В Пушкинском пространстве
В ПУШКИНСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Статья была опубликована в «Литературной газете»
21 апреля 1999 года
В поэме Олега Хлебникова «Улица Павленко» (кстати, «товарищ писатель Павленко» - четырежды лауреат сталинской премии, с основной "творческой темой" - неизбежность политической дискредитации демократии - весьма актуальна и сейчас) множество имен, отчеств, инициалов - атрибутики эпитафий.
«Прибыл сюда не затем, а по торговым делам» - шутка, посвященная незадачливому римскому купцу, вполне могла быть эпиграфом этой поэмы, посвященной советским поэтам и литераторам.
Поэтов поселили в Переделкино - практически на одну улицу отнюдь не затем, чтобы теперь здесь были их музеи. Когда поэты «убыли», их имена навечно остались здесь.
Память о советских писателях навсегда сохранилась в этом подмосковном поселке, который гигантская квашня мегаполиса уже обтекла с другой стороны киевской железной дороги.
Каким образом, почему поэты сюда прибыли и здесь собрались? И музей Чуковского, и музей Пастернака, и музей Окуджавы, и музей Солоухина, и будущие музеи, так сказать, Евтушенко и Ахмадулиной. Литературный заповедник, ареал.
Компактное проживания поэтов и писателей существовало и в самой Москве - в Лаврушенском переулке жили Луговской, Сельвинский, Каверин, Катаев, Пастернак. Еще существует, жив еще «аэропортовский заповедник членов союза».
Но поэты и писатели - не исключение. Огромные здания целиком состоящие из художественных мастерских и по сей день существуют на Верхней Масловке, на улице Вавилова. Композиторский дом в Брюсовом переулке, кооперативы композиторов на Маяковке и пр.
«Сей колхоз устроил Сталин по леоновской наводке» - начинает поэму Хлебников, добавим - сии «колхозы». Для чего?
Ко времени возникновения этих творческих «колхозов» большевистская совесть уже претерпела метаморфозу, «перекоцалась» сперва в филерское любопытство, а затем, весьма скоро и успешно, по мере накопления компромата, в оперативные действия широкого размаха.
«У меня нет для вас других писателей» - сказал «устроитель» колхозов. Вот для вас собранные для работы в одном месте «писатели». С ними и «работайте». Товарищ Сталин не уточнял - как работать, потому что органы и сами очень хорошо знали, что значит идиома «работать».
Создав все условия для эффективного контроля, четкого управления - «хозяин» поселил поэтов вместе, выделив землю под дачный поселок, объединив их цифровым кодом телефонного коммутатора, и тем самым создал все условия для эффективного контроля и четкого управления «творческим процессом». Тепличные условия существования творческой интеллигенции облегчали оперативные разработки. Но план почему-то не сработал, получилась совсем не то, что замышлялось "сверху".
Возникла переделкинская поэтическая среда, которая стала жить по своим законам, вопреки воле «хозяина», наперекор прямым указаниям «отделов культуры», «секретариатов», «агитпропа» и пр.
Формально управляемые «призывами» поэты в реальной жизни не придавали советским формальным атрибутам, признакам и иструментом управления никакого значения. В реальности и «майские», и «октябрьские призывы», как впрочем. и конкретные постановления ЦК служили только предметом иронии и насмешек.
Как управлять, что с этими поэтами делать, когда они собираются за бутылкой по трое, или разбредаются по двое, или по одиночке что-то бормочут в углах стандарных творческих номеров с умывальниками?
Служебные инструкции не срабатывали, даже несмотря на местную оперативную резидентуру, расположенную прямо в одной из хлебосольных переделкинских домов. Других же рецептов и способов контроля не было.
Но зато потрясающе «сработал» сам факт компактного проживания поэтов, давший поразительный результат - «так жили поэты» сменилось на «здесь жили», питаясь из одного котла обедами, развозимыми на обшарпанном сером «москвиче» с фургоном.
В переделкинский тесной общине блоковские «надменные улыбки» хотя и явственно проступали на лицах «лауреатов» всевозможных подкармливающих поэтическую братию премий, все же не были определяющими факторами местного литературного бытования.
Благодаря «заботам» партии и правительства, преследовавших совсем иные, далекие от литературы, цели, в Переделкино на весьма длительный период возникло устойчивое поэтическое пространство.
Уже с конца тридцатых годов именно здесь сформировалось и стало генерировать такой силы лирическое поле, что вся советская страна через двадцать лет «заболела» поэзией.
Имена, упоминаемые, и на которые намекает Олег Хлебников в своей поэме, неразрывно и навсегда связаны с небывалым и неповторимым интересом к поэзии, который был в России в 60-70 годы 20-го века.
Именно тогда в поэзии стали искать и вдруг неожиданно стали находить ответы на все неразрешимые и, как мы сейчас видим, неразрешенные до сих пор извечные российские вопросы.
Но в те годы почему-то стало казаться - еще вот-вот, еще одна удачная аллитерация, сногсшибательная рифма, тончайший намек - и что-то произойдет. «Хоть на нее рассчитывали мало, поэзия надежд не оправдала» - написано позже, но в то время на поэзию как раз рассчитывали, и всерьез. Власть коммунистов обрыдла, поэтической пощады ей не было. Поэты - пока что в своем тесном переделкинском кругу - эту власть бичевали, обличали, призывали «свободу» и пр.
В семидесятые годы, реалиями которых дышит поэма Хлебникова, сами поэты относились друг к другу отнюдь не щепетильно. В писательском поселке дорогие друзья обменивались уничижительными анонимными эпиграммами:
«Я лежу, положив голову на Синявинские болота, а ноги мои упираются в «Гослит» и Политиздат»
«У вечной славы на хребте, сидишь ашую от пророков, не написав по простоте, ни Фауста, ни Буденброков».
«Из двух прихлопов, трех притопов наладил номер мировой, и понял вскорости Андропов, что вышел парень мировой» и пр. и пр.
Теперь, тридцать пять лет спустя, стало совершенно очевидно, что и те сочинители, которые действовали строго наоборот т.е. клали под голову «Гослитиздат», а ногами упирались в «Синявинские болота», в вологодские пашни или сибирские реки, хотя и играли в другой, противоборствующей, «патриотической» команде, но матч их все же проходил на той же, предоставленной «хозяином» переделкинской арене.
Но вот чемпионат закончился, «гамбурский» счет подведен.
Ни нового Фауста, ни Буденброков так и не написано. Корифеи пределкинских поэтических посиделок, порожденные сталинской эпохой, отошли в историческую тень.
Оставшимся сочинителям приходится теперь «упираться ногами» в преподавательские зарплаты американских университетов, доживать в амерканских же богадельнях.
Наступило похмелье или протрезвление, и в очередной раз стало ясно, что от строчек и строф, ничего существенного ожидать не следует.
«Лета, Лорелея...» «на уходящем из под ног песке...» «Вы хамы, разломавши храмы... » «Свеча горела на столе...» «Окно выходит в белые деревья...» «чьи застежки одни и спасали тебя от распада..» - откровенные реминисценции Олега Хлебникова свидетельствуют, что от этой дивной и, по сути, бесцельной певческой разноголосицы ничего не осталось, кроме нее самой. Многочисленные прямые заимствования в хлебниковской поэме, цитаты без кавычек нарушали бы все авторские права и даже правила хорошего литературного тона, если бы ни одно обстоятельство - поэзия тогда была жизнью не только подмосковного поселка - ею жила вся страна.
Чтобы удостоверить в этом нынешнее рыночное поколение назову цифры - несомненный коммерческий рекорд держит брошюрка со стихами Рильке в переводе Витковского.
Книжица ценою 5 копеек продавалась тогда на «черном» книжном рынке - на Кузнецком мосту стократным номиналом - за 5 руб. (на которые вполне можно было пообедать в ресторане «Метрополь», правда, без выпивки)
Книга стихов «Катер связи» при цене 35 коп. - тридцатикратным номиналом. . Синий том - первый сборник Осипа Мандельштама в «Библиотеке поэта» вышедший тиражом 15 000 - было не достать ни за какие деньги, потому что 14 тысяч было отправлено за рубеж.
Даже в 80-е годы прошлого века ЦК КПСС почему-то все еще побаивался поэзии. А значит, государство все еще имело к поэтам какое-то отношение.
Тот же несчастный, по определению Хлебникова, «куровод Егор» «посмешище советской литературы» в то время был олицетворением парадного литературного преуспевания. Этот бедный сочинитель по нелепому характеру своего размытого дарования, за всю свою жизнь так и не сочинил ни одного стихотворения (он писал только поэмы), но тем не менее именно "куровод" - единственный из всех советских поэтов! - стал лауреатом Ленинской премии по литературе, служил завотделом поэзии издательства «Советский писатель», был серетарем "большого союза" , вершителем «поэтических судеб»...
Подобных синекур, «поэтических» кресел, в которые в те благословенные годы государство расаживало за верную службу, больше не будет никогда.
Поэма Олега Хлебникова доказывает, что советская власть не зря опасалась сочинителей.
Поэтическое пространство, существовавшее в Переделкино больше полувека, несомненно, споспешествовало текущим российским социальным переменам и катастрофам.
Приведу цитату из сенатского постановления 1826 года, признавшего стихотворение Пушкина «Андрей Шенье в темнице» - «очень соблазнительнымъ и служившимъ къ распространению въ неблагонамеренныхъ людяхъ того пагубного духа, который правительство обнаружило во всем его пространствеъ».
Пушкинское пространство, возникнув в лицейском поэтическом общении, распространилось, расширилось, до указанных поэтом координат - «от финских хладных скал до пламенной Колхиды», «от Перми до Тавриды» и через столетие изменило Российскую империю.
Флуктуацией пушкинского пространства, ныне съеживающегося и географически и духовно, была в прошедшем веке переделкинская поэтическая среда.