Ученик-поручик-студент...вместо эпилога
Вместо эпилога
В эту ночь просвирня вытегорской церкви мучеников Кирика и Улиты Евлампия Никаноровна спала плохо. Сначала заснуть не могла, а потом стали такие сны сниться, что рассказать кому - должности лишишься. Отцы церкви ведь еще в 1551 году на Стоглавом соборе постановили, что печь просфоры может только вдова или девица старше 50. Чтобы, значит, хульных мыслей у нее не возникало.
То есть у Макара Кузьмича, соседа Евлампии Никаноровны и в 70 хульные мысли возникают, а ей с 1551 года не положено было помыслить ни о чем, аще как о кринах сельных.
Ну конечно, с другой стороны, Евлампия была не только просвирня, а еще и бывший бухгалтер. Просто, как отремонтировали церковь, так решили при ней печь просфоры, а потом еще и хлеб, и плюшки, и куличи к Пасхе. Брали сами, туристы, которых последнее время стало много,тоже охотно покупали, и в конце концов Евлампия распрощалась со своей уже порядком надоевшей работой и занялась выпечкой. Сын смеялся:
- Смотри, плюшки твои даже французы и немцы с собой увозят, а на квартальные отчеты такого спроса не было.
Так что может и ничего, что что-то снится. Про бухгалтеров же ничего Стоглавый собор не написал, значит, им можно.
Так вот, привиделось Евлампии Никаноровне непонятное. Будто идет она по бережку реки Песья Деньга, кругом красота, свежесть и вдруг откуда не возьмись козел. Да не простой. С одного боку вроде козел-козлом, а с другого заезжий дачник, про которого говорили, что приехал он в Вытегру что-то писать в журналы.
В жизни, не во сне, этот дачник брал у просвирни козье молоко и говорил при этом какие-то странные слова. Козу ее Райку обозвал "архетипом" и "классикой деревенского быта", а про себя сообщил, что "припадает к истокам". Хотя на самом деле никуда не припадал, а спал до обеда, потом шлялся по деревне в коротких штанах, да ел творог.
Насчет "архетипа" Евлампия Никаноровна даже советовалась с батюшкой. Отец Александр ее успокоил, сказал, что в этом обиды для Райки нет, но просвирня все равно побрызгала козу святой водой.
И вот этот-то полу-козел, полу-дачник и явился Евлампии во сне под пятницу. При виде ее он встал на задние лапы и похабным голосом заблеял песню про Прованс, которую недавно передавали по телевизору. Пел и пританцовывал, гнусно подергивая хвостом.
В общем, день начался странно.
А к обеду случилось вообще небывалое. Почтальонша Лида принесла просвирне огромный конверт из желтоватой крафт-бумаги, весь обклеенный марками. А из этого конверта вывалилась куча листочков, на которых мелким шрифтом сообщалось, что в Ницце на 95-м году жизни скончался князь Белосельский-Белозерский, участник Сопротивления, автор уважаемой в научных кругах монографии "История петровского барокко", запрещенной в союзе книги " От барокко до барака (деградация архитектуры в СССР)" и научный консультант Питера Акройда.
- Вот новость так новость, до девяноста пяти лет человек дожил и умер, - подумала Евлампия, перекрестилась и хотела уже сунуть эти бумаги к лучинам на растопку, но потом подумала, что надо посмотреть, не дачнику ли был этот конверт, скользнула взглядом ниже и прочла, что оказывается ее папа Никанор Иванович Суржиков вовсе и не Суржиков, а князь Белосельский-Белозерский, племянник этого, умершего в Ницце, и старый князь вместе со своей родней с начала перестройки их искал и в завещании своем отказал потомкам старшего брата особняк в Ницце, акции многих компаний и ресторан "Чайный караван" на Лазурном берегу. А так же в память о своем брате, первопоходнике и студенте архитектурного отделения Санкт-Петербургской Академии Художеств он учредил две стипендии для стажировки в Италии русских студентов, изучающих архитектуру. И еще оказалось, что" важную роль в установлении родства", как было написано в письме, сыграло то, что ее сына зовут Прохор. Будто был какой-то Прохор в незапамятное время, на внучке которого женился Белосельский-Белозерский, пошла расти эта веточка на родословном древе и появилось в княжеской семье это совсем не княжеское имя. Евлампия вспомнила, как ее папа настаивал, чтобы внука назвали Прошей. Никогда обычно голоса не повышал, не давил, а тут разволновался и сказал вдруг: "Назовем по-другому, нас вообще никогда не найдут".
- Кто не найдет? - спросила тогда Евлампия.
- Да я так это, так , - смущенно ответил ей папа.
Так и вышло, что хотели они с мужем назвать сына по- модному Глебом или Арсением, а стал он Прошей.
Вспомнила еще как зимой сын звонил ей из Москвы с рассказом о том, что у них в МАРХИ началась история архитектуры и преподаватель сразу спросил его, знает ли он такого архитектора Прохора Еремеева- Оршанского.
- Ты прикинь, мам, - говорил ей сын,- триста лет прошло, а Марк Захарович говорит, я на него похож, Это, - говорит, - всего ничего для истории, не больше десяти поколений. А еще говорит, что он крут был зашибенски, сформировал и внес, и в Европе его очень чтут, но при СССР не любили, потому что он был не сын крестьянки и двух рабочих, а вполне себе дворянин и Петр ему там что-то подарил, а Елизавета пожаловала. Ну история как про Ломоносова с Шуваловым: одного вознесли, а про другого забыли, оценив заслуги по классовому признаку.
- Я говорю ему, - рассказывал Прошка, - что родней своей вполне доволен и не буду как девочки в общаге придумывать, что от князей Болконских произошел или от графа Вронского. У меня все как у людей. Прадед сидел, воевал, погиб, дед всю жизнь в школе работал учителем математики и черчения, заслуженный учитель, бабушка - бухгалтер. Мама тоже была экономистом, теперь вот печет и выучилась на курсах, иконы реставрирует. Отец как приехал в Вытегру по распределению, так всю жизнь в больнице проработал, когда умер от инфаркта, весь город его провожал. Его отец, дед мой второй - тоже врач. У него в предках какие-то иностранцы были, потому что прадед сидел за родственную связь то ли с румынским то ли с угандийским подпольем. Его в 1942 под Сталинград прямо в тюремном ватнике привезли, оперировать некому было.А в 1945 он уже полковником медицинской службы был. Что мне себе в родне поручиков Голицыных и корнетов Оболенских искать? А он мне говорит:
- Идите, Дымов, сфотографируйтесь, вам два пропуска надо будет сделать: в военно-исторический архив и в архив МИД, Еремеев-Оршанский - тема вашей курсовой. А еще потратьте десять минут на фотошоп, сделайте фото ваши в сепии и посмотрите на себя. И родственников пораспрашивайте про свою родословную.
Я пропуска сделал, в архивах порылся, кое что выгуглил: это не на курсовую, на роман целый тянет. Такую Дюму можно развести. А можно в духе Пикуля чего-нибудь написать, "Циркулем и шпагой", к примеру, или под Дена Брауна закосить - роман "Код Сантини".
Курсовой Прошка уже защитил и даже собирался осенью на международную молодежную конференцию в Питер с докладом : "Петровское барокко- ученичество, вызов или попытка общероссийской иеротопии?", а сейчас должен был приехать домой на каникулы.
В полученном Евлампией письме и про Прохора этого все было написано подробно, но читать все внимательно она не могла, слезы не давали. Обидно было и за папу, и за родственника, и за то, что вот не повидались. Но письму она поверила сразу, знала, что у нас и не такое было и бывает.
В конце огромного послания представитель адвокатской конторы "Дорман, Шлихт и Розанов" сообщал, что поскольку ему неизвестно отношение г.Суржиковой к авиаперелетам, то он взял на себя смелость забронировать ей билет на поезд Москва - Ницца за счет конторы, а так же напомнить, что надо срочно обратиться за загранпаспортом, поскольку обнаружившиеся во Франции родственники жаждут припасть, обнять и "юридически зафиксировать факт вступления в права наследства".
Вечером Евлампия собрала военный совет. Присутствовали почтальон Лида, попадья матушка Ксения, библиотекарша Катя и сосед Макар Кузьмич. Дачника решили не звать.
Единогласно было решено ехать. Дальше начались прения.
Лида говорила, что все надо зафотографировать и посылать заметки о поездке в местные газеты. Макар Кузьмич потирал руки и радовался, что дачник умоется и утрется, не он тут самый культурный.
Библиотекарша, краснея, сказала :
- Понимаете, Евлампия, Вам надо переодеться.
- Ну естественно, - удивилась просвирня. - Не в халате же я поеду. У меня есть костюм трикотажный приличный, туфли хорошие. Блузку белую надену.
- Нет! - воскликнула попадья. Тут надо что-то другое. Костюмом тут не обойдешься.
Она подняла глаза к потолку, потом сделал рукой какое-то странное движение, как будто закручивала лампочку, и уверенно продолжила:
- Надо срочно ехать в Череповец. Вам нужна шляпа.
- Зачем в Череповец, - удивилась Евлампия. - Проша в Москве еще сегодня и завтра, у него на воскресенье билет. Взяла телефон, написала:
- Prikinj, ya knjajna i edu v Niccu. Nujna shljapa. Priedeshj - rasskaju.
Через пару минут телефон пискнул. Евлампия прочла ответ:
- OK. Kuplu v stile strogie sljozy. Tebe pojdjot.))
- Молодец Проша, всегда что-нибудь придумает, - умиленно сказала Лида.
Евлампия гордо улыбнулась.
- Ну а что там с предками? - спросила Катя.
- Тут много написано, - просвирня разложила на столе пачку листов.
- Ну так мы и не торопимся, давай, Лампа, начинай читать, - матушка Ксения была вся внимание.
Евлампия взяла в руки первую страницу...
Конец.
© 2013
Click to viewВ эту ночь просвирня вытегорской церкви мучеников Кирика и Улиты Евлампия Никаноровна спала плохо. Сначала заснуть не могла, а потом стали такие сны сниться, что рассказать кому - должности лишишься. Отцы церкви ведь еще в 1551 году на Стоглавом соборе постановили, что печь просфоры может только вдова или девица старше 50. Чтобы, значит, хульных мыслей у нее не возникало.
То есть у Макара Кузьмича, соседа Евлампии Никаноровны и в 70 хульные мысли возникают, а ей с 1551 года не положено было помыслить ни о чем, аще как о кринах сельных.
Ну конечно, с другой стороны, Евлампия была не только просвирня, а еще и бывший бухгалтер. Просто, как отремонтировали церковь, так решили при ней печь просфоры, а потом еще и хлеб, и плюшки, и куличи к Пасхе. Брали сами, туристы, которых последнее время стало много,тоже охотно покупали, и в конце концов Евлампия распрощалась со своей уже порядком надоевшей работой и занялась выпечкой. Сын смеялся:
- Смотри, плюшки твои даже французы и немцы с собой увозят, а на квартальные отчеты такого спроса не было.
Так что может и ничего, что что-то снится. Про бухгалтеров же ничего Стоглавый собор не написал, значит, им можно.
Так вот, привиделось Евлампии Никаноровне непонятное. Будто идет она по бережку реки Песья Деньга, кругом красота, свежесть и вдруг откуда не возьмись козел. Да не простой. С одного боку вроде козел-козлом, а с другого заезжий дачник, про которого говорили, что приехал он в Вытегру что-то писать в журналы.
В жизни, не во сне, этот дачник брал у просвирни козье молоко и говорил при этом какие-то странные слова. Козу ее Райку обозвал "архетипом" и "классикой деревенского быта", а про себя сообщил, что "припадает к истокам". Хотя на самом деле никуда не припадал, а спал до обеда, потом шлялся по деревне в коротких штанах, да ел творог.
Насчет "архетипа" Евлампия Никаноровна даже советовалась с батюшкой. Отец Александр ее успокоил, сказал, что в этом обиды для Райки нет, но просвирня все равно побрызгала козу святой водой.
И вот этот-то полу-козел, полу-дачник и явился Евлампии во сне под пятницу. При виде ее он встал на задние лапы и похабным голосом заблеял песню про Прованс, которую недавно передавали по телевизору. Пел и пританцовывал, гнусно подергивая хвостом.
В общем, день начался странно.
А к обеду случилось вообще небывалое. Почтальонша Лида принесла просвирне огромный конверт из желтоватой крафт-бумаги, весь обклеенный марками. А из этого конверта вывалилась куча листочков, на которых мелким шрифтом сообщалось, что в Ницце на 95-м году жизни скончался князь Белосельский-Белозерский, участник Сопротивления, автор уважаемой в научных кругах монографии "История петровского барокко", запрещенной в союзе книги " От барокко до барака (деградация архитектуры в СССР)" и научный консультант Питера Акройда.
- Вот новость так новость, до девяноста пяти лет человек дожил и умер, - подумала Евлампия, перекрестилась и хотела уже сунуть эти бумаги к лучинам на растопку, но потом подумала, что надо посмотреть, не дачнику ли был этот конверт, скользнула взглядом ниже и прочла, что оказывается ее папа Никанор Иванович Суржиков вовсе и не Суржиков, а князь Белосельский-Белозерский, племянник этого, умершего в Ницце, и старый князь вместе со своей родней с начала перестройки их искал и в завещании своем отказал потомкам старшего брата особняк в Ницце, акции многих компаний и ресторан "Чайный караван" на Лазурном берегу. А так же в память о своем брате, первопоходнике и студенте архитектурного отделения Санкт-Петербургской Академии Художеств он учредил две стипендии для стажировки в Италии русских студентов, изучающих архитектуру. И еще оказалось, что" важную роль в установлении родства", как было написано в письме, сыграло то, что ее сына зовут Прохор. Будто был какой-то Прохор в незапамятное время, на внучке которого женился Белосельский-Белозерский, пошла расти эта веточка на родословном древе и появилось в княжеской семье это совсем не княжеское имя. Евлампия вспомнила, как ее папа настаивал, чтобы внука назвали Прошей. Никогда обычно голоса не повышал, не давил, а тут разволновался и сказал вдруг: "Назовем по-другому, нас вообще никогда не найдут".
- Кто не найдет? - спросила тогда Евлампия.
- Да я так это, так , - смущенно ответил ей папа.
Так и вышло, что хотели они с мужем назвать сына по- модному Глебом или Арсением, а стал он Прошей.
Вспомнила еще как зимой сын звонил ей из Москвы с рассказом о том, что у них в МАРХИ началась история архитектуры и преподаватель сразу спросил его, знает ли он такого архитектора Прохора Еремеева- Оршанского.
- Ты прикинь, мам, - говорил ей сын,- триста лет прошло, а Марк Захарович говорит, я на него похож, Это, - говорит, - всего ничего для истории, не больше десяти поколений. А еще говорит, что он крут был зашибенски, сформировал и внес, и в Европе его очень чтут, но при СССР не любили, потому что он был не сын крестьянки и двух рабочих, а вполне себе дворянин и Петр ему там что-то подарил, а Елизавета пожаловала. Ну история как про Ломоносова с Шуваловым: одного вознесли, а про другого забыли, оценив заслуги по классовому признаку.
- Я говорю ему, - рассказывал Прошка, - что родней своей вполне доволен и не буду как девочки в общаге придумывать, что от князей Болконских произошел или от графа Вронского. У меня все как у людей. Прадед сидел, воевал, погиб, дед всю жизнь в школе работал учителем математики и черчения, заслуженный учитель, бабушка - бухгалтер. Мама тоже была экономистом, теперь вот печет и выучилась на курсах, иконы реставрирует. Отец как приехал в Вытегру по распределению, так всю жизнь в больнице проработал, когда умер от инфаркта, весь город его провожал. Его отец, дед мой второй - тоже врач. У него в предках какие-то иностранцы были, потому что прадед сидел за родственную связь то ли с румынским то ли с угандийским подпольем. Его в 1942 под Сталинград прямо в тюремном ватнике привезли, оперировать некому было.А в 1945 он уже полковником медицинской службы был. Что мне себе в родне поручиков Голицыных и корнетов Оболенских искать? А он мне говорит:
- Идите, Дымов, сфотографируйтесь, вам два пропуска надо будет сделать: в военно-исторический архив и в архив МИД, Еремеев-Оршанский - тема вашей курсовой. А еще потратьте десять минут на фотошоп, сделайте фото ваши в сепии и посмотрите на себя. И родственников пораспрашивайте про свою родословную.
Я пропуска сделал, в архивах порылся, кое что выгуглил: это не на курсовую, на роман целый тянет. Такую Дюму можно развести. А можно в духе Пикуля чего-нибудь написать, "Циркулем и шпагой", к примеру, или под Дена Брауна закосить - роман "Код Сантини".
Курсовой Прошка уже защитил и даже собирался осенью на международную молодежную конференцию в Питер с докладом : "Петровское барокко- ученичество, вызов или попытка общероссийской иеротопии?", а сейчас должен был приехать домой на каникулы.
В полученном Евлампией письме и про Прохора этого все было написано подробно, но читать все внимательно она не могла, слезы не давали. Обидно было и за папу, и за родственника, и за то, что вот не повидались. Но письму она поверила сразу, знала, что у нас и не такое было и бывает.
В конце огромного послания представитель адвокатской конторы "Дорман, Шлихт и Розанов" сообщал, что поскольку ему неизвестно отношение г.Суржиковой к авиаперелетам, то он взял на себя смелость забронировать ей билет на поезд Москва - Ницца за счет конторы, а так же напомнить, что надо срочно обратиться за загранпаспортом, поскольку обнаружившиеся во Франции родственники жаждут припасть, обнять и "юридически зафиксировать факт вступления в права наследства".
Вечером Евлампия собрала военный совет. Присутствовали почтальон Лида, попадья матушка Ксения, библиотекарша Катя и сосед Макар Кузьмич. Дачника решили не звать.
Единогласно было решено ехать. Дальше начались прения.
Лида говорила, что все надо зафотографировать и посылать заметки о поездке в местные газеты. Макар Кузьмич потирал руки и радовался, что дачник умоется и утрется, не он тут самый культурный.
Библиотекарша, краснея, сказала :
- Понимаете, Евлампия, Вам надо переодеться.
- Ну естественно, - удивилась просвирня. - Не в халате же я поеду. У меня есть костюм трикотажный приличный, туфли хорошие. Блузку белую надену.
- Нет! - воскликнула попадья. Тут надо что-то другое. Костюмом тут не обойдешься.
Она подняла глаза к потолку, потом сделал рукой какое-то странное движение, как будто закручивала лампочку, и уверенно продолжила:
- Надо срочно ехать в Череповец. Вам нужна шляпа.
- Зачем в Череповец, - удивилась Евлампия. - Проша в Москве еще сегодня и завтра, у него на воскресенье билет. Взяла телефон, написала:
- Prikinj, ya knjajna i edu v Niccu. Nujna shljapa. Priedeshj - rasskaju.
Через пару минут телефон пискнул. Евлампия прочла ответ:
- OK. Kuplu v stile strogie sljozy. Tebe pojdjot.))
- Молодец Проша, всегда что-нибудь придумает, - умиленно сказала Лида.
Евлампия гордо улыбнулась.
- Ну а что там с предками? - спросила Катя.
- Тут много написано, - просвирня разложила на столе пачку листов.
- Ну так мы и не торопимся, давай, Лампа, начинай читать, - матушка Ксения была вся внимание.
Евлампия взяла в руки первую страницу...
Конец.
© 2013