америку через сестер, которые жили в Ленинграде, зашитые в тушки кур шпионские донесения своему младшему брату Александру (с которым на тот момент даже переписка прервалась, не говоря уже обо всем остальном). Александр уехал туда, спасаясь от призыва в царскую армию, одновременно с братом моей бабушки, Моисеем Колодкиным (дядей Мишей), но Моисей затем вернулся после революции.
Дедушку сильно избивали, выбили все зубы, переломали ребра. Он просидел в тюрьме несколько месяцев, после чего его, полуживого, перевели в тюремную больницу, и там одна из медсестер, несмотря на огромный риск, передала от него письмо бабушке. В письме рассказывалось, как его пытают и в чем требуют сознаться. Бабушка поехала с этим письменным свидетельством творящегося в тюрьме беззакония и произвола в Москву к Вышинскому. И даже попала к нему на прием. Вышинский прочитал письмо и ответил, что такого не может быть. Сказал: "Езжайте спокойно домой, ваш муж будет там вас ждать".
Дома бабушку никто не ждал, и она сразу же пошла в НКВД, уверенная, что по слову генерального прокурора мужа немедленно отпустят. Домой она уже не вернулась - ее, естественно, тоже арестовали.
Арестовали также и медсестру, передавшую записку заключенного. Потом дедушку пытали в соседней камере - клали ему на грудь доску и качались на ней. Бабушка слышала его крики и кричала через стену: "Боря, подпиши!".
О шпионской и антисоветской деятельности родителей энкэвэдисты приходили допрашивать даже мою маму, которой тогда было лет 11. Родители бабушки срочно отправили ее в Москву к старшему брату Моне. Потом она жила у дяди Миши и тети Иды.
В 1939 г. сместили Ягоду и пришедший ему на смену Ежов, решил "легализовать" репрессии. Был неожиданно устроен трибунал. Дедушка и бабушка на суде от всего отказались и рассказали, как из них выбивали показания. В общем, случилось чудо, и их освободили и даже дали путевку в санаторий для поправки здоровья.
Бабушку выпустили на день раньше, благодаря чему весь Могилев узнал о скором освобождении дедушки. К этому моменту у ворот тюрьмы собралась половина города (в Могилеве и окрестностях практически не было семьи, в которой бы он не лечил детей), и домой его несли на руках - сам идти он был не в состоянии.
Эти две фотографии сделаны в санатории.
Маме ее бабушка с дедушкой прислали телеграмму: "Родители выздоровели. Возвращайся". Дедушка вновь стал работать врачом в госпитале, в детскую больницу он больше не вернулся.
Когда началась война, Шендерович был назначен главврачом медпункта при штабе ПВО. Он отправил бабушку с ее отцом Ехиелем и мою маму в эвакуацию с госпиталем - им удалось уехать буквально последним эшелоном, который в пути разбомбили, а им чудом удалось уцелеть. А сам дедушка эвакуироваться не смог.
До недавнего времени ничего не было известно о его дальнейшей судьбе. И вот в августе этого года маме позвонила женщина, которая представилась Идой Шендерович (они потом долго пытались понять, не родственницы ли, но кажется все-таки нет), сотрудницей могилевского архива. Она пишет книгу о евреях Могилева, погибших во время войны, и приезжала в Израиль в командировку - искать материалы в Яд ва-Шеме (UPD: книга давно издана и выложена в сеть, в ней содержится мамин рассказ, также эта история рассказана и в книге "Фото как хокку" под редакцией Бориса Акунина). Там она обнаружила заполненную мамой по приезде в Израиль анкету на своего отца и нашла в телефонном справочнике мамин нынешний телефон. Мы договорились встретиться, и на следующий день вместе с мамой отправились к ней в гостиницу. Мама рассказала ей то, что знала, а она - то немногое, что ей удалось узнать о судьбе дедушки в период оккупации. Вот отрывок из ее статьи:
"Сохранившиеся в архиве отдельные документы позволили проследить судьбу нескольких врачей-евреев: заведующей тубдиспансера (Пионерская, 11-13) Боярской Доры Борисовны, 1890 г.р., заведующего детским отделением больницы и врача детского дома (Каляева, 12) Шендеровича Бориса Моисеевича, 1889 г.р. и заведующей венерическим отделением Усвятцевой Анны Михайловны, 1898 г.р.
Эти высококвалифицированные врачи по специальному распоряжению германского командования получили разрешение работать в лечебных учреждениях и проживать вне гетто. Зарплаты они не получали, но могли питаться в больничной столовой. Причем, Боярской выдавали 2 хлебных пайка и обеда, очевидно, для ее дочери или сестры Боярской Полины Борисовны, 1917 г.р. Еще 8 ноября Степанов докладывал в службу порядка, что немецкая полиция безопасности разрешила Боярской Доре проживать вне гетто и работать в тубдиспансере. Хотя еще 1 декабря 1941 г. Степанов подписал распоряжение о выдаче пайков своим коллегам - врачам-евреям, в течение декабря все они были арестованы (ф.271, оп.1, д.78, лл. 18, 29, 54, 102; ф.271, оп.1, д.63, л.29).
В архивных документах удалось разыскать 331 имя арестованных и, скорее всего, уничтоженных немцами и полицейскими евреев Могилева, содержавшихся в арестном доме СД с начала оккупации и до конца 1942 г., и 12 имен людей, пытавшихся их спасти".
Из этих документов явствует, что до декабря 1941 г. дедушка не только был жив, но и как особо ценный специалист работал в немецком госпитале. Ну а потом они привезли своих врачей и евреи стали уже не нужны...
Есть еще одно свидетельство члена могилевского подполья, который видел дедушку в тюрьме.
Ну а что было дальше - расстреляли ли его там же в Могилеве (что вероятнее всего) или увезли в концлагерь в Германию, не знает уже никто...
Последняя фотография бабушки, сделанная незадолго до ее смерти:
О том, как мама с бабушкой пережили войну, я расскажу обязательно, но опять же не сегодня.