"Пиковая дама" - аллюзия на восстание декабристов
Из "Поэтики мотива" я вынес убежденность, что "Пиковая дама" - явно аллюзия на восстание декабристов, но для выяснения смысла этой аллюзии нужно читать оригинал, что, конечно, я делать не собираюсь) Еще одна мысль, что все эти Бахтины и Ко, всего этого не видящие - ... по крайней мере, странные люди)) Тем не менее, поиск на "Пиковая дама + восстание декабристов" дает добротный результат -
Следующее, что невольно бросается в глаза - сходство главного героя с Наполеоном. Причем, Пушкин подчеркивает это сходство дважды. Первый раз это замечает Томский: "...у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля" (VIII, 244). В другой раз это не ускользает от Лизаветы Ивановны в то время, когда "...он сидел на окошке, сложа руки и грозно хмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона" (VIII, 245). Но и здесь имя Наполеона служит лишь ширмой. Вспомним, что у Германна, в отличие от Наполеона, были черные глаза: "Он стоял у самого подъезда, закрыв лицо бобровым воротником: черные глаза его сверкали из-под шляпы..." (VIII, 234). Пушкин просто не мог не знать цвет глаз Наполеона: он много думал о нем, много писал. Да и не мог он не читать записок своего друга, Дениса Давыдова, в которых тот дает подробную характеристику внешности французского императора: "Волосы на голове его были не черные, но темнорусые, брови же и ресницы ближе к черному, чем к цвету головных волос, и глаза - голубые, - что, от его почти черных ресниц, придавало взору его чрезвычайную приятность". Скорее он не только читал, но и несколько раз упивался рассказами старого служаки обо всм, что касается Наполеона. Его фигура для Пушкина была далеко не однозначна. Его миниатюрную скульптуру ("столбик чугунный") он всегда возил с собой.
Тогда кого же имел в виду Пушкин, одаривая своего героя такой примечательной внешностью?
О сходстве с Наполеоном Павла Пестеля известны свидетельства многих его современников. Приведем в пример только некоторые. Протоирей Казанского собора, бывший духовником декабристов, в своих воспоминаниях пишет: "Полковник Пестель <...> увертками, телодвижением, ростом, даже лицом походил на Наполеона...". Тому подтверждение мы находим и в рисунках самого Пушкина, сделанных им на полях рукописей. Один из портретов Пестеля долгое время пушкинисты принимали за изображение Наполеона.
В воспоминаниях Н.И.Лорера мы, кроме подтверждения сходства с французским императором, обнаруживаем и цвет глаз Пестеля: "Небольшого роста, брюнет, с черными, беглыми но приятными глазами. Он и тогда и теперь, при воспоминании о нем, очень много напоминает мне Наполеона".
Следует заметить, что сравнение Германна с Наполеоном происходит в четвертой главе повести, после смерти старой графини, когда идея трех карт окончательно овладела инженерным офицером.
В самом деле, при первом знакомстве с героем повести мы имеем одного Германна, совершенно не похожего на того, который появлятся, начиная с четвертой главы. В начале повести жизненным кредо его является - "расчет, умеренность и трудолюбие". Эту триаду Пушкин мог слышать еще в юности, на заседаниях "Зеленой лампы", которая носила статус полулегальной побочной управы Союза благоденствия. Члены ее были не только знакомы, но и действовали в духе Законоположения этого Союза. Листая страницы Законоположения, мы легко можем обнаружить отдельные пункты, обобщение которых позволяет нам легко подойти к вышеупомянутой триаде. Вот, например, строки, характеризующие расчетливость Союза: "...необходимо собираема должна быть общественная казна для вознаграждения убытков, за правду понесенных"; и дальше: "Члены (хозяйственной - Ф.К.) отрасли в местах их пребывания заводят по возможности страховые приказы для несчастных случаев <...> для сего, определяя некоторый обеспеченный денежный вклад, предлагают жителям застраховать свои дома <...> оценив дома, берут в приказ положенный рост и определяют цену, какая выдаваемая будет в случае несчастья".
Не составляет труда обосновать таким же образом тезис умеренность, который декабристы связывали, прежде всего с нравственностью. Планируя серьезно заняться "воспитанием юношества", они ставили перед собой задачу "возбуждение в нем любви ко всему добродетельному, полезному и изящному и презрение ко всему порочному и низкому, дабы сильное влечение страстей всегда было остановляемо строгими, но справедливыми напоминаниями образованного рассудка". Не менее строго они подходили и к себе: каждый член Союза "должен распространять истины: 1) Что мнимые удовольствия и предметы различных человеческих страстей необходимо удаляют его счастье <...>, он должен стараться: 1) Показать неразрывность собственного блага с общим и ничтожность так называемых личных выгод. 6) Осмеивать слишком обыкновенную теперь искательность удовольствий и те предметы, в коих оного ищут" и т.д.
И, наконец, трудолюбие. Требования трудиться добросовестно, с полной отдачей своих сил и возможностей, встречаютя в Законоположении Союза благоденствия почти на каждой странице. "Строгое и ревностное исполнение возложенных по службе или государственных обязанностей, - говорится в "Зеленой книге", - есть отличная черта члена Союза благоденствия", членам которого надлежит "подавать каждому надежду трудолюбием своим пользоваться той частицею благоденствия, коей он завидовал в другом".
Здесь самое время вспомнить о французском писателе-мистике Жаке Казоте. Влияние творчества Казота на Пушкина подробно исследовано американским пушкинистом Р.Шульцем. По его мнению "если в юности Пушкин отдавал явное предпочтение Вольтеру, то с годами <...> в поэте стало преобладать казотовское начало".
Шульц полагает, что Пушкин познакомился с творчеством Ж..Казота еще в лицейские годы. Влияние писателя-мартиниста на творчество Пушкина он заметил уже в ранних произведениях поэта: "Монах", "Бова" и др.
Вершиной творчества Казота стал его роман "Влюбленный дьявол" (1772), в отношении которого известный исследователь В.М.Жирмунский сказал: "Влюбленный дьявол" Казота занимает первое по времени место в ряду романтических повествований с элементами фантастики, подчиненными новой психологической задаче раскрытия подсознательных движений души". Роман завоевал необыкновенную популярность в Европе. Несомненно, что Пушкин хорошо знал его, но вернее всего не по русскому переводу под заглавием "Влюбленый дух, или приключение Дона Альвара", как утверждает Р.Щульц (В книге Б.Л.Модзалевского "Библиотека А.С.Пушкина", СПб, 1910 г. это сочинение не обнаружено), а по полному четырехтомному собранию сочинений Казота на французском языке, которое находилось в библиотеке поэта.
В "Пиковой даме" кроме мистического плана, включающего очевидные заимставования из "Влюбленного дьявола", заслуживает пристального внимания казотовская каббалистическая тайнопись, пронизывающая всё повествование.
Вот во второй главе, услыхав анекдот о трех картах, Германн постепенно теряет уверенность в себе. Неведомая сила заставляет его постоянно думать о возможности быстрого обогащения. С каждым днем эта сила становится все более навязчивой и неотвратимой. Она не дает ему покоя и, наконец, ведет его в дом старой графини, чтобы любой ценой завладеть секретом трех карт.
Начиная с четвертой главы - это уже совсем другой Германн: жестокий, настойчивый до фанатизма, целеустремленный эгоист, стремящийся во что бы то ни стало достичь своей вожделенной цели. Его характеристику поэт дает в эпиграфе к четвертой главе: "7 Vai 18**. Homme sans moeurs et sans religion! Переписка". Его смыслом существования, жизненным кредо становятся три верные карты: "Тройка, семерка, туз".
Известно, что идеи республиканской монархии, доминировавшие в среде декабристов в самом начале движения, постепенно уступали пестелевской идее республики без самодержавия. В конце концов, даже сам Кондратий Рылеев, убежденный монархист, по признаию его же товарищей, согласился с необходимостью насильственного устранения царской фамилии. Об этом рассказал на следствии Александр Бестужев: "Только в конце 1824 года я увидел в нем (Рылееве - Ф.К.) перемену мыслей на республиканское правление, ибо до толе мы мечтали о монархии, и из слов его о пребывании здесь Пестеля заключил, что это южное мнение". Не напоминает ли нам эта перемена мыслей Рылеева от идеи республиканской монархии к свержению монархии вообще то преображение Германна от "расчета, умеренности и трудолюбия" к "трем картам"? В предыдущих рассуждениях мы уже установили смысловую связь первого кредо Германна с "Зеленой книгой" Союза благоденствия. Остается только установить аналогию "трех карт" с "Русской правдой" Пестеля и реальными событиями декабря 1824 года.
По Шульцу, увидевшему во сне Германна скрытую подсказку, выходит, "если тройка превращается в подсознании Германна в древо жизни, а семерка в готические ворота, то за этими готическими воротами - рубежом между этим и потусторонним мирами - его подстерегает смертельная опасность: паук с восемью лапами". В принципе с этим рассуждением можно согласиться.
Однако, обратимся к дневниковым записям Пушкина, относящимся ко времени появления на свет "Пиковой дамы". На одной из страниц мы читаем: "17 марта... Третьего дня... Сидя втроем с посланником и его женою, разговорился об 11-м марте... Недавно на бале у него был цареубийца Скарятин; Фикельмон не знал за ним этого греха. Он удивляется странностям нашего бщества". И буквально через две записи: "7 апреля... Моя "Пиковая дама" в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семерку и туза..." (XII, 324). Не кажется ли симптоматичным такое странное совпадение: "разговорился я об 11-м марте", "цареубийца Скарятин", "Пиковая дама" в большой моде", "игроки понтируют на тройку, семерку и туза"? Обратим внимание на то, что сумма цифр этих трех карт как раз и составляет число "11". Ведь именно 11 марта состоялось убийство императора Павла I в его неприступном Михайловском замке.
Вспомним, когда Германн садится за игральный стол впервые, он надписывает мелом куш в сорок семь тысяч и громко объявляет о нем. Опять сумма этих цифр равняется одиннадцати. "При этих словах, - пишет Пушкин, - все головы обратились мгновенно, и все глаза устремились на Германна. - Он с ума сошел! - подумал Нарумов". С чего бы, казалсь, сходить с ума? Реакция окружающих несомненно вызвана необычайно высокой ставкой Германна, который знает, на что идет и уверен в своем выигрыше. От верит в могущество трех карт. Удивление окружающих и даже сомнения некоторых из них в психическом здоровье Германна, вызванные столь большой ставкой, вполне могли бы быть адекватны реакции членов Северного общества на идеи южан об убийстве царя.
Интересное совпадение: цифра 11 как сумма трех заветных карт (можно сказать, планируемая), и такая же сумма цифр ставки (реальные действия). Если число "11" принять за символ убийсва самодержца, то вполне очевидно, что в начале оно появляется в повести как цель, и только потом - как действие, как реальная попытка ее исполнения. Именно неоднократно повторяемое число "11" , закодированное в отвлеченных числах, должно было напомнить читателям об эпиграфе к повести, предлагающем вспомнить его бестужевско-рылеевское продолжение, где говорится о печальном конце императора ("новейшая гадательная книга").
Дальнейшие события в повести разворачаваются, как по сценарию декабрьского восстания. Германн, окрыленный удачей, стоит на пороге своего счастья: он ставит на игру весь свой капитал, надеясь усемерить его, т.е. получить в конечном счете выигрыш в размере 329 тысяч рублей. Не трудно заметить, что сумма цифр в этом числе равна четырнадцати. Потом мы вернемся к этому числу. А пока Германн уверенно движется к своей намеченной цели, но в самый решающий момент, вместо ожидаемого туза, он кроет пиковой дамой. Вспомним: пиковая дама - "тайная недоброжелательность" - двенадцатая карта в колоде. Вот тут-то и сошлись, наконец, вместе и стали рядом эти два числа - четырнадцать и двенадцать - ставшие катастрофой для Германна и явно отправляющие нас к событиям 14 декабря.
"Картежный поединок Германна, - замечает исследователь В.Есипов, - ассоциируется с решимостью участников восстания на Сенатской площади. В утро присяги новому императору они, если прибегнуть к картежной терминологии, собрались, чтобы бросить в лицо будущему монарху свое дерзкое "атанде". Но замысел был сорван картечью. Последовало раскаяние, перешедшее в откровенное предательство, каких мало знала история. И этот факт Пушкин не мог опустить. Он нашел свое отражение в эпиграфе к VI-й главе:
-- Атанде!
-- Как вы смели мне сказать
атанде?
- Ваше превосходительство, я
сказал атаде-с!
(VIII, 249)
Вместо дерзкого "атанде" вышло заискивающее "атанде-с".
Конец повести печален: Германн сходит с ума и проводит остаток своей жизни, сидя за решеткой "в Обуховской больнице в 17-м нумере..." (VIII, 252). Пушкину было известно, что в 17-ю камеру Алексеевского равелина Петропавловской крепости перед казнью был заключен Кондратий Рылеев.
Рассуждения Шульца только подтверждают печальный итог повести. Призвав на помощь "Книгу чисел" некоего астролога и оккультиста Чайро, согласно которой число 17 становится несчастливым, если связано с числами 4 и 8, он делает вывод о том, что "для Германна оно оказывается несчастливым, поскольку он окружен людьми, имена которых состоят из 4 или 8 букв". В подтверждение своих слов, он приводит следующие имена: Германн (8 букв), Нарумов (8 букв), Анна (4 буквы), Лиза (4 буквы). Однако, эти рассуждения, к сожалению, мало что дают для подтверждения скрытого замысла повести.
О чем же повесть? Прежде всего, наверное, о нравственности. В самом замысле декабристов Пушкин видел недостаток нравственного воспитания, который вовлек их в "преступные заблуждения". И, не смотря на то, что в личной беседе с монархом в Чудовом дворце 8 сентября 1826 года он откровенно признался, что в событиях 14 декабря все друзья его были в заговоре, и он не мог бы не участвовать в нем, свое истинное мнение о декабрьских сбытиях он высказал ему в своих записках "О народном воспитании": "Должно надеяться, что люди, разделявшие образ мыслей заговорщиков, образумились; что, с одной стороны, они увидели ничтожность своих замыслов и средств, с другой - необъятную силу правительства, основанную на силе вещей" (XI, 43).
В качестве примера человека, не разделявшего революционные идеи декабристов, в той же записке он приводит первого "декабриста без декабря", Николая Тургенева, который "...воспитывавшийся в Геттингенском университете, несмотря на свой политический фанатизм, отличался посреди буйных своих сообщников нравственностью и умеренностью - следствием просвещения истинного и положительных знаний" (XI, 45).
Улучшение жизни в России Пушкин видел не в бунтах и революциях "бессмысленных и беспощадных", а в разумном реформировании, неразрывно связанном с просвещением и нравственным воспитанием народа: "Конечно: должны еще произойти великие перемены; но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества..." (VII, 243). Эта мысль красной нитью проходит в пушкинских произведениях дважды: в "Путешествии из Москвы в Петербург" и "Капитанской дочке". На этой мысли сосредоточена и вся фабула "Пиковой дамы".
http://samlib.ru/k/kichatow_f_z/5pikovayadama.shtml
Следующее, что невольно бросается в глаза - сходство главного героя с Наполеоном. Причем, Пушкин подчеркивает это сходство дважды. Первый раз это замечает Томский: "...у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля" (VIII, 244). В другой раз это не ускользает от Лизаветы Ивановны в то время, когда "...он сидел на окошке, сложа руки и грозно хмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона" (VIII, 245). Но и здесь имя Наполеона служит лишь ширмой. Вспомним, что у Германна, в отличие от Наполеона, были черные глаза: "Он стоял у самого подъезда, закрыв лицо бобровым воротником: черные глаза его сверкали из-под шляпы..." (VIII, 234). Пушкин просто не мог не знать цвет глаз Наполеона: он много думал о нем, много писал. Да и не мог он не читать записок своего друга, Дениса Давыдова, в которых тот дает подробную характеристику внешности французского императора: "Волосы на голове его были не черные, но темнорусые, брови же и ресницы ближе к черному, чем к цвету головных волос, и глаза - голубые, - что, от его почти черных ресниц, придавало взору его чрезвычайную приятность". Скорее он не только читал, но и несколько раз упивался рассказами старого служаки обо всм, что касается Наполеона. Его фигура для Пушкина была далеко не однозначна. Его миниатюрную скульптуру ("столбик чугунный") он всегда возил с собой.
Тогда кого же имел в виду Пушкин, одаривая своего героя такой примечательной внешностью?
О сходстве с Наполеоном Павла Пестеля известны свидетельства многих его современников. Приведем в пример только некоторые. Протоирей Казанского собора, бывший духовником декабристов, в своих воспоминаниях пишет: "Полковник Пестель <...> увертками, телодвижением, ростом, даже лицом походил на Наполеона...". Тому подтверждение мы находим и в рисунках самого Пушкина, сделанных им на полях рукописей. Один из портретов Пестеля долгое время пушкинисты принимали за изображение Наполеона.
В воспоминаниях Н.И.Лорера мы, кроме подтверждения сходства с французским императором, обнаруживаем и цвет глаз Пестеля: "Небольшого роста, брюнет, с черными, беглыми но приятными глазами. Он и тогда и теперь, при воспоминании о нем, очень много напоминает мне Наполеона".
Следует заметить, что сравнение Германна с Наполеоном происходит в четвертой главе повести, после смерти старой графини, когда идея трех карт окончательно овладела инженерным офицером.
В самом деле, при первом знакомстве с героем повести мы имеем одного Германна, совершенно не похожего на того, который появлятся, начиная с четвертой главы. В начале повести жизненным кредо его является - "расчет, умеренность и трудолюбие". Эту триаду Пушкин мог слышать еще в юности, на заседаниях "Зеленой лампы", которая носила статус полулегальной побочной управы Союза благоденствия. Члены ее были не только знакомы, но и действовали в духе Законоположения этого Союза. Листая страницы Законоположения, мы легко можем обнаружить отдельные пункты, обобщение которых позволяет нам легко подойти к вышеупомянутой триаде. Вот, например, строки, характеризующие расчетливость Союза: "...необходимо собираема должна быть общественная казна для вознаграждения убытков, за правду понесенных"; и дальше: "Члены (хозяйственной - Ф.К.) отрасли в местах их пребывания заводят по возможности страховые приказы для несчастных случаев <...> для сего, определяя некоторый обеспеченный денежный вклад, предлагают жителям застраховать свои дома <...> оценив дома, берут в приказ положенный рост и определяют цену, какая выдаваемая будет в случае несчастья".
Не составляет труда обосновать таким же образом тезис умеренность, который декабристы связывали, прежде всего с нравственностью. Планируя серьезно заняться "воспитанием юношества", они ставили перед собой задачу "возбуждение в нем любви ко всему добродетельному, полезному и изящному и презрение ко всему порочному и низкому, дабы сильное влечение страстей всегда было остановляемо строгими, но справедливыми напоминаниями образованного рассудка". Не менее строго они подходили и к себе: каждый член Союза "должен распространять истины: 1) Что мнимые удовольствия и предметы различных человеческих страстей необходимо удаляют его счастье <...>, он должен стараться: 1) Показать неразрывность собственного блага с общим и ничтожность так называемых личных выгод. 6) Осмеивать слишком обыкновенную теперь искательность удовольствий и те предметы, в коих оного ищут" и т.д.
И, наконец, трудолюбие. Требования трудиться добросовестно, с полной отдачей своих сил и возможностей, встречаютя в Законоположении Союза благоденствия почти на каждой странице. "Строгое и ревностное исполнение возложенных по службе или государственных обязанностей, - говорится в "Зеленой книге", - есть отличная черта члена Союза благоденствия", членам которого надлежит "подавать каждому надежду трудолюбием своим пользоваться той частицею благоденствия, коей он завидовал в другом".
Здесь самое время вспомнить о французском писателе-мистике Жаке Казоте. Влияние творчества Казота на Пушкина подробно исследовано американским пушкинистом Р.Шульцем. По его мнению "если в юности Пушкин отдавал явное предпочтение Вольтеру, то с годами <...> в поэте стало преобладать казотовское начало".
Шульц полагает, что Пушкин познакомился с творчеством Ж..Казота еще в лицейские годы. Влияние писателя-мартиниста на творчество Пушкина он заметил уже в ранних произведениях поэта: "Монах", "Бова" и др.
Вершиной творчества Казота стал его роман "Влюбленный дьявол" (1772), в отношении которого известный исследователь В.М.Жирмунский сказал: "Влюбленный дьявол" Казота занимает первое по времени место в ряду романтических повествований с элементами фантастики, подчиненными новой психологической задаче раскрытия подсознательных движений души". Роман завоевал необыкновенную популярность в Европе. Несомненно, что Пушкин хорошо знал его, но вернее всего не по русскому переводу под заглавием "Влюбленый дух, или приключение Дона Альвара", как утверждает Р.Щульц (В книге Б.Л.Модзалевского "Библиотека А.С.Пушкина", СПб, 1910 г. это сочинение не обнаружено), а по полному четырехтомному собранию сочинений Казота на французском языке, которое находилось в библиотеке поэта.
В "Пиковой даме" кроме мистического плана, включающего очевидные заимставования из "Влюбленного дьявола", заслуживает пристального внимания казотовская каббалистическая тайнопись, пронизывающая всё повествование.
Вот во второй главе, услыхав анекдот о трех картах, Германн постепенно теряет уверенность в себе. Неведомая сила заставляет его постоянно думать о возможности быстрого обогащения. С каждым днем эта сила становится все более навязчивой и неотвратимой. Она не дает ему покоя и, наконец, ведет его в дом старой графини, чтобы любой ценой завладеть секретом трех карт.
Начиная с четвертой главы - это уже совсем другой Германн: жестокий, настойчивый до фанатизма, целеустремленный эгоист, стремящийся во что бы то ни стало достичь своей вожделенной цели. Его характеристику поэт дает в эпиграфе к четвертой главе: "7 Vai 18**. Homme sans moeurs et sans religion! Переписка". Его смыслом существования, жизненным кредо становятся три верные карты: "Тройка, семерка, туз".
Известно, что идеи республиканской монархии, доминировавшие в среде декабристов в самом начале движения, постепенно уступали пестелевской идее республики без самодержавия. В конце концов, даже сам Кондратий Рылеев, убежденный монархист, по признаию его же товарищей, согласился с необходимостью насильственного устранения царской фамилии. Об этом рассказал на следствии Александр Бестужев: "Только в конце 1824 года я увидел в нем (Рылееве - Ф.К.) перемену мыслей на республиканское правление, ибо до толе мы мечтали о монархии, и из слов его о пребывании здесь Пестеля заключил, что это южное мнение". Не напоминает ли нам эта перемена мыслей Рылеева от идеи республиканской монархии к свержению монархии вообще то преображение Германна от "расчета, умеренности и трудолюбия" к "трем картам"? В предыдущих рассуждениях мы уже установили смысловую связь первого кредо Германна с "Зеленой книгой" Союза благоденствия. Остается только установить аналогию "трех карт" с "Русской правдой" Пестеля и реальными событиями декабря 1824 года.
По Шульцу, увидевшему во сне Германна скрытую подсказку, выходит, "если тройка превращается в подсознании Германна в древо жизни, а семерка в готические ворота, то за этими готическими воротами - рубежом между этим и потусторонним мирами - его подстерегает смертельная опасность: паук с восемью лапами". В принципе с этим рассуждением можно согласиться.
Однако, обратимся к дневниковым записям Пушкина, относящимся ко времени появления на свет "Пиковой дамы". На одной из страниц мы читаем: "17 марта... Третьего дня... Сидя втроем с посланником и его женою, разговорился об 11-м марте... Недавно на бале у него был цареубийца Скарятин; Фикельмон не знал за ним этого греха. Он удивляется странностям нашего бщества". И буквально через две записи: "7 апреля... Моя "Пиковая дама" в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семерку и туза..." (XII, 324). Не кажется ли симптоматичным такое странное совпадение: "разговорился я об 11-м марте", "цареубийца Скарятин", "Пиковая дама" в большой моде", "игроки понтируют на тройку, семерку и туза"? Обратим внимание на то, что сумма цифр этих трех карт как раз и составляет число "11". Ведь именно 11 марта состоялось убийство императора Павла I в его неприступном Михайловском замке.
Вспомним, когда Германн садится за игральный стол впервые, он надписывает мелом куш в сорок семь тысяч и громко объявляет о нем. Опять сумма этих цифр равняется одиннадцати. "При этих словах, - пишет Пушкин, - все головы обратились мгновенно, и все глаза устремились на Германна. - Он с ума сошел! - подумал Нарумов". С чего бы, казалсь, сходить с ума? Реакция окружающих несомненно вызвана необычайно высокой ставкой Германна, который знает, на что идет и уверен в своем выигрыше. От верит в могущество трех карт. Удивление окружающих и даже сомнения некоторых из них в психическом здоровье Германна, вызванные столь большой ставкой, вполне могли бы быть адекватны реакции членов Северного общества на идеи южан об убийстве царя.
Интересное совпадение: цифра 11 как сумма трех заветных карт (можно сказать, планируемая), и такая же сумма цифр ставки (реальные действия). Если число "11" принять за символ убийсва самодержца, то вполне очевидно, что в начале оно появляется в повести как цель, и только потом - как действие, как реальная попытка ее исполнения. Именно неоднократно повторяемое число "11" , закодированное в отвлеченных числах, должно было напомнить читателям об эпиграфе к повести, предлагающем вспомнить его бестужевско-рылеевское продолжение, где говорится о печальном конце императора ("новейшая гадательная книга").
Дальнейшие события в повести разворачаваются, как по сценарию декабрьского восстания. Германн, окрыленный удачей, стоит на пороге своего счастья: он ставит на игру весь свой капитал, надеясь усемерить его, т.е. получить в конечном счете выигрыш в размере 329 тысяч рублей. Не трудно заметить, что сумма цифр в этом числе равна четырнадцати. Потом мы вернемся к этому числу. А пока Германн уверенно движется к своей намеченной цели, но в самый решающий момент, вместо ожидаемого туза, он кроет пиковой дамой. Вспомним: пиковая дама - "тайная недоброжелательность" - двенадцатая карта в колоде. Вот тут-то и сошлись, наконец, вместе и стали рядом эти два числа - четырнадцать и двенадцать - ставшие катастрофой для Германна и явно отправляющие нас к событиям 14 декабря.
"Картежный поединок Германна, - замечает исследователь В.Есипов, - ассоциируется с решимостью участников восстания на Сенатской площади. В утро присяги новому императору они, если прибегнуть к картежной терминологии, собрались, чтобы бросить в лицо будущему монарху свое дерзкое "атанде". Но замысел был сорван картечью. Последовало раскаяние, перешедшее в откровенное предательство, каких мало знала история. И этот факт Пушкин не мог опустить. Он нашел свое отражение в эпиграфе к VI-й главе:
-- Атанде!
-- Как вы смели мне сказать
атанде?
- Ваше превосходительство, я
сказал атаде-с!
(VIII, 249)
Вместо дерзкого "атанде" вышло заискивающее "атанде-с".
Конец повести печален: Германн сходит с ума и проводит остаток своей жизни, сидя за решеткой "в Обуховской больнице в 17-м нумере..." (VIII, 252). Пушкину было известно, что в 17-ю камеру Алексеевского равелина Петропавловской крепости перед казнью был заключен Кондратий Рылеев.
Рассуждения Шульца только подтверждают печальный итог повести. Призвав на помощь "Книгу чисел" некоего астролога и оккультиста Чайро, согласно которой число 17 становится несчастливым, если связано с числами 4 и 8, он делает вывод о том, что "для Германна оно оказывается несчастливым, поскольку он окружен людьми, имена которых состоят из 4 или 8 букв". В подтверждение своих слов, он приводит следующие имена: Германн (8 букв), Нарумов (8 букв), Анна (4 буквы), Лиза (4 буквы). Однако, эти рассуждения, к сожалению, мало что дают для подтверждения скрытого замысла повести.
О чем же повесть? Прежде всего, наверное, о нравственности. В самом замысле декабристов Пушкин видел недостаток нравственного воспитания, который вовлек их в "преступные заблуждения". И, не смотря на то, что в личной беседе с монархом в Чудовом дворце 8 сентября 1826 года он откровенно признался, что в событиях 14 декабря все друзья его были в заговоре, и он не мог бы не участвовать в нем, свое истинное мнение о декабрьских сбытиях он высказал ему в своих записках "О народном воспитании": "Должно надеяться, что люди, разделявшие образ мыслей заговорщиков, образумились; что, с одной стороны, они увидели ничтожность своих замыслов и средств, с другой - необъятную силу правительства, основанную на силе вещей" (XI, 43).
В качестве примера человека, не разделявшего революционные идеи декабристов, в той же записке он приводит первого "декабриста без декабря", Николая Тургенева, который "...воспитывавшийся в Геттингенском университете, несмотря на свой политический фанатизм, отличался посреди буйных своих сообщников нравственностью и умеренностью - следствием просвещения истинного и положительных знаний" (XI, 45).
Улучшение жизни в России Пушкин видел не в бунтах и революциях "бессмысленных и беспощадных", а в разумном реформировании, неразрывно связанном с просвещением и нравственным воспитанием народа: "Конечно: должны еще произойти великие перемены; но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества..." (VII, 243). Эта мысль красной нитью проходит в пушкинских произведениях дважды: в "Путешествии из Москвы в Петербург" и "Капитанской дочке". На этой мысли сосредоточена и вся фабула "Пиковой дамы".
http://samlib.ru/k/kichatow_f_z/5pikovayadama.shtml