Иван Алиханов - "Дней минувших анекдоты" - Тифлис.
Время от времени с улицы раздавался скрипучий, громкий призыв покупателя старых вещей. Это звучало примерно так: «Ааа!.. Стари вещь покупаем!» Затем шло монотонное перечисление: «Стари одеж, карават, стул, батинка, бурку, палто... Стари вещь покупаем!»
Изредка «старьевщика» завывали в дом и сбывали за символическую плату все подлежащее выбросу.
На левом берегу Куры, напротив старого города было поселение молокан, которые содержали лошадей, фургоны, фаэтоны и занимались извозом. Этот район «Пески» располагался под авлабарской скалой и ежегодно весной в той или иной мере заливался талой водой Куры. К молоканам люди обращались тогда, когда возникала необходимость отправляться на дачу.
Еще у Грибоедова сказано, что на левом берегу находилась немецкая колония. За сто лет, растущий город отодвинул ее на запад. При мне немцы проживали уже на расстоянии двух километров от своей кирхи. Их колония занимала площадь нынешнего стадиона «Динамо» в районе Дидубе. Немцы развозили по всему городу на ручных тележках чудесные молочные продукты, и извещали о своем появлении не криком, а колокольчиком.
Другие разносчики с утра оглашали улицы просто певучими возгласами. «Яйц, яйц свежий», «мацони - кислый малако», «вариеби-циплят», «угли-углей», «еркопский керосин, нафти-керосин», «бати-бути! на бутылки - бати-бути», - предлагал гнусавым голосом «бартерный» обмен торговец воздушных кукурузных зерен, которые теперь повсеместно обрели американское название «поп-корн».
Таким же способом предлагали свои услуги ремесленники: «точи ножи-ножницы, мясорубки точи», «кастрюли, самовары лудить», «стекло вставляй».
Эти ежеутренние походы ремесленников и торговцев по дворам старого города продолжались вплоть до шестидесятых годов, а потом сошли на нет. Об этом старом тифлисском обычае - шумливой дворовой рекламе - написал Александр Межиров:
Вновь подъем Чавчавадзе сквозь крики:
«Бади-бути!», «Мацони!» «Тута!».
Снова воздух блаженный и дикий -
Нам уже не подняться туда…
<
(фото 49)
Тифлисская детвора росла на улице среди шарманщиков, китайских бродячих фокусников. Были очень часты представления Петрушки, а поскольку шарманочные барабаны готовили одесские мастера, то в Тифлисе очень популярны были мелодии «7.40», «Шарлатан» и другие еврейские напевы. Любопытным девочкам предсказывали судьбу попугаи, за определенную плату вытаскивающие своими кривыми клювами плотно уложенные и написанные корявым почерком судьбоносные билетики.
читать
Родители отправляли нас в близлежащие магазины за покупками, мы гуляли по улицам в поисках развлечений - в то время это было совершенно безопасно. Ареал наших детских передвижений не превышал километрового радиуса. Наиболее часто нами посещалась расположенная в двухстах метрах от дома в полуподвале мелочная лавка владельцев Кулиджанова, Питоева и Шахназарова, по этой причине она носила гордое название «Кульпишах». В этом заведении продавали всякую всячину - колбасу, конфеты, фрукты, москательные товары. Помощником продавца был мальчик Гигуш, который подметал пол, носил покупки на дом. Кроме того, по указанию одного из хозяев, время от времени «освежал» витрину с эклерами и конфетами принятым в этой лавке способом - облизывал шоколадную глазурь.
Здесь всем отпускали «на карандаш», то есть по записи в кредитную книгу, хотя при входе висело объявление «кредит портит отношения».
В полукилометре, на единственной в то время асфальтированной улице, образовавшейся от перекрытия Сололакского ручья, в магазине «У Корбоза» покупались всевозможные колбасы, ветчина, зельц, копченые языки, сальтисоны, корейка. Пишу и глотаю слюнки от вкуса и чесночного аромата простой чайной колбасы! Боже мой, куда запропастился рецепт той божественной еды? Я уже не говорю о запеченном в ржаном тесте тамбовском окороке, о котором даже наш бывший премьер Н. Рыжков знает только понаслышке, иных полукопченых и твердокопченых колбасах, сосисках, лопающихся от прикосновения зубов и заполняющих рот невыразимым блаженством. Здесь же продавались и «рольмопсы» - маринованные, скрученные в рулетики, бескостные, начиненные мелко нарезанным репчатым луком, селедочные полутушки.
Рядом с «Корбозом» была аптека, куда в последние два года болезни отца мы с братом бегали очень часто...
Напротив, «У Матэ», продавались молочные продукты. Ближе к Эриванской площади было еще два примечательных для нас заведения - кондитерская Саганелова, где мы лакомились горячими пончиками за 5 копеек, слизывая языком с губ вытекающий из них ароматный заварной крем, а следом - еще одна кондитерская, где продавались помимо тортов, рулетов и пирожных очень вкусные, лежащие на небольших пергаментных бумажках с завернутыми краями, тянучки.
Спустившись по коротенькой Сололакской улице, мы оказывались у небольшой мощенной булыжником Эриванской площади. Здесь в ожидании клиентов, выстроенные в ряд, стояли фаэтоны. В середине площади у центральной остановки обычно ожидали пассажиров несколько трамваев. С севера площадь замыкалась огромным, по тем временам, зданием, бывшим Тамамшевским караван-сараем, построенным на месте некогда сгоревшего театра. Караван-сарай уже давно не служил своей прямой цели, то есть приему и размещению верблюдов и их погонщиков - помещения его занимали торговые конторы, магазины. В подвале был ресторан. В правом крыле - был большой магазин Хаджи Рахманова, где солидные персы с крашенными в красновато-рыжий цвет бородами торговали восточными товарами. На полу стояли мешки с сахаром, с различными сортами риса, сушеным горохом, «ляблябо» - орехи с кишмишом. Сверху свисали вплетенные в мочальные, эластичные ремни дыни, но самое главное для нас, детей, были сладости - много сортов халвы и рахат-лукума, кишмиша, чернослива, фиников, сушеного инжира.
С восточной стороны площадь замыкала Пушкинская улица, где рядом с бывшим адельхановским обувным магазином был рыбный магазин Дзегвелова. На витрине висели большие золотистые осетровые балыки, на блюдах лежала нежнейшая розовая копченая лососина. В магазине сверху свисали просвечивающие на солнце копченые шамайки и рыбцы. А сколько было сортов икры! Зернистая, паюсная, мешочная, красная, и каждой по несколько сортов. И опять рот полнится слюной от воспоминаний аппетитного запаха всего этого изобилия.
В магазине «У Дзегвелова» традиционно покупалась свежая лососина для разговения, после посещения церкви на Пасху. Из нее варился янтарный от шафрана суп, с большим количеством шинкованного репчатого лука. Только разговения можно было объедаться украшавшей стол скоромной вкуснятиной.
По Эриванской площади сновали мальчишки с глиняными кувшинами, распевая «Тунели вада, халодни вада, чисти вада!» Человек, утоливший жажду, видел приклеенную с наружной стороны дна стакана надпись «выпил вада - платить нада!», и маленький коммерсант обогащался на копейку.
Рядом с магазином Хаджи Рахманова сидели «муши» - курды-носильщики. Эта профессия вымерла, как впрочем, многое из того, что окружало меня в детстве. Курды были небольшого роста, чернявые. Непременным атрибутом муши был «куртан», своего рода «коза» из набитой шерстью ковровой ткани. В лямки муша вдевал руки и, когда он наклонялся, на спине куртан образовывал плоскую, почти горизонтальную площадку. Перехлестнув груз ремнем, некоторые из мушей могли в одиночку поднять на третий этаж пианино.
На моей памяти, уже после войны милиция отнимала у мушей куртаны. Видимо, кто-то посчитал наличную оплату их тяжелого труда нетрудовым доходом.
В Тифлисе в старом городе в то время были весьма популярны песни куртанщиков, которые заунывно пелись на простенький мотив, были весьма ироничны, словно кавказские частушки.
Мне запомнились несколько куплетов:
Ленин сказал:
Бросай куртан,
Бери портфель
Иди учись!
Сталин сказал:
Бросай куртан
Иди в колхоз
Яму копай!
После каждого куплета раздавался зычный припев:«Ай, бзе-бзе, куре- варе - зырт!» - и поющие куртанщики, взявшись за руки, пританцовывали.
Ленин вождь,
Ленин вождь,
Совсем как
Микоян.
и опять «Ай, бзе-бзе…»
Помимо прогулок, всяческих шуток, болтовни и анекдотов, нашим уличным развлечением были прыжки с трамвая, ходившего по Лермонтовской улице от Эриванской площади до нижней станции фуникулера. Вскочить на бегущий вверх бельгийский трамвай, имевший подножку по всей длине и поручень у каждого ряда скамеек, не составляло труда, зато спрыгивать с несущегося вниз вагона было делом непростым. В этом опасном виде спорта у нас был свой чемпион Вахтанг, который умудрялся спрыгивать спиной относительно хода. Приземлялся он при этом на брусчатую мостовую, в низком наклоне упираясь далеко отставленной назад ногой. Лет пятнадцать тому назад я прочел в журнале «Литературная Грузия» описание этого развлечения.
Одним из самых интересных занятий были прогулки в Ботаническом саду. Это романтическое, уютное и очень любимое место, которое за семьдесят лет, сколько я его помню, не подверглось тлетворному влиянию времени или разрушению, не загажено и не испоганено. Расположен ботанический сад за Сололакской горой по обе стороны крутых склонов речушки Дабаханки и находится в получасе неторопливой ходьбы от центральной площади города. Но, чтобы попасть в него, нужно пройти через полукилометровый туннель, у входа в который тогда был источник, круглый год выплескивавший тугой струей знаменитую «тунели ваду». Когда по какой-либо причине в районе отключался водопровод, мы приносили воду из этого источника. Туннель тогда был узкий, низкий, тускло освещенный и поэтому казался таинственным и даже сказочным местом.
Когда в Москве начали строить метро, и страна стала готовиться к атомной к войне, этот туннель был переоборудован в обширное бомбоубежище с вентиляционными трубами. Было построено множеством залов, предназначенных для того, чтобы партия и правительство могли бы в критический момент оттуда руководить жизнью и деятельностью населения. Однако в этом качестве туннель - к счастью! -так и не был использован, и сейчас там склады нетоварных книг, и прочей дряни.
А тогда мы проходили еще через старый туннель, и этот поход казался нам долгим, очень долгим, пока, наконец, ни показывался яркий дневной свет... Туннель кончался, и мы сразу оказывались в дивном саду, где времена года, стертые в городе, воспринимались особенно отчетливо. Цветущая, веселая весна, и журчащий ручей, предвестник дачного лета, или нас окружала увядающее золото осени, или мы оказывались в снежной зимней сказке.
По относительно пологому склону правого берега мы проходили сначала по еловой аллее, а затем мимо могучих стволов буков, каштанов, сосен, дубов, кедров, минуя бассейн с русалкой, мы поднимались на новый, высокий арочный мост над 60-ти метровым водопадом. Внизу было небольшое озерцо, в котором в летнюю пору мы купались. Метрах в пятидесяти за новым мостом был заросший ползучими растениями старый узенький, кирпичный мост с жердяными перилами и деревянным настилом. Мой сын Сергей увлекался фотографией - и сделал снимок с задержкой спуска - это он сам стоит на старом мосту
(фото 50).
С этим старым мостом связана одна комическая история.
Меня всегда удивляло, почему в таком живописном, расположенном так близко от центра города чудесном оазисе, так мало прогуливающихся горожан. Одну из причин непопулярности Ботанического сада я узнал совершенно случайно...
Однажды, это было уже после войны - работники научно-исследовательского института физкультуры, где я в это время трудился, выбрали по моей инициативе Ботанический сад для проведения маевки. Однако, мой бывший аспирант, а потом и друг Женя Гагуа заявил, что он ни за что не пойдет в Ботанический сад. Причина столь категорического отказа оказалась анекдотичной: в самом начале войны Женя к своему 12-летию получил от матери подарок - этюдник. Со своим приятелем, тоже юным художником, Женя отправился в Ботанический сад на пленэр. Живописцы раскрыли этюдники и стали рисовать старый мост. В саду никого не было, а им очень хотелось иметь вокруг себя восторженных зрителей. Когда на рисунках контуры моста стали видны, к ним подошел наблюдавший за порядком в саду немолодой милиционер. Наконец-то у них появился желанный зритель! Однако радость была недолгой. «Что вы тут рисуете? - строго спросил он. - Вы что не знаете, что мосты - военные объекты, их рисовать запрещено!» Женя попытался убедить стража порядка: «Старому мосту ни одна сотня лет, этот мост никуда не ведет и по нему никто не ходит - это вовсе не военный объект». Но милиционер был строго проинструктирован. «А ну-ка, собирайтесь! Пойдем в отделение. Там разберутся, шпионы вы или честные ребята!» - распорядился милиционер.
Делать было нечего. Испуганных, дрожащих художников под конвоем доставили в отделение.
- Начальник! Я поймал двух шпионов. Они рисовали мост! - доложил ментяра.
- Слава богу, - рассказал мне Женя Гагуа, - начальник оказался разумным человеком. Впрочем, и он сначала попугал нас:
- А ну, покажите, что вы там нарисовали?
Поглядев на нашу мазню, он спросил:
- А есть у вас синяя краска? Давайте-ка для светомаскировки закрасьте оконные стекла!
Краски нам не хватило.
- Ну, ничего, - смилостивился, наконец старший лейтенант, - когда соберетесь еще раз рисовать мост, и попадете сюда снова, тогда и докрасите. А теперь убирайтесь домой!
Так благополучно закончилась эта история. А ведь в те времена государство не шутило, и за три пшеничных колоска по указу расстреливали даже детей. С тех пор я в Ботанический сад не хожу», - закончил Женя свой рассказ.
Эта история напомнила мне еще одно печальное происшествие нашей юности. Как-то в 1932 году, когда мы с братом учились в ФЗО и голодали, Миша вечером пошел в магазин «Еркопа» (единого рабочего кооператива), чтобы купить винегрет на ужин, и не вернулся. Я не знал, где мне, пятнадцатилетнему пацану, искать старшего брата, и был подавлен и напуган.
На другой день с ребятами из его группы мы обнаружили, что Миша сидит в кутузке, оборудованной во дворе районной милиции, как раз в той, где девять лет спустя красил окна Женя Гагуа.
Дежурный, посмотрел в журнал, сказал, что Мишу задержал сам начальник милиции города, и только с его разрешения можно будет его освободить.
Выяснилось: винегрета в магазине на Эриванской площади в продаже не было, и Миша впрыгнул на ходу в отходящий вагон трамвая, чтобы доехать до магазина на проспекте Руставели. Это «преступление» было случайно замечено бдительным оком проезжавшего на автомобиле начальника и тот решил поразвлечься. Последовал за трамваем до ближайшей остановки, вытащил Мишу за шиворот и привез в отделение милиции, велел его задержать и забыл о своем подвиге. Два дня мы с ребятами из ФЗО искали пути освобождения брата и носили ему еду.
К счастью, в нашем доме жил главный врач милиции некто Георгий Сарибеков, благодаря протекции которого Мишу удалось вызволить из милицейского застенка. Так что моему другу Жене Гагуа действительно повезло.
В связи с этим происшествием у меня возникла на всю жизнь идиосинкразия к посещению милиции, несмотря даже на то, что в этом учреждении я встречаюсь преимущественно со своими бывшими студентами-борцами, которые, после завершения спортивной карьеры, почему-то имеют большое тяготение к работе в МВД. В настоящее время один из них, чемпион Европы по дзюдо Дилар Хабулиани в новом правительстве даже стал министром внутренних дел.
Итак, почему Ботанический сад, этот своеобразный, дивный, поэтический. а главное сохранившийся в первозданной красоте, уголок старого Тифлиса не посещает Женя Гагуа, я узнал. Но почему в Ботанический сад никогда не ходят остальные жители близлежащих районов - это осталось для меня загадкой и по сей день.
Как Кала растворился в Тифлисе моего детства, так и старый город, в свою очередь, растворился в новом мегаполисе, который расширился и включил в себя с десяток окружавших деревень: Глдани, Мухиани, Дигоми, Варкетили, Багеби, Сабуртало, Навтлуг, Сартичала и ряд других, а также бывшие пустынные склоны окрестных гор. Всюду образовались современные безликие, жилые массивы.
Сегодня даже следов старого Тифлиса, города моего детства, веселого, непосредственного и обаятельного, больше нет.
К сожалению, сейчас нет и, по видимому, никогда уже не будет прежней Грузии. Прежде чем перейти к дальнейшему повествованию, мне хочется сейчас сказать несколько слов о теперешнем положении дел в некогда одной из самых цветущих советских республик.
Прекрасно обретать независимость, когда с ней вместе приходят и мир, и богатство, и культурный подъем. Неплоха независимость даже тогда, когда с ее обретением ничего не становится по крайней мере хуже.
Древность знает страну месхов, то есть Грузию, в качестве поставщика воинов-мамлюков и медной посуды на ближневосточные рынки. Сельское хозяйство многие столетия оставалось натуральным, едва обеспечивая пропитание местного населения.
В России привыкли видеть в Грузии благоприятнейшую для сельского хозяйства страну, но совершенно иначе Грузия видится с юга, из Месопотамии и с берегов Средиземного моря. Для этих жарких и плодородных стран Грузия - крайняя северная периферия с суровым климатом и каменистыми почвами.
На протяжении всей своей истории Грузия, со времени библейских пророков и ассирийских царей и вплоть до подписания Георгиевского трактата с Россией 18 января 1801 года, неизменно входила именно в систему передневосточной торговли и политики. И все эти века и грузинский крестьянин, и мелкий феодал «азнаур» оставались бедными землецарапателеми. Скудные плоды их труда на изобильных рынках Востока заинтересовать никого не могли.
Присоединение к России открыло для грузин необъятный северный рынок, где субтропические продукты Картли и Колхиды были вне конкуренции. Вина, коньяки, фрукты, чай, табак, существенно более дешевые из-за близости расстояний и отсутствия таможенных границ, охотно раскупались в России, поднимая уровень жизни обитателей Грузии.
С 1868 по 1913 год торговый оборот Грузии увеличился в пятьдесят раз! Население Тифлиса возросло с 20 тысяч до 250. Кутаиси - с 8 до 58 тысяч человек. Единая транспортная система Кавказа и России, созданная к началу XX века, ускорила это развитие.
И стала Грузия в судьбе необычайной,
Всегда зависимой, но наконец своей,
Из южной здравницы вновь северной окраиной,
Куда за все века забрел один Помпей.
И сохранить себя ей будет так непросто.
Когда достался ей крик перелетных птиц,
И доля вечная христианского форпоста,
И слабый свет икон, и сквозняки бойниц...
Это стихотворения о своей родине, опубликовал в журнале «Знамя» мой сын Сергей.
Грузия действительно знавала в прошлом эпохи славного расцвета, времена, когда половина Анатолии, все Закавказье и даже часть Месопотамии платили дань грузинским царям. Но то были времена смуты и упадка в сопредельных великих государствах. Фарнаваз основал свою державу на руинах разбитой македонцами империи Ахеминидов, легендарная царица Тамара правила в эпоху полного упадка прежнего гегемона Востока - Арабского халифата, наконец, последний расцвет независимой Грузии при Ираклии II в XVIII веке объясняется анархией в Персии и постепенным ослаблением Порты под военным нажимом России.
Обычное же состояние Грузии за два тысячелетия ее истории - это зависимость разной тяжести, и разделенность между великими державами, соперничавшими на Переднем Востоке, будь то Парфия и Рим, Византия и Халифат, Турция и Персия. Наиболее тяжелым, хотя культурно вовсе и не бесплодным, было владычество над Грузией иноверных мусульманских держав. Под их давлением с XV века грузинская знать, а кое-где и народ вынуждено обращаются в ислам, поскольку эти державы не брезговали ни геноцидами, ни массовыми депортациями.
Включение Грузии в состав России в 1801-1833 годах не было, разумеется, ни в малой степени возвращением в Эдем, чему свидетельством крестьянские восстания 1812 и 1819 годов и всеобщая симпатия к социалистам в начале XX века, но это включение спасло народ и соединило страну.
Строки Лермонтова: «И божья благодать сошла на Грузию, она цвела, не опасаяся врагов, под сенью дружеских штыков» вполне отражают исторические реалии.
И вплоть до разгона Учредительного собрания в 1918 году, ни одна грузинская политическая партия никогда не помышляла об отделении от России. Культурная автономия, ограниченное самоуправление, были пределом, на котором останавливались и меньшевики Ноя Жордания и национал-федералисты Джорджадзе. Независимость 1918 года была не давно чаемой целью, а вынужденным средством самозащиты от московских коммунистов и от аннексионистских притязаний Турции.
Выпадение Грузии из сферы российского влияния с неизбежностью возвращает ее в орбиту ирано-турецкого соперничества, а надежды на покровительство Европы и США остаются еще более несостоятельными, чем подобные же упования христиан Ливана и Кипра...
Изредка «старьевщика» завывали в дом и сбывали за символическую плату все подлежащее выбросу.
На левом берегу Куры, напротив старого города было поселение молокан, которые содержали лошадей, фургоны, фаэтоны и занимались извозом. Этот район «Пески» располагался под авлабарской скалой и ежегодно весной в той или иной мере заливался талой водой Куры. К молоканам люди обращались тогда, когда возникала необходимость отправляться на дачу.
Еще у Грибоедова сказано, что на левом берегу находилась немецкая колония. За сто лет, растущий город отодвинул ее на запад. При мне немцы проживали уже на расстоянии двух километров от своей кирхи. Их колония занимала площадь нынешнего стадиона «Динамо» в районе Дидубе. Немцы развозили по всему городу на ручных тележках чудесные молочные продукты, и извещали о своем появлении не криком, а колокольчиком.
Другие разносчики с утра оглашали улицы просто певучими возгласами. «Яйц, яйц свежий», «мацони - кислый малако», «вариеби-циплят», «угли-углей», «еркопский керосин, нафти-керосин», «бати-бути! на бутылки - бати-бути», - предлагал гнусавым голосом «бартерный» обмен торговец воздушных кукурузных зерен, которые теперь повсеместно обрели американское название «поп-корн».
Таким же способом предлагали свои услуги ремесленники: «точи ножи-ножницы, мясорубки точи», «кастрюли, самовары лудить», «стекло вставляй».
Эти ежеутренние походы ремесленников и торговцев по дворам старого города продолжались вплоть до шестидесятых годов, а потом сошли на нет. Об этом старом тифлисском обычае - шумливой дворовой рекламе - написал Александр Межиров:
Вновь подъем Чавчавадзе сквозь крики:
«Бади-бути!», «Мацони!» «Тута!».
Снова воздух блаженный и дикий -
Нам уже не подняться туда…
<
(фото 49)
Тифлисская детвора росла на улице среди шарманщиков, китайских бродячих фокусников. Были очень часты представления Петрушки, а поскольку шарманочные барабаны готовили одесские мастера, то в Тифлисе очень популярны были мелодии «7.40», «Шарлатан» и другие еврейские напевы. Любопытным девочкам предсказывали судьбу попугаи, за определенную плату вытаскивающие своими кривыми клювами плотно уложенные и написанные корявым почерком судьбоносные билетики.
читать
Родители отправляли нас в близлежащие магазины за покупками, мы гуляли по улицам в поисках развлечений - в то время это было совершенно безопасно. Ареал наших детских передвижений не превышал километрового радиуса. Наиболее часто нами посещалась расположенная в двухстах метрах от дома в полуподвале мелочная лавка владельцев Кулиджанова, Питоева и Шахназарова, по этой причине она носила гордое название «Кульпишах». В этом заведении продавали всякую всячину - колбасу, конфеты, фрукты, москательные товары. Помощником продавца был мальчик Гигуш, который подметал пол, носил покупки на дом. Кроме того, по указанию одного из хозяев, время от времени «освежал» витрину с эклерами и конфетами принятым в этой лавке способом - облизывал шоколадную глазурь.
Здесь всем отпускали «на карандаш», то есть по записи в кредитную книгу, хотя при входе висело объявление «кредит портит отношения».
В полукилометре, на единственной в то время асфальтированной улице, образовавшейся от перекрытия Сололакского ручья, в магазине «У Корбоза» покупались всевозможные колбасы, ветчина, зельц, копченые языки, сальтисоны, корейка. Пишу и глотаю слюнки от вкуса и чесночного аромата простой чайной колбасы! Боже мой, куда запропастился рецепт той божественной еды? Я уже не говорю о запеченном в ржаном тесте тамбовском окороке, о котором даже наш бывший премьер Н. Рыжков знает только понаслышке, иных полукопченых и твердокопченых колбасах, сосисках, лопающихся от прикосновения зубов и заполняющих рот невыразимым блаженством. Здесь же продавались и «рольмопсы» - маринованные, скрученные в рулетики, бескостные, начиненные мелко нарезанным репчатым луком, селедочные полутушки.
Рядом с «Корбозом» была аптека, куда в последние два года болезни отца мы с братом бегали очень часто...
Напротив, «У Матэ», продавались молочные продукты. Ближе к Эриванской площади было еще два примечательных для нас заведения - кондитерская Саганелова, где мы лакомились горячими пончиками за 5 копеек, слизывая языком с губ вытекающий из них ароматный заварной крем, а следом - еще одна кондитерская, где продавались помимо тортов, рулетов и пирожных очень вкусные, лежащие на небольших пергаментных бумажках с завернутыми краями, тянучки.
Спустившись по коротенькой Сололакской улице, мы оказывались у небольшой мощенной булыжником Эриванской площади. Здесь в ожидании клиентов, выстроенные в ряд, стояли фаэтоны. В середине площади у центральной остановки обычно ожидали пассажиров несколько трамваев. С севера площадь замыкалась огромным, по тем временам, зданием, бывшим Тамамшевским караван-сараем, построенным на месте некогда сгоревшего театра. Караван-сарай уже давно не служил своей прямой цели, то есть приему и размещению верблюдов и их погонщиков - помещения его занимали торговые конторы, магазины. В подвале был ресторан. В правом крыле - был большой магазин Хаджи Рахманова, где солидные персы с крашенными в красновато-рыжий цвет бородами торговали восточными товарами. На полу стояли мешки с сахаром, с различными сортами риса, сушеным горохом, «ляблябо» - орехи с кишмишом. Сверху свисали вплетенные в мочальные, эластичные ремни дыни, но самое главное для нас, детей, были сладости - много сортов халвы и рахат-лукума, кишмиша, чернослива, фиников, сушеного инжира.
С восточной стороны площадь замыкала Пушкинская улица, где рядом с бывшим адельхановским обувным магазином был рыбный магазин Дзегвелова. На витрине висели большие золотистые осетровые балыки, на блюдах лежала нежнейшая розовая копченая лососина. В магазине сверху свисали просвечивающие на солнце копченые шамайки и рыбцы. А сколько было сортов икры! Зернистая, паюсная, мешочная, красная, и каждой по несколько сортов. И опять рот полнится слюной от воспоминаний аппетитного запаха всего этого изобилия.
В магазине «У Дзегвелова» традиционно покупалась свежая лососина для разговения, после посещения церкви на Пасху. Из нее варился янтарный от шафрана суп, с большим количеством шинкованного репчатого лука. Только разговения можно было объедаться украшавшей стол скоромной вкуснятиной.
По Эриванской площади сновали мальчишки с глиняными кувшинами, распевая «Тунели вада, халодни вада, чисти вада!» Человек, утоливший жажду, видел приклеенную с наружной стороны дна стакана надпись «выпил вада - платить нада!», и маленький коммерсант обогащался на копейку.
Рядом с магазином Хаджи Рахманова сидели «муши» - курды-носильщики. Эта профессия вымерла, как впрочем, многое из того, что окружало меня в детстве. Курды были небольшого роста, чернявые. Непременным атрибутом муши был «куртан», своего рода «коза» из набитой шерстью ковровой ткани. В лямки муша вдевал руки и, когда он наклонялся, на спине куртан образовывал плоскую, почти горизонтальную площадку. Перехлестнув груз ремнем, некоторые из мушей могли в одиночку поднять на третий этаж пианино.
На моей памяти, уже после войны милиция отнимала у мушей куртаны. Видимо, кто-то посчитал наличную оплату их тяжелого труда нетрудовым доходом.
В Тифлисе в старом городе в то время были весьма популярны песни куртанщиков, которые заунывно пелись на простенький мотив, были весьма ироничны, словно кавказские частушки.
Мне запомнились несколько куплетов:
Ленин сказал:
Бросай куртан,
Бери портфель
Иди учись!
Сталин сказал:
Бросай куртан
Иди в колхоз
Яму копай!
После каждого куплета раздавался зычный припев:«Ай, бзе-бзе, куре- варе - зырт!» - и поющие куртанщики, взявшись за руки, пританцовывали.
Ленин вождь,
Ленин вождь,
Совсем как
Микоян.
и опять «Ай, бзе-бзе…»
Помимо прогулок, всяческих шуток, болтовни и анекдотов, нашим уличным развлечением были прыжки с трамвая, ходившего по Лермонтовской улице от Эриванской площади до нижней станции фуникулера. Вскочить на бегущий вверх бельгийский трамвай, имевший подножку по всей длине и поручень у каждого ряда скамеек, не составляло труда, зато спрыгивать с несущегося вниз вагона было делом непростым. В этом опасном виде спорта у нас был свой чемпион Вахтанг, который умудрялся спрыгивать спиной относительно хода. Приземлялся он при этом на брусчатую мостовую, в низком наклоне упираясь далеко отставленной назад ногой. Лет пятнадцать тому назад я прочел в журнале «Литературная Грузия» описание этого развлечения.
Одним из самых интересных занятий были прогулки в Ботаническом саду. Это романтическое, уютное и очень любимое место, которое за семьдесят лет, сколько я его помню, не подверглось тлетворному влиянию времени или разрушению, не загажено и не испоганено. Расположен ботанический сад за Сололакской горой по обе стороны крутых склонов речушки Дабаханки и находится в получасе неторопливой ходьбы от центральной площади города. Но, чтобы попасть в него, нужно пройти через полукилометровый туннель, у входа в который тогда был источник, круглый год выплескивавший тугой струей знаменитую «тунели ваду». Когда по какой-либо причине в районе отключался водопровод, мы приносили воду из этого источника. Туннель тогда был узкий, низкий, тускло освещенный и поэтому казался таинственным и даже сказочным местом.
Когда в Москве начали строить метро, и страна стала готовиться к атомной к войне, этот туннель был переоборудован в обширное бомбоубежище с вентиляционными трубами. Было построено множеством залов, предназначенных для того, чтобы партия и правительство могли бы в критический момент оттуда руководить жизнью и деятельностью населения. Однако в этом качестве туннель - к счастью! -так и не был использован, и сейчас там склады нетоварных книг, и прочей дряни.
А тогда мы проходили еще через старый туннель, и этот поход казался нам долгим, очень долгим, пока, наконец, ни показывался яркий дневной свет... Туннель кончался, и мы сразу оказывались в дивном саду, где времена года, стертые в городе, воспринимались особенно отчетливо. Цветущая, веселая весна, и журчащий ручей, предвестник дачного лета, или нас окружала увядающее золото осени, или мы оказывались в снежной зимней сказке.
По относительно пологому склону правого берега мы проходили сначала по еловой аллее, а затем мимо могучих стволов буков, каштанов, сосен, дубов, кедров, минуя бассейн с русалкой, мы поднимались на новый, высокий арочный мост над 60-ти метровым водопадом. Внизу было небольшое озерцо, в котором в летнюю пору мы купались. Метрах в пятидесяти за новым мостом был заросший ползучими растениями старый узенький, кирпичный мост с жердяными перилами и деревянным настилом. Мой сын Сергей увлекался фотографией - и сделал снимок с задержкой спуска - это он сам стоит на старом мосту
(фото 50).
С этим старым мостом связана одна комическая история.
Меня всегда удивляло, почему в таком живописном, расположенном так близко от центра города чудесном оазисе, так мало прогуливающихся горожан. Одну из причин непопулярности Ботанического сада я узнал совершенно случайно...
Однажды, это было уже после войны - работники научно-исследовательского института физкультуры, где я в это время трудился, выбрали по моей инициативе Ботанический сад для проведения маевки. Однако, мой бывший аспирант, а потом и друг Женя Гагуа заявил, что он ни за что не пойдет в Ботанический сад. Причина столь категорического отказа оказалась анекдотичной: в самом начале войны Женя к своему 12-летию получил от матери подарок - этюдник. Со своим приятелем, тоже юным художником, Женя отправился в Ботанический сад на пленэр. Живописцы раскрыли этюдники и стали рисовать старый мост. В саду никого не было, а им очень хотелось иметь вокруг себя восторженных зрителей. Когда на рисунках контуры моста стали видны, к ним подошел наблюдавший за порядком в саду немолодой милиционер. Наконец-то у них появился желанный зритель! Однако радость была недолгой. «Что вы тут рисуете? - строго спросил он. - Вы что не знаете, что мосты - военные объекты, их рисовать запрещено!» Женя попытался убедить стража порядка: «Старому мосту ни одна сотня лет, этот мост никуда не ведет и по нему никто не ходит - это вовсе не военный объект». Но милиционер был строго проинструктирован. «А ну-ка, собирайтесь! Пойдем в отделение. Там разберутся, шпионы вы или честные ребята!» - распорядился милиционер.
Делать было нечего. Испуганных, дрожащих художников под конвоем доставили в отделение.
- Начальник! Я поймал двух шпионов. Они рисовали мост! - доложил ментяра.
- Слава богу, - рассказал мне Женя Гагуа, - начальник оказался разумным человеком. Впрочем, и он сначала попугал нас:
- А ну, покажите, что вы там нарисовали?
Поглядев на нашу мазню, он спросил:
- А есть у вас синяя краска? Давайте-ка для светомаскировки закрасьте оконные стекла!
Краски нам не хватило.
- Ну, ничего, - смилостивился, наконец старший лейтенант, - когда соберетесь еще раз рисовать мост, и попадете сюда снова, тогда и докрасите. А теперь убирайтесь домой!
Так благополучно закончилась эта история. А ведь в те времена государство не шутило, и за три пшеничных колоска по указу расстреливали даже детей. С тех пор я в Ботанический сад не хожу», - закончил Женя свой рассказ.
Эта история напомнила мне еще одно печальное происшествие нашей юности. Как-то в 1932 году, когда мы с братом учились в ФЗО и голодали, Миша вечером пошел в магазин «Еркопа» (единого рабочего кооператива), чтобы купить винегрет на ужин, и не вернулся. Я не знал, где мне, пятнадцатилетнему пацану, искать старшего брата, и был подавлен и напуган.
На другой день с ребятами из его группы мы обнаружили, что Миша сидит в кутузке, оборудованной во дворе районной милиции, как раз в той, где девять лет спустя красил окна Женя Гагуа.
Дежурный, посмотрел в журнал, сказал, что Мишу задержал сам начальник милиции города, и только с его разрешения можно будет его освободить.
Выяснилось: винегрета в магазине на Эриванской площади в продаже не было, и Миша впрыгнул на ходу в отходящий вагон трамвая, чтобы доехать до магазина на проспекте Руставели. Это «преступление» было случайно замечено бдительным оком проезжавшего на автомобиле начальника и тот решил поразвлечься. Последовал за трамваем до ближайшей остановки, вытащил Мишу за шиворот и привез в отделение милиции, велел его задержать и забыл о своем подвиге. Два дня мы с ребятами из ФЗО искали пути освобождения брата и носили ему еду.
К счастью, в нашем доме жил главный врач милиции некто Георгий Сарибеков, благодаря протекции которого Мишу удалось вызволить из милицейского застенка. Так что моему другу Жене Гагуа действительно повезло.
В связи с этим происшествием у меня возникла на всю жизнь идиосинкразия к посещению милиции, несмотря даже на то, что в этом учреждении я встречаюсь преимущественно со своими бывшими студентами-борцами, которые, после завершения спортивной карьеры, почему-то имеют большое тяготение к работе в МВД. В настоящее время один из них, чемпион Европы по дзюдо Дилар Хабулиани в новом правительстве даже стал министром внутренних дел.
Итак, почему Ботанический сад, этот своеобразный, дивный, поэтический. а главное сохранившийся в первозданной красоте, уголок старого Тифлиса не посещает Женя Гагуа, я узнал. Но почему в Ботанический сад никогда не ходят остальные жители близлежащих районов - это осталось для меня загадкой и по сей день.
Как Кала растворился в Тифлисе моего детства, так и старый город, в свою очередь, растворился в новом мегаполисе, который расширился и включил в себя с десяток окружавших деревень: Глдани, Мухиани, Дигоми, Варкетили, Багеби, Сабуртало, Навтлуг, Сартичала и ряд других, а также бывшие пустынные склоны окрестных гор. Всюду образовались современные безликие, жилые массивы.
Сегодня даже следов старого Тифлиса, города моего детства, веселого, непосредственного и обаятельного, больше нет.
К сожалению, сейчас нет и, по видимому, никогда уже не будет прежней Грузии. Прежде чем перейти к дальнейшему повествованию, мне хочется сейчас сказать несколько слов о теперешнем положении дел в некогда одной из самых цветущих советских республик.
Прекрасно обретать независимость, когда с ней вместе приходят и мир, и богатство, и культурный подъем. Неплоха независимость даже тогда, когда с ее обретением ничего не становится по крайней мере хуже.
Древность знает страну месхов, то есть Грузию, в качестве поставщика воинов-мамлюков и медной посуды на ближневосточные рынки. Сельское хозяйство многие столетия оставалось натуральным, едва обеспечивая пропитание местного населения.
В России привыкли видеть в Грузии благоприятнейшую для сельского хозяйства страну, но совершенно иначе Грузия видится с юга, из Месопотамии и с берегов Средиземного моря. Для этих жарких и плодородных стран Грузия - крайняя северная периферия с суровым климатом и каменистыми почвами.
На протяжении всей своей истории Грузия, со времени библейских пророков и ассирийских царей и вплоть до подписания Георгиевского трактата с Россией 18 января 1801 года, неизменно входила именно в систему передневосточной торговли и политики. И все эти века и грузинский крестьянин, и мелкий феодал «азнаур» оставались бедными землецарапателеми. Скудные плоды их труда на изобильных рынках Востока заинтересовать никого не могли.
Присоединение к России открыло для грузин необъятный северный рынок, где субтропические продукты Картли и Колхиды были вне конкуренции. Вина, коньяки, фрукты, чай, табак, существенно более дешевые из-за близости расстояний и отсутствия таможенных границ, охотно раскупались в России, поднимая уровень жизни обитателей Грузии.
С 1868 по 1913 год торговый оборот Грузии увеличился в пятьдесят раз! Население Тифлиса возросло с 20 тысяч до 250. Кутаиси - с 8 до 58 тысяч человек. Единая транспортная система Кавказа и России, созданная к началу XX века, ускорила это развитие.
И стала Грузия в судьбе необычайной,
Всегда зависимой, но наконец своей,
Из южной здравницы вновь северной окраиной,
Куда за все века забрел один Помпей.
И сохранить себя ей будет так непросто.
Когда достался ей крик перелетных птиц,
И доля вечная христианского форпоста,
И слабый свет икон, и сквозняки бойниц...
Это стихотворения о своей родине, опубликовал в журнале «Знамя» мой сын Сергей.
Грузия действительно знавала в прошлом эпохи славного расцвета, времена, когда половина Анатолии, все Закавказье и даже часть Месопотамии платили дань грузинским царям. Но то были времена смуты и упадка в сопредельных великих государствах. Фарнаваз основал свою державу на руинах разбитой македонцами империи Ахеминидов, легендарная царица Тамара правила в эпоху полного упадка прежнего гегемона Востока - Арабского халифата, наконец, последний расцвет независимой Грузии при Ираклии II в XVIII веке объясняется анархией в Персии и постепенным ослаблением Порты под военным нажимом России.
Обычное же состояние Грузии за два тысячелетия ее истории - это зависимость разной тяжести, и разделенность между великими державами, соперничавшими на Переднем Востоке, будь то Парфия и Рим, Византия и Халифат, Турция и Персия. Наиболее тяжелым, хотя культурно вовсе и не бесплодным, было владычество над Грузией иноверных мусульманских держав. Под их давлением с XV века грузинская знать, а кое-где и народ вынуждено обращаются в ислам, поскольку эти державы не брезговали ни геноцидами, ни массовыми депортациями.
Включение Грузии в состав России в 1801-1833 годах не было, разумеется, ни в малой степени возвращением в Эдем, чему свидетельством крестьянские восстания 1812 и 1819 годов и всеобщая симпатия к социалистам в начале XX века, но это включение спасло народ и соединило страну.
Строки Лермонтова: «И божья благодать сошла на Грузию, она цвела, не опасаяся врагов, под сенью дружеских штыков» вполне отражают исторические реалии.
И вплоть до разгона Учредительного собрания в 1918 году, ни одна грузинская политическая партия никогда не помышляла об отделении от России. Культурная автономия, ограниченное самоуправление, были пределом, на котором останавливались и меньшевики Ноя Жордания и национал-федералисты Джорджадзе. Независимость 1918 года была не давно чаемой целью, а вынужденным средством самозащиты от московских коммунистов и от аннексионистских притязаний Турции.
Выпадение Грузии из сферы российского влияния с неизбежностью возвращает ее в орбиту ирано-турецкого соперничества, а надежды на покровительство Европы и США остаются еще более несостоятельными, чем подобные же упования христиан Ливана и Кипра...