1993 год - Сакральный расстрел - "Гон" - завершающая глава.

[alikhanov]

Роман на сотнят сайов - http://bookzvuk.ru/gon-sergey-alihanov-audiokniga-onlayn/

Экскаваторщик, которого Гон, в целях маскировки, подрядил отвезти его в Москву, стал нервничать. Похоже, утром ему надо возвращаться в поселок, заканчивать прокладку подземных коммуникаций, а он боялся не успеть - слишком уж медленно двигалась в темноте тяжелая машина. В течение часа, пока они выезжали на Калужское шоссе, он пять раз закуривал новую “Беломорину” и, потянув разок-другой суровый дым, выбрасывал папиросу в окно.

- А тебе там чего-нибудь прокопать надо? - спросил наконец машинист, когда они вдоль обочины, не торопясь, приближались к Московской кольцевой автодороге.

Чемоданчик с винтовкой Гон закинул в подвернутый ковш, никакой мент туда не заглянет. Пиджак у Гона был грязнее спецовки экскаваторщика. А настроение было отличное, потому что у Гона была теперь ясная цель: он определил, что для того, чтобы его дочь Регана жила богато и счастливо, он должен убить банкира Барышникова. Как это взаимосвязано, он толком не разобрался. Спецназовец решил убрать магната потому, что ничего другого для новорожденной дочери он сейчас сделать не мог.
Гон, благодушествуя, решил пошутить с машинистом, прикуривающим в очередной раз:
- Хочу я, чтобы ты, браток, пару уроков мне дал по экскаваторному делу. Профессия твоя мне нравится, решил с азов ее освоить. С утра начнем с тобой землю копать.
- Завтра мне канаву надо доделать. Отвезу тебя, и назад сразу поеду.
- Ладно. Я себе другого экскаваторщика в учителя найму, - усмехнулся Гон.

Усиленный ОМОНом наряд ГАИ, перекрывший въезд в Москву, увидев землеройный самоходный агрегат, раздвинул железные ограждения, чтобы экскаватор проехал побыстрее и не мешал им вести досмотр.
- Кого ищите, земеля? - спросил Гон, высовываясь из кабины.
- Снайперов - кого же еще! - ответил патрульный, отмахивая жезлом.
“Надо же, - удивился Гон, - я еще только решил из саперов перейти в снайперы, а меня уже ищут”.

читать

Ехали, катились, проехали первый светофор.
- Сколько, шеф, еще будем добираться?
- Смотря куда. К утру точно доедем.
- Вот что, - решил Гон, - на тебе двести долларов, и поезжай назад, я на частнике доберусь.
- Давай триста! - сказал машинист.
- Грубишь, - с укоризной сказал Гон.
Потом подумал и протянул деньги:
- На тебе все пятьсот, но чтобы уже завтра канава была готова и заделана. А то у меня в доме ни попить, ни пролить. Приеду - проверю, если не сделаешь - все отдашь назад.
- Договорились! Только не завтра, а послезавтра к вечеру - за день не успеем.
- Держи! Стоп. Погоди, я свой багаж достану. “Хрен с ними, с деньгами, - решил Гон, - пусть только молдавана невезучего и глупую псину побыстрее бетонными плитами закроют”.
Только слез спецназовец с экскаватора, и тут же “бомбист” подвернулся на желтой “копейке”. Вообще-то в маленьких “Жигулях” Гон не помещается. Но на въезде в город боевик обратил внимание, как много патрульных машин там скопилось. Поэтому лучше ему ехать, чем с чемоданом со снайперской несобранной винтовкой на обочине торчать.
- Куда тебе? - спросил ночной извозчик. Пассажиров мало, вот он и рискнул, посадил рэкса, и даже цену вперед не обговорил.
- Шевченко, два.
- Набережная Шевченко?
- Наверное, набережная.
- Туда не проедем, там все перекрыто.
- Почему это?
- Ты откуда свалился? Там же все оцеплено. До Киевского вокзала попытаюсь пробиться, а дальше пешком пойдешь.
- А далеко оттуда?
- Минут пять ходьбы.
- Годится, ништяк.
Поехали молча.
Вдруг “шеф” спросил у Гона:
- Стихами случайно не увлекаешься?
- Чем? - не понял Гон.
- Стихами.
Гон с недоумением посмотрел на “шефа”.
- Вроде нет. А чего ты спросил?
- Я пишу их. Пассажирам книжки продаю, с этого живу.
- А ну, покажи, - заинтересовался Гон.
Сочинитель взял заранее приготовленную возле ручного тормоза книгу и, продолжая глядеть на дорогу, протянул ее Гону.
Гон нагнулся к переднему стеклу, в мелькающем свете фонарей перелистал страницы.
- Как ты докажешь, что ты ее написал? - спросил Гон.
- Там мой портрет на обложке.
- Врешь, командир! - сказал Гон.
- Нет, не вру. Я иногда по телевизору выступаю, может, ты видел. Покупай на память с автографом автора.
- И часто ты по ящику выступаешь? - спросил Гон.
- Сейчас по нему не выступишь. А так приходилось.
- Чего, перестали пускать?
- Штурм там сегодня. Ну что, покупаешь книжку?
“Двинулись все они здесь, в этой Москве. Шизанулись,” - решил Гон.
- Останови у палатки - мне жратвы надо купить, - попросил Гон, и предупредил “шефа”, - Смотри, не свали. Я тебя не обижу.
Но чемодан забрал с собой.
Вернувшись с пакетами в машину, Гон сам отыскал книгу стихов возле ручного тормоза и стал разбирать название. Потом произнес вслух:
- “Блаженство бега”, ничего себе...
Закрыл книгу, стал сравнивать фото на обложке с “шефом”. Вроде похож.
- А ты обо мне напиши, я тебе столько чего нарасскажу, - посоветовал Гон.
- Обязательно, как только - так сразу, - пообещал “командир”.
Водила крутился по каким-то, известным только ему, переулкам, проехал мимо станции метро “Студенческая”, рынок миновал, выехал на широкую улицу и тут же остановился.
- Куда идти? - спросил Гон.
- Вон туда. Иди через сквер, держись правее, на набережную не выходи.
Гон протянул обычные сто долларов.
- У меня сдачи нет, - сказал “шеф”.
- Вместо сдачи дай мне две твои книжки.
- Что тебе написать? - “шеф” сразу заулыбался.
- На одной напиши: “Лате и Регане”, а на второй ничего не пиши.
- Почему не писать? - удивился “бомбист”.
- Потому что меня пока еще в этой жизни нет, - сказал Гон, взял книги, чемодан, пакет с продуктами и пошел через улицу.

Из двадцати московских квартир - три обычно всегда пустуют. Хотя жилищная проблема становится все острее, и стоимость квадратного метра в центре российской столицы подбирается к стоимости жилья в Токио, и давно уже перегнала цены Нью-Йорка, но все равно каждая седьмая московская квартира заперта. Если кто-то и появляется в ней, то раз или два в год - не чаще.
Через палисадники и дворы, по указанному водилой направлению, Гон шел минут пять, а потом еще минуты три бродил по перерытому двору вдоль невысокой чугунной ограды. Но первый же пенсионер, который в столь поздний, а точнее - уже в ранний час вышел выгуливать лохматого пса, оказался как раз из нужного ему подъезда.

Его бывший командир жил на последнем этаже. Чтобы войти в квартиру под номером, который был указал в паспорте погибшего Стругина на отметке о прописке, с запорами возиться не пришлось - замки были смазаны, и стальная новая дверь открылась бесшумно. Гон пошарил руками, зажег свет, запер за собой дверь и огляделся. Похоже, капитан только дверь и успел поставить у себя в квартире. Потолки были высокие, как в бане, но серые от пыли. На окнах висели плотные темные шторы. Гон осмотрел квартиру - мебели практически не было. В большой комнате стоял разобранный диван - кровать, на котором валялась скомканная нечистая простыня и измятая подушка. По середине стоял большой стол. В другой комнате тоже был стол, старый и круглый, на одной ножке. На кухне было два стола, на одном из которых стоял портативный телевизор “Юность”. И повсюду было множество стульев - столько стульев Гон встречал только у себя в Мезени, в клубном кинотеатре, где стулья не были сколочены между собой. Каждый зритель вместо билета получал стул, и проходил в зал на просмотр кинокартины. А после сеанса, чтобы освободить зал для кружка бальных танцев, стулья уносили опять на склад.

Странная квартира. Гон осмотрел два стенных шкафа. В одном шкафу в нескольких картонных ящиках от обуви лежали вперемежку грязные хрустальные бокалы различных размеров и форм, граненые стаканы и фигурные стаканчики; на нижней полке стояло штук пятнадцать пивных кружек, две из которых - с окурками. В другом шкафу Гон нашел стопку старых газет и большой картонный ящик, полный использованных колод игральных карт. Рядом лежала спортивная сумка Стругина со сменой нижнего белья, тремя сорочками, безопасными бритвенными станками и всякой холостяцкой мелочевкой.
Ясно - капитан на свои холуйские харчи купил бывший катран, поэтому и гардины такие плотные на окнах - чтобы никто не увидел света, когда-то ночи напролет тут горевшего над игральными столами.
Больше искать было негде, так что он приехал в эту квартиру зря - никаких документов о Престиж-банке и сведений, где можно отыскать его президента, здесь не было.
Но в том, что он все равно отыщет, выследит банкира, Гон ни минуты не сомневался. Он открыл чемодан с винтовкой и стал собирать оружие. Приладил и закрепил оптический прицел с внешней регулировкой на заднем держателе. Глушитель был на баянетном креплении - надел его на ствол из нержавеющей стали, повернул и готово. Придется в лес куда-нибудь съездить, пристрелять винтовку и потренироваться - все-таки он сапер, а не снайпер. Потом Гон достал из пластикового пакета купленные в киоске картофельные чипсы и банку маслин, съел их, потушил свет и лег спать на диван, смяв в комок и бросив в угол грязную простыню и чуть подбив подушку.

Только он закрыл глаза, как на него стал наваливаться, накрывать его с головой какой-то гул. Спецназовец попробовал открыть глаза, но усталость взяла свое.

И тут же Гон опять оказался в засаде в предгорьях Гиндукуша, в тесной каменной щели под скалой, куда ему удалось забиться на ночь. И всадники, черные воины Аггарты, опять пошли, понеслись лавинами сквозь него на поверхность. Последним проблеском воли он еще сопротивлялся, пытаясь в своем подсознании прогнать их, заменить недавними, и вроде бы более яркими видениями Абхазкой войны. Но черные тени пошли плотным потоком, и Гон вдруг заметил, что в этом его сне за каждым скачущим конем на ременном аркане волочатся извивающиеся в предсмертных муках человеческие тела.

И лохмотья плоти, и истлевшие лохмотья черных и полосатых роб волочатся по острому песчанику. Нескончаемым потоком, отряд за отрядом, скакали всадники и тащили за собой по камням на арканах по двое, по трое пленников. Они мчались и мчались, и копыта непрерывно грохотали, и раздельные удары их копыт вдруг стали сливаться и походить на громыханье танковых гусениц со стертыми резиновыми прокладками. И вдруг кончилось стадо кентавров, иссякло. Но следом за ним, из выворачивающихся наизнанку глубин земли, заполоняя собой весь промеренный сектор ущелья, предназначенный диверсантами Джалалабадского батальона для многодневной засады, вдруг пошли скелеты, с пробитыми в затылках черепами. И пулевые отверстия их черепных коробок вдруг ощерились, выискивая Гона кроваво-бордовыми, тонкими как спица, лучиками лазерных прицелов.
И тут Гон впервые не выдержал - он без приказа провернул дистанционный взрыватель, и заготовленные для каравана с оружием заряды стали рваться один за другим под протоптанной душманами тропой. Гон выскочил из укрытия и пошел в атаку, стреляя на бегу в надвигающуюся на него плотную стену из человеческих костей.

Он стрелял и стрелял. Сменил один рожок, второй, третий, пятый, и чем больше он стрелял, тем сильнее кровавые лучи били ему в глаза. Гон в остервенении опять нажал на курок, но патроны закончились. И тут пустой автомат Калашникова стал стрелять с такой яростью и силой, словно у старшего сержанта в руках не десантный АК, а свинченный с вертолета авиационный пулемет.
- Вперед! - заорал Гон, и пошел в рукопашную на надвигающийся на него вал мертвецов, ударился лбом о ножку стола и проснулся.
Спецназовец потряс головой, попробовал привстать с грязного паркета. Стрельба продолжалась. Стрельба такой плотности, какой ни в Афгане, ни в Абхазии ему слышать еще не приходилось. Гон опять потряс звенящей головой, побил себя по щекам, но канонада только усилилась.
Тогда он встал, подошел к окну, отодвинул штору и тут с широкого подоконника к нему на ноги посыпались исчерканные цифрами кучи листов с игровыми записями. Гон нагнулся было их поднять, и вдруг увидел прямо под окном на набережной точно такой же бронетранспортер, на котором они с капитаном Стругиным прорвались через Псоу. Но этот бронетранспортер стоял на набережной Москвы-реки и стрелял из сдвоенного, 145-миллиметрового, крупнокалиберного пулемета на другую сторону. Он поглядел вдоль набережной и увидел еще насколько бронетранспортеров, а за ними стояли танки, и тоже стреляли из пулеметов через реку.
“Надо же, попал в западню!” - была первая мысль Гона. А оружия у него - всего одна снайперская винтовка, которая тут не в помощь, и “Ругер” с запасной обоймой. Гон сильно пожалел в эту минуту, что оставил автомат в оружейной комнате Живчика.

Он закрыл тяжелую штору и несколько секунд обдумывал положение. Нет, не может быть, это не по его душу идет здесь такая стрельба. Он решил изучить обстановку через оптический прицел и сперва даже не сообразил снять его с “Ремингтона”, подошел к окну с винтовкой, и сразу же увидел сквозь сильную оптику прицела снайперов 9-го управления, работающих с крыши мэрии по улицам и по секторам прилегающих жилых домов. Гон тут же отошел от окна, и отсоединил прицел от винтовки. Потом пододвинул к окну стол, притащил с кухни еще один, и поставил на первый стол. Взял оптический прицел, залез на верхний стол и стал наблюдать через провис градины - что же такое происходит вокруг. Отовсюду стреляли по Дому правительства, который он не раз видел и мимо которого проезжал на машине с Латой. Она даже показывала ему место, где горел её костерок, возле которого она грелась, когда два года назад революцию сделала и свергла коммуняк.
А теперь по этому дому непрерывно стреляли из сотен, нет - из тысяч стволов! Солдаты, пригнувшись за гранитными парапетами набережной, стреляли из автоматов, бронемашины стреляли из скорострельных автоматических пушек, из ротных и танковых пулеметов. Гон увидел в оптический прицел опознавательные нашивки воздушно-десантных и мотострелковых войск. Увидел множество бойцов из ОМОНов в различном обмундировании и в разной защитной экипировке. И все бойцы вели, сменяя обоймы, непрерывную стрельбу. Плотность огня была такой, что воздух возле Белого дома показался Гону в оптический прицел серым. Какой-то горизонтальный свинцовый дождь!

Гон осмотрел крыши близлежащих домов - повсюду были снайперы. Но все их снайперские винтовки были нацелены не в Белый дом - во все стороны, но только не туда. Не зря он замаскировался. Прореживающие живую силу дула снайперских винтовок, сопровождали передвижение отрядов по проспекту, скользили по мосту, по окнам домов.
Значит, не всех снайперов отловили на въездах в столицу. Или этих, что на крышах сейчас работают, специально туда подвезли?
Гон опять слез со своего наблюдательного пункта, сел на диван и стал думать. Но сколько он ни соображал, никакому его разумному объяснению этот шквальный огонь по правительственному зданию не поддавался. Он пошел на кухню и включил маленький телевизор “Юность”. Когда на экране возник тот же самый вид, на который он только что больше получаса глядел из-за гардины, Гон впервые в жизни подумал, что сошел с ума.

Это же телевизор, а его глаза - не телекамера - как этот экран может показывать сейчас то, на что Гон только что смотрел?!
Он пошел в ванную, напустил холодной воды, и минут десять сидел в ней, направив струи себе на голову, надеясь, что сумеет стряхнуть наваждение. И тут он вспомнил, как Лата снимала ему затылочную боль, раскрывала ладони над его головой, водила ими, и потом говорила ему, что она видела. И видения Латы почти всегда совпадали с его ночными кошмарами.
Гон вылез из ванной, не стал вытираться висевшими полотенцами Стругина, чуть стряхнул с себя воду, и надел одежду прямо на мокрое тело. И тут раздался первый выстрел из танкового орудия и сразу за ним - второй. Гон не стал взбираться на свое наблюдательное сооружение, а просто открыл шторы, и увидел из кухонного окна как четыре танка Т-80, взобравшиеся на Калининский мост, неловко подпрыгивая при отдаче, бьют прямой наводкой по зданию напротив.

И тут Гон, чтобы наконец понять, что происходит, подражая Лате, поднял огромные ладони, и направил всю свою силу вдоль бьющего в белые стены сплошного свинцового потока. Он закрыл глаза, потому что ничего из того, что он видел обычным зрением, ему не принесло понимания.

Гон простер руки, и всей душой попытался проникнуть в сокрытую для него суть происходящей перед ним трагедии. Первые полминуты он не видел ничего, кроме концентрических сияний исходящих из какой-то далекой точки. Но вдруг откуда-то перед его внутренним взором появилось огромное дерево. Оно стало приближаться к нему, и ствол, уходящий в высоту, и крона гигантского дерева достала до мерцающих красно-фиолетовым светом звезд. Гон тотчас узнал его, и удивился - как это маленькое дерево чахлой афганской пустыни могло вырасти здесь? И вдруг могучий ствол анчара исчез, и остался только огромный пень от ствола. И Гон увидел в земле сильные корни дерева, по-прежнему питаемые всеми неослабевающими силами преисподней. Корни эти сочились, чтобы оживить оставшийся без кроны пень. И Гон вдруг увидел, что собой представляет этот лезущий наружу по корням мертвого дерева муравьиный рой молекул ада. По ним, по этим капиллярам бесчисленных подземных колодцев, галерей и туннелей, пробивая слабые заслоны замуровок и чугунных люков, мчатся черные всадники его снов, вертухаи и палачи, стремящиеся здесь, возле Москвы-реки, снова стать беспощадной явью.

И тут Гон открыл глаза и увидел гигантский пень Белого дома.
“Вот, оказывается, во что парни стреляют! - понял Гон, - Вот что они хотят уничтожить навсегда этим ритуальным расстрелом”.
Никогда раньше, даже после двадцатикилометрового марш-броска, Гон не чувствовал себя таким уставшим, как после этого озарения. И хотя громовые выстрелы танковых орудий рвали ему барабанные перепонки в ушах, он, не закрывая кухонного окна, подошел к стругинскому раздвижному дивану, свалился на него и заснул.
Проснулся он оттого, что стрельба несколько ослабла. Гон опять подошел к окну, и вдруг увидел командира своей дивизии - генерал-майора Павла Сергеевича Грачева, который стоял на мосту у парапета и показывал танкистам направление орудийного огня.
- Не одному Павлу Сергеевичу пострелять хочется! - сказал вслух Гон и заторопился, опасаясь, что стрельба может закончиться. Он опять прикрепил оптический прицел к “Ремингтону”, примерился, приставил приклад к плечу, потом взобрался на свой наблюдательный пункт, и стал выискивать, кого бы чпокнуть на память о таком выдающемся дне.

“Заодно и винтовку пристреляю, - подумал Гон, - Но больше двух выстрелов делать нельзя, а то танковую башню развернут и по хате как жахнут - тут никакие кувырки не помогут.
Хоть бы Гошка-Фокусник забрел сюда подемократиться, или Барышников, этот хитроумный банкир, подвернулся - сразу бы допрыгался”. Гон пропустил через перекрестье прицела сотни людей, стоящих или разгуливающих по мосту и возле здания мэрии, и не нашел ни одного, который хотя бы раз до этого ему где-то повстречался. Никого, кроме своего комдива, Гон из знакомых так и не нашел. Но комдив-то афганец, его с ним одной гранатой могли там убить.
Гон отложил винтовку - не по чужим же людям ему стрелять, он же не террорист какой-нибудь.
Спецназовец вернулся на кухню, подошел к открытому окну и вдруг опять решил проверить, как там бесы поживают. Он поднял ладони, закрыл глаза, настроился точно так же, как он это делал час назад, и попытался опять проникнуть в глубь земли, и увидеть извивающиеся корни мертвого пня. Но во мраке закрытых век ничего не возникло. Гон до предела обострил все чувства, но тщетно. Черная энергетика, исходившая из Белого дома, иссякла. Он запечатлел тогда ладонями последние конвульсии умиравшей в судорогах великой эпохи.
Гон открыл глаза и увидел огромное пламя, вырвавшееся из окон Белого дома.
В эту минуту лучи осеннего солнца вдруг особенно ярко высветлили золото кленов, растущих вдоль набережной Москвы-реки. И порыв ветра сорвал стайку кленовых листьев и понес, кружа ее в простреливаемом пространстве над поблескивающей гладью воды.

Гон пошел в комнату за винтовкой, встал с ней у стены напротив открытого кухонного окна, и стал глядеть сквозь перекрестье прицела в языки пламени, лижущие в бессильном порыве голубоватый небосвод. Потом он поднял рукоятку затвора, вставил в казенную часть ствола патрон, передернул затвор, прицелился в самую гущу огня и последним выстрелом отдал прощальный салют.

1999 год