"Голубиный шум" - тридцатилетие выхода первой книжки стихов
Тридцать лет назад в издательстве "Советский писатель" вышла моя первая книжка стихов "Голубиный шум".
В этом издательстве выходили книги только Членов союза писателей СССР.
Для того, чтобы рукопись книжки "молодого поэта" взяли для внутреннего рецензирования в 1972 году меня к главному редактору издательства Лесючевскому привел Евгений Евтушенко. Он написал рецензию, горячо меня рекомендовал и Лесючевский велел секретарше положить рукопись в шкаф.
Без личного визита Евгения Евтушенко это было совершенно невозможно.
Евгений Александрович, низкий Вам поклон и вечная благодарность!
.
Издательство тогда было расположено в Гнездиковском переулке на последнем этаже 12-ти этажного дома.
Чтобы подкрепить свою рекомендацию, Евгений Евтушенко написал врезку и отнес мои стихи в газету "Комсомольская правда" .
С тех пор там, по-моему, никаких стихов не публиковалось.
Эта газета в одной папке с рукописью пролежала в издательсте 8 лет.
О том, как я "пробивал" книжку в печать в течении всех этих лет я написал в статье о книге Матусевича.
ПИНОК ПАМЯТИ
Владислав Матусевич. «Записки советского редактора».
М. «Новое литературное обозрение». 254 стр. 2000 г.
ISBN 5-86793 -118 -8
(Опубликовано в газете «Книжное обозрение» и на сайте www.kontinent.org)
О советских литературных временах уже написано сполна, да и каждый, кто хоть раз в те годы послал по почте или принес рукопись в журнал или в издательство, сам был и униженным свидетелем, и беспомощным потерпевшим бесконечного и бесплодного ожидания.
В книге Матусевича ужаснуло ни столько тщательное, дневниковое бытописание панибратских взаимоотношений советских сочинителей с главными редакторами толстых журналов и издательств (кстати, вполне взаимозаменяемых и присутствующих на страницах книги в то в одной, то в другой ипостаси), ни столько беспомощность младшего редакционного состава перед засильем «классиков», ни столько иезуитское «отфутболивание» редакционного самотека, сколько записанные Матусевичем, как бы на полях, типичные сценки внутри редакционных шмонов.
Оказывается, у младших редакторов производились внезапные досмотры ящиков письменных столов и последующие «выемки» черновиков и копий ответов авторам! И делали это ответственные секретари или члены «партбюро». Затем неизбежно следовали разборы, «оргвыводы», заявления «по собственному желанию». И сейчас - столько лет спустя! - резануло, как ножом по коже.
Боже ты мой милостивый! Действительно был у нас самый настоящий идеологический лагерь! А ведь запамятовалось, да и так скоро.
Есть в книге Матусевича и смешные подробности той, так сказать, литературной кухни. Например, советский классик Семен Бабаевский, член многих редколлегий - «дед-Бабай» - принес «Ананчику» (главному редактору журнала «Октябрь») рукопись, которая немедленно пошла в набор, и в номер. Один единственный лист этой рукописи случайно был использован в качестве салфетки на редакционном междусобойчике, или по какой-то иной нужде и безвозвратно затерялся. Сообщить об этом лауреату Сталинских премий и попросить копию не решились, свели концы с концами и тиснули нетленку. Однако Бабаевский вычислил пропажу одного листика по полученному гонорару! За двадцать лет до компьютерного статистического сервиса!
Вдоволь посмеялся я, вспомнив, что такое «перекрестное опыление»: это когда дочка Ананчика была принята на работу в журнал «Юность», а за это секретарь парторганизации «Юности», зав.отделом поэзии Злотников ежегодно печатал свои вирши в «Октябре».
И вот за все эти смешки приснился мне ночью кошмарный сон: опять иду - каждый день - и год за годом - дворами от Скатертного переулка, где я служил в Спортивном комитете, на улицу Воровского - ныне Поварскую, и поднимаюсь на четвертый этаж издательства «Советский писатель», и сажусь у дверей, и жду, когда же придет в редакцию «Советской поэзии» ее заведующий Егор Исаев.
Деваться больше некуда, потому что по всей Москве издательств, которые печатают «молодых» авторов - меньше чем пальцев на одной руке, и повсюду надо становится в самый конец длинной очереди, а тут, в «Советском писателе», где работал в те годы и Матусевич, лежит моя рукопись уже восемь лет.
Сниться мне, что опять сижу я сиднем у дверей редакции и дожидаюсь у моря погоды.
И тут несказанное везение - надо же, как удачно получилось - ведь не чаще двух раз в месяц является на свое рабочее место свет красное солнышко Егор Александрович Исаев, единственный за всю советскую эпоху Лауреат Ленинской премии по поэзии, по характеру своего пространного дарования так и не написавший ни одного стихотворения.
И вот опять принес Секретарь Большого Союза, неутомимый создатель бесчисленностраничных поэм «Суд памяти», «Даль памяти» новое сочинение, и снова предстоит мне каждою главу - с вариантами, похваливая при каждом удобном случае, выслушивать в авторском торжественном чтении - с тайной надеждой попасть в будущий издательский план. И тут -во сне - заглянул я через плечо вершителя поэтических судеб, и с ужасом прочел на пухлой рукописи: «Пинок памяти»…
Бедолага Владислав Матусевич вдоволь надышался антисемитским, омерзительным смрадом советских редакций, работая младшим редактором в журналах «Наш Современник» , «Октябрь» и издательстве «Советский писатель».
«Меня долго мурыжили, прежде чем принять на работу: все выясняли, кто я, почему такая фамилия?» «Агенты Тель-Авива, ЦРУ, сионские мудрецы планомерно проводили свой жидомасонский заговор. А бедные русские люди, как несмышленые дети, поддавались гнусным влияниям. Для таких как Васильев, Споров, Фролов важен был образ врага - во всем они винили евреев. В конце 70-х в «Нашем Современнике» еще не писали об этом открыто - до публикации антисемитского романа Пикуля «У последней черты» оставался один год…».
«Это же наш» - напоминает сотрудница журнала, указывая взглядом на Матусевича.
И тут же очередной «товарищ писатель» пускается в рутинную откровенность о писательском Переделкино: «Кто в дачах сидит - жиденята…»
А вот позиция рецензента журнала, старого каторжника Олега Волкова: «Настоящий русский дворянин антисемиту-черносотенцу руки не подавал. Но и еврея дальше прихожей в свой дом не пускал.» И действительно Волков на всякий случай не пустил Матусевича - белоруса с такой подозрительной фамилией - за порог, громогласно заявив: «Скажи, что меня нет дома».
Но мы то все еще дома. Мы дома остались, дождались крушения «совка», никуда не уехали, и жить нам предстоит в России до самой смерти. Свят, свят, свят! - сгинь, наконец, нечистая сила, суть и повадки которой так живо и точно воссоздал Владислав Матусевич.
Книжка стоила 25 копеек, тираж - 10 000 экземпляров.
Я получил от издательства гонорар за 2 авторских листа - т.е. за 1400 строк по 1 руб 40 копеек за строчку.
После всех "вычетов" примерно полторы тысячи рублей - 25% при заключении договора, 40% - при подписании в печать. Остаток после выхода книжки.
Килограмм картошки стоил тогда 10 коп. хлеб 14 коп. за батон.
Будущее было обеспечено!