«Согретые сталинским солнцем...» - Иван Алиханов - статья по матералам книги.
«Согретые сталинским солнцем...»
статья отца по материалам собственной книги "Дней минувших анекдоты", опубликованная в газете "Континент"
Лилли Алиханова-Эгнаташвили - телефильм о судьбе матери -http://alikhanov.livejournal.com/407426.html
В конце сороковых годов, обучаясь в аспирантуре, я одновременно работал фотокорреспондентом в Грузинском обществе культурной связи с заграницей (ГОКС). В декабре 1949 года стало известно, чти в связи с 70-летием Сталин отправил своим, оставшимся в живых бывшим однокашникам в подарок по 20 тыс. рублей и письма. Естественно, столь важное событие нельзя было не отметить, и меня направили в Гори сфотографировать этих людей и взять у них интервью.
Одному из них, Александру Гвердцители, Сталин написал: «Брат мой Сандро, шлю тебе маленький подарок, желаю крепкого здоровья. Твой Сосо». (Все письма были написаны по-грузински синим карандашом на листке из обычного блокнота.)
Адресат, естественно, гордился этим посланием, особенно акцентируя то обстоятельство, что только к нему Сталин обратился со словами «брат мой». Я поинтересовался причиной столь сердечного обращения.
- Дело в том, - объяснил Сандро, - что Сосо был первым крестником моего отца, а я был крестником отца Сталина - Якоба Эгнаташвили...
читать
Хотя мне хорошо было известна эта версия - мой отчим был старшим сыном этого Якоба Эгнаташвили, - от Сандро я узнал кое-какие не известные мне подробности. Он рассказал, что до рождения Сосо у Кэкэ (так называли мать Сталина Екатерину) было двое детей от своего мужа Бесо (Виссариона Джугашвили). Обоих крестил Якоб Эгнаташвили, у которого она была в услужении. Оба они во младенчестве умерли. После того как Бесо переехал в Тифлис и стал работать на обувной фабрике Адельханова, Какэ родила Сосо.
Сандро рассказал, что Якоб Эгнаташвили просил своего отца крестить ребенка. Он пояснил:
- Не мог же Якоб крестить своего собственного сына. Вы же знаете, что в нашей традиции называть сыновей именем отца, вот и Сосо своего первенца назвал Яковом. Ведь в Грузии это имя довольно редко встречается.
В связи с 70-летием вождя произошло еще одно малозаметное событие, о котором теперь знаю только я.
Григорий Григорьевич Адельханов (владелец обувной фабрики) был мужем моей тети Лены и моим крестным (он умер вскоре после моего рождения, в 1917 году). Его фабрику унаследовал его сын (мой двоюродный брат, тоже Григорий), которого после советизации Грузии оставили на фабрике в качестве главного инженера. Впоследствии его обвинили во вредительстве, и он умер в ссылке. В Тифлисе осталась его жена Нина. Жила она в темной малюсенькой комнатульке, и все ее имущество заключалось в роскошном, отделанном серебром и эмалью альбоме, который был преподнесен сотрудниками моего крестного отца ко дню 25-летия основания его предприятия. В этом альбоме были засняты цехи, перед которыми в ряд стояли рабочие. Кто-то прослышал про этот альбом, и он был отправлен Сталину, чтобы тот узнал своего отца. Сталин его не обнаружил, альбом вернули, впоследствии он был куплен Ереванским музеем.
* * *
Отец мой, Иван Михайлович Алиханов, сын статского советника, получил в наследство 3 миллиона и большой барский дом в самом фешенебельном районе Тифлиса. Овдовев, он решил развеять печаль, путешествуя за границей. В 1910 году он вторично женился - на красавице-немке Лилли Фегельке, которая была моложе его на 25 лет. Вернулся он на родину перед Первой мировой войной с женой и 3-х летней дочерью Елизаветой. Затем родился брат Михаил, и в 1917 году - я.
Мой отец был настроен весьма демократично. Как и все такого рода демократы (включая Б. Савинкова и доктора Живаго), он получил в качестве «премии» пролетарскую революцию, одновременно потеряв все свое состояние.
Помню случай, когда отец нас, детей, поставил на колени молиться, а в это время какие-то люди ходили по нашей 12-комнатной квартире и ставили сургучные печати на мебель. Однако молитвы не помогли, и в нашу квартиру вселился Лаврентий Берия. Мы же переселились этажом выше - в 3-комнатную квартиру, которую покинул сотрудник выехавшего из Тифлиса персидского консульства.
Отец мой написал жалобу.
Он писал, что Берия «конфисковал у меня не средства производства, а квартиру и предметы обихода и роскоши - мебель, картины, ковры, посуду». С этой бумагой моя мать пошла к председателю ЦИКа Грузии Филиппу Махарадзе. Он принял ее любезно, поинтересовался здоровьем супруга и детей, после чего воскликнул:
- Все ваши дома, все здоровы, и вы жалуетесь на Берию?!
Моя общительная и демократичная мать вскоре нашла общий язык с женой Берии Ниной, обучала ее немецкому языку. Берия смилостивился и вернул нам кое-какую мебель, чтобы было на чем спать и есть...
Впрочем, Берия ненадолго задержался в нашем доме. Свойственный всем большевикам зуд к улучшению жилищных условий вынуждал его неоднократно сменять квартиры. Наконец он построил для себя двухэтажный дом на улице Мачабели, а после него в нашу квартиру вселился его заместитель - Леван Гогоберидзе, но и тот вскоре нашел что-то получше. Его сменил Акимов, женатый на сестре соратника С. Орджоникидзе Шалва Элиавы. Однако настало время репрессий, и Берия расстрелял всех этих любителей занимать армянские особняки, равно как и их хозяев. В конце концов в нашей квартире поместили детский сад.
Об этих гебистских заселениях в наш родовой дом моя дочь Лилли рассказала известному кинорежиссеру Отару Иоселиали, когда она снималась в эпизодах его первого фильма «Жил певчий дрозд» .
Много лет спустя по мотивам рассказов моей дочери Иоселиани снял художественный фильм - «Мосты, глава седьмая». Местом съемок этого седьмого фильма Иоселиани как раз и стал наш родовой дом. В кино, как это когда-то и было на самом деле - чекисты с семьями, сменяя друг друга, въезжали в нашу просторную квартиру - порой на кухне еще жарилась яичница, и с удовольствием доедали эту яичницу, предварительно расстреляв тех чекистов, которые незадолго до этого разбили яйца на сковородку. Этот фильм Иоселиани демонстрировался на кинофестивале в Сан-Франциско, где мне - спустя семьдесят лет! - снова довелось пережить историю моего детства.
Недавно я где-то прочел, что кровавый Лаврентий расстрелял каждого восьмого грузина. Я этого не знаю, не могу поручиться, однако известно, что все его главные
подельники были армяне - Кобулов, Деканозов, Мамулов или мимгрелы - Барамия, Пачулия и т. д. Не доверял он, по-видимому, грузинам...
В мае 1927 года отец скончался от туберкулеза легких, оставив на руках матери двух сыновей - 10 и 12 лет. Сестру Лизу увезла с собой в Германию в качестве прислуги гостившая у нас за год до смерти отца младшая сестра матери Эльза. Незадолго до смерти отец сдал третью нашу комнату, имевшую отдельный вход, атлетически сложенному красавцу-грузину Александру Яковлевичу Эгнаташвили. Все его знакомые звали просто Саша. Саша был одним из крупнейших нэпманов города: владел четырьмя ресторанами и винным погребом. Он был в разводе с первой женой, от которой имел двух детей: Тамару и Георгия (которого называли Бичико - мальчуган).
Наш новый сосед стал уделять особое внимание моей маме. Естественно, что молодая 37-летняя женщина, оставшаяся одна, без средств к существованию, ответила на ухаживания любезного соседа. Да и мы, мальчики, сразу полюбили его. Он нас баловал, возил на извозчике в цирк. Одним словом, зажили мы припеваючи.
Но вот наступил 1929 год, когда «свинья разжирела, и ее надо резать» - НЭП окончился! Делалось это так: предприниматель облагался налогом, после его оплаты тут же возникал дополнительный... и так до тех пор, пока несостоятельный налогоплательщик не попадал в тюрьму. То же случилось и с Сашей...
* * *
В те годы в нашей семье была еженедельная традиция закупки съестных припасов. Александр Яковлевич очень любил этим заниматься. Приветствуемый торговцами, он шел по базару, приценивался, торговался, спрашивал оптовые цены. Снедь он покупал самого лучшего качества и всегда в два веса - в две плетеные корзины. Большая часть попадала в одну из корзин для нашего дома, меньшая - в другую корзину, которая предназначалась Кэке - матери Сталина. Эти корзины со снедью, следом за Сашей, по базару несли мы, братья.
Возвращаясь с базара, надо было зайти в бывший дворец наместника Кавказа, где в одном из домиков, расположенных в саду, на втором этаже, вдвоем с какой-то женщиной проживала Кэке - мать Сталина. Одна из корзин предназначалась ей. Часто я сам относил снедь Кэке. Во дворце бывшего наместника тогда размещалось грузинское правительство. Нередко Кэке приходила к нам домой, играла с мамой в лото.
Иной раз к нам приходил очень скромный, красивый и симпатичный молодой человек Яша Джугашвили. У него были характерные для Эгнаташвили приподнятые и широкие плечи. Мне запомнилось, что ходил он по улице не спеша и ставил ступни без выворота - параллельно.
Когда мой отчим попал в тюрьму за неуплату налогов, мать вместе с Кэкэ отправились к Ф. Махарадзе с просьбой, чтобы Сашу выпустили. «Он поедет к Сосо и все устроится», - сказала Кэкэ. Махарадзе объяснил, что нужен поручитель. Кэкэ выразила готовность поручиться за Сашу. Но Махарадзе возразил, что если Саша уедет, то надо будет арестовать поручителя, и вариант с Кэкэ отпал. Тогда эту роль взял на себя младший брат Саши - Васо, преподаватель литературы в грузинской школе. Таким образом Васо оказался в тюрьме, а Саша уехал в Москву, где при содействии Яши попал к Сталину. Вскоре Саша вернулся с письмом от секретаря Президиума ЦИК’а Авеля Енукидзе на имя Берии, где было сказано, что А. Я. Эгнаташвили назначен в систему
хозуправления ЦИК’а СССР на должность заведующего хозяйством дома отдыха ЦИК’а в Форосе и все претензии к нему должны быть сняты.
* * *
Форос - южная оконечность Крыма, бывшее имение известного фарфорозаводчика Кузнецова. Резиденция владельца - двухэтажный дворец, в котором стены расписаны известными художниками, - была окружена куртинами, цветниками, редкими породами деревьев и пальмами. Кузнецов был большим любителем лошадей, для которых было построено много конюшен, переоборудованных позже под жилые помещения для отдыхающих поплоше. Имелись открытый и закрытый манеж, биллиардная, кегельбан, конечно, кухни и много хозяйственных построек. Вокруг, на склонах гор, были разбиты обширные виноградники. (Интересно, что вся эта прелесть не удовлетворила Раису Максимовну, и для Горбачевых была построена новая резиденция.)
Отдыхали в это время там невысокого ранга работники ЦИК’а, дети, родственники главных богов, впоследствии репрессированных: например, Наташа Рыкова, племянник Свердлова Адя, вдова Лациса с сыном, Федя Аллилуев (брат жены Сталина) - немного ненормальный плюгавый субъект, который ходил с вечно приклеенной к губе папиросой и напевал «Гоп со смыком». Бывал там и Яша Джугашвили - страстный охотник. Он охотился в окрестностях с директорским пойнтером, таким же жирным и ленивым, как и его хозяин - старый большевик Калугин. Помню, однажды Яша принес пса после охоты на руках. Обожал Яша и биллиард - давал всем 40 очков вперед в пирамиду, неизменно выигрывал и гонял нас, мальчишек, под стол.
Александр Яковлевич развил бурную хозяйственную деятельность, чем очень раздражал директора, который считал, что, поскольку он «был ничем и стал всем», можно и отдыхать. Саша же не терпел бездеятельности: нас, мальчиков, и своего сына, когда мы приезжали на лето, неизменно тотчас определял на работу на виноградники, на огород, возчиками, пастухами, чтобы мы не зря ели хлеб.
Через три года конфликт моего отчима с директором вынудил его обратиться к Енукидзе, и отчима перевели в Москву, дали 2 комнаты в общежитии ЦИК’а, расположенного в здании теперешнего ГУМа, и назначили директором опекаемого лично Енукидзе дома отдыха балетного училища Большого театра под Москвой, в поселке Манькина Гора, на реке Пахре.
И вот, в 1934 году мы, мальчики, приехали на лето на Манькину Гору, где в это время под охраной многочисленных вожатых, комсоргов и преподавателей отдыхал будущий цвет сцены Большого театра, преимущественно девочки и девушки. Это не был отдых в полном смысле слова - учеба продолжалась. Естественно, мы трое тотчас влюбились. И вдруг пассия моего сводного брата Бичико исчезла. Никто не мог сказать - куда. Через пару недель она появилась. Бичико удалось добиться признания своей любимой: она «отдыхала» на даче их покровителя, дяди Абеля. Вот, оказывается, как развлекался секретарь президиума ЦИК’а.
На следующий год моему отчиму дали новое назначение - он стал директором подмосковного дома отдыха НКВД «Заречье», который располагался за Кунцево. Здесь было где развернуться хозяйственным талантам моего отчима; тут были и огороды, и скотный двор.
Лилли Германовна Алиханова-Эгнаташвили на ступеньках дома в Заречье. Рядом со служебным "Кадиллаком" Александра Яковлевича Эгнаташвили на котором он возил вино и заготовки в Кремль.
Вскоре он завел парники, стал кормить отдыхающих парниковыми овощами, клубникой, а излишки поставлял в 1-ый гастроном, а в дальнейшем и на стол Сталину. Однажды Саша спросил, не скучает ли его любимый Сосо без грузинской пищи, на что последний ответил: «Возьмись за это дело, корми меня вкусно».
Тогда Саша поехал в Тбилиси и привез вина, курдючных барашков, «тонэ» для выпечки грузинского хлеба, грузинские сыры, зеленую рассаду и своего бывшего работника - винодела Грикула. За дачей Саша выкопал погреб для вина, отгородил загон для индюшек, и стали из Заречья продукты и вино поставлять на стол вождю.
Помню, как-то Сталин заболел, и доктора прописали ему индюшачью печень. Мама откармливала индюшек, запихивая им в клюв катыши кукурузной муки. Я тогда учился в Институте физкультуры и знал, что излишки сахара откладываются в печени. Я посоветовал маме добавлять в кукурузу сахар. Печень стала в два раза больше и вкуснее. Я попросил отчима представить меня к Сталинской премии, но он таких шуток не принимал: Сталин для него был бог.
Году, помнится, в 1937-ом Николай Власик, личный охранник Сталина, нередко гостивший в «Заречье», привез новость: Сталин велел создать главное управление охраны, начальником которого был назначен Власик, а заместителем по хозяйственной части - Саша. Управление подчинялось непосредственно Сталину. В связи с этим мой отчим получил генеральское звание - старшего майора госбезопасности и ромб в петлицу.
Незадолго до этого произошел беспрецедентный случай: Бичико был арестован органами госбезопасности. Саша обратился к Сталину. Он сказал, что сын его (Бичико тогда учился со мной в Институте физкультуры) никак не может быть замешан ни в каком политическом деле. Сталин тут же позвонил Ежову, и Бичико был выпущен. Как выяснилось позже, причиной ареста был номер телефона Бичико, найденный в записных книжках многих форосских знакомых - детей старых коммунистов, ныне арестованных. Это был, наверное, единственный случай, когда органы «ошиблись».
В течение последующих двух лет Саша стал - сначала комиссаром 3 ранга, затем генерал-майором,
генерал-лейтенантом, получил первый орден Трудового Красного Знамени и однажды, когда Сталин узнал, что он беспартийный, стал членом партии. Бичико же после ареста в институт не вернулся, а стал работать в КГБ - начальником в охране Н. М. Шверника. Задолго до этого Александр Яковлевич получил квартиру в знаменитом «доме на набережной», где поселились мой брат Миша и Бичико.
* * *
Лучи «сталинского солнца» в неменьшей мере проникли в Грузию. Брат Саши Васо, учитель грузинского языка, которого в начале рассказа мы оставили в тюрьме, стал секретарем Верховного Совета Грузии, получил роскошную квартиру с двумя уборными, что было совершенной новинкой в стране, где совсем еще недавно жители пользовались уборной во дворе. Он развелся с первой женой, женился на своей секретарше. У них родился сын, названный в честь Сталина Кобой. Васо учился в Киевском университете. Интересно, что этот факт его биографии интерпретировался так: «За участие в революционной деятельности В. Эгнаташвили был выслан в Киев, где окончил университет».
Старший сын Васо Шота был назначен министром здравоохранения, муж Сашиной сестры Вари - Бухникашвили стал руководителем Грузинского телеграфного агентства. Все получили роскошные апартаменты, дети их впоследствии занимали хорошие должности: директоров НИИ, работников ГрузТАГ’а. Даже двоюродный брат Саши, совершенный неуч Миша, стал директором Горийского базара, разбогател, построил дом в Тбилиси, открыл винный погреб.
* * *
Однако вернемся в Москву, где нас ожидает постепенная перемена погоды.
Как-то мой отчим сказал маме, что Сталин, возможно, захочет посетить нашу дачу в «Заречье» (где он с мамой жил постоянно). Но проходили дни, недели, и больше об этом разговор не возникал. Наконец однажды, поздно ночью, зазвонил телефон. «Мы едем!» - прозвучал взволнованный голос Саши. Сервировать стол в «Заречье» не было проблемой. Через полчаса открылась дверь. Мама от волнения спряталась за портьеру в столовой.
- Хозяйке не положено прятаться, - сказал Сталин, приветствуя ее.
И вдруг за вождем возникла очень знакомая физиономия в пенсне... Но Берия сделал вид, что видит маму в первый раз, и представился:
- Лаврентий Павлович.
Затем Сталин сказал:
- Где люди? Зовите всех сюда.
В это время в Кунцеве находились Бичико и муж дочери Саши - Гиви Ратишвили. Началось застолье. По рассказам мамы, далее было так: Сталин обратился к Саше с вопросом:
- Что твоя хозяйка невесела?
Саша объяснил, что ее дочь находится в Америке, и жена опасается ухудшения отношений с Америкой.
- Не беспокойтесь, Лилли Германовна, - сказал Сталин, - это хорошо, что она уехала из Германии.
Затем была долгая пауза.
- Я думаю, нашим противником будет именно Германия...
Это было сказано в мае 1940 года, за год до «вероломного» нападения Германии. Правду по этому поводу рассказал В. Суворов в книге «Ледокол». Советский Союз действительно готовился к войне с Германией.
Так запомнили этот разговор Бичико и моя мама. После этого посещения у мамы осталось тревожное чувство от того, что Берия намеренно не хотел ее узнать. Это предчувствие не обмануло ее.
* * *
Однажды, вернувшись из Грузии, куда он ездил для пополнения запасов вина для зареченского погреба (эта операция не доверялась никому), Александр Яковлевич привез с собой старенького, невзрачного, небольшого росточка человечка. Одет он был, как в то время большинство населения, во что попало. Звали его Дата Гаситашвили. Давным-давно Дата был учеником-подручным у холодного сапожника Бесо Джугашвили. Он был несколько старше Сталина и помнил его мальчуганом, которому когда-то, может быть, и покровительствовал.
Об удивительной наивности этого человека можно судить по такой истории. У Даты был перочинный ножичек, лезвие которого не фиксировалось из-за сломанной пружины. С другой стороны ножа был пробочник. Время от времени, когда делать было нечего, он находил плоский камешек, плевал на него и начинал точить лезвие.
Я как-то сказал ему:
- Выбрось это старье, я тебе подарю новый.
Дата покачал головой и ответил:
- Мне не надо нового. Этот ножичек мне дорог как память. Однажды, когда я был молод и ехал из Гори в Тбилиси, люди в вагоне собрались «провести время». У них была еда и вино, но не было пробочника. Они попросили меня разделить с ними трапезу. Мы очень хорошо провели время. С тех пор я этот ножик ношу, как память.
В Грузии приглашение присоединиться к компании, особенно в дороге, - обычное дело. Каким же незаметным был Дата у себя на родине, что такой случай врезался в его память и стал дорогим воспоминанием на всю жизнь.
Александр Яковлевич приодел Дату и повез к Сталину. Дата, наверное, был единственным человеком в мире, не представляющим масштаба «великого вождя». Мой отчим, который никогда не рассказывал о застольях у Сталина, на этот раз был так поражен состоявшейся встречей, что приоткрыл «железный занавес».
Дата при встрече со Сталиным вел себя совершенно раскованно. Назвал Сталина «шен мамадзагло», что переводится как «ах, ты сукин сын» (в понятийном переводе близко к «ах, ты пострел»). Давно, наверное, великий вождь не слышал такого обращения! Возможно, оно вернуло его на мгновенье в детство.
Сталин ухмыльнулся, погладил усы:
- Шен кристедзагло! («Ты Христов пес» - по-грузински это звучит как несерьезная ругань.) Почему ругаешь меня?
А Дата, будто бы не стерпев, отвечал:
-Ты у меня мальчишка, которого я на руках носил. Вот сниму с тебя штаны и надеру задницу, чтобы она стала красной, как твой флаг.
Эта шуточная перебранка всех развеселила. Потом было грузинское застолье, где это трио пело старинные грузинские песни «урмули» (песнь погонщика арбы), «оровеля» (пахаря). У всех троих был хороший слух, как и у большинства грузин, приученных с детства петь на три голоса.
Видимо, Сталину эта встреча доставила удовольствие. Рассказывая о ней, отчим то и дело улыбался в усы. В заключение вождь пригласил Дату посмотреть первомайский праздник. Отчим приодел его и в сопровождении моего брата Миши отправил его на трибуны Красной площади. Часа через полтора после начала демонстрации Дата сел, достал свой ножик, плюнул на каменную трибуну и принялся его точить.
- Что ты делаешь. Дата? - растерявшись, спросил мой брат.
Дата ответил:
- Долго они еще будут ходить по кругу? У меня закружилась голова. Некоторые плакаты проносят уже в третий раз.
Самым большим многолюдьем для Даты был горийский базар. Он, видимо, не представлял себе, что в одном месте может быть так много разных людей. Вскоре он отбыл в Гори. Перед отъездом Миша подарил ему свой ножик и сказал, что старый он может выбросить. Дата покачал головой и стал рассказывать историю поездки из Гори в Тбилиси.
Этот «согретый сталинским солнцем оазис» я покинул в январе 1941 года.
* * *
Вернулся я в Москву 5 лет спустя и сразу же пошел к отчиму на новую квартиру. Он жил на улице Горького в доме, где помещался ресторан «Арагви»; окна квартиры выходили на Моссовет. Тут на меня обрушились два страшных известия: брат мой был убит незадолго до окончания войны, на Одере, а мать погибла в Темниковских лагерях. Она была эвакуирована в Куйбышев и там арестована по личному указанию Берии. Лишь при Хрущеве мне удалось узнать, что она посмертно реабилитирована. На нее даже не было заведено личное дело.
Несмотря на арест жены, Саша был привлечен к хозяйственной организации Ялтинской, а затем и Тегеранской конференций, за что был награжден орденом Кутузова II-ой степени.
Еще до окончания войны, чтобы удалить Сашу из Москвы, Берия создал отдельное «управление» в Крыму и отправил туда отчима в качестве начальника. Но Саша вскоре сказался больным и вернулся в Москву. «Управление» тотчас упразднили. В Москве к нему приставили кремлевских врачей, но никаких их предписаний Саша не выполнял и лекарств, ими выписанных, не принимал. Был уверен, что Берия намерен от него избавиться. Он сам себе готовил пищу и пользовался советами знакомого врача.
У нас часто возникал разговор о маме, подспудный смысл которого был такой: не думаю ли я, что Саша не сделал всего возможного для ее спасения. Конечно, я так не думал. Мне было хорошо известно, что Сталин репрессировал близких ему людей: своего зятя, Яшиного дядю, Алешу Сванидзе, его сестру Маро, работавшую в секретариате Сталина, ее мужа Реденса, жен Молотова и Калинина, жену Яши Юлию Исааковну и многих других.
Как я понял, у Саши с Берией в присутствии Сталина было столкновение по поводу мамы. Но Сталин не поддержал Сашу.
Это были тяжелые разговоры для нас обоих. Моя мать пропала, ее было мучительно жаль, но также искренне было жаль этого любимого мною человека, и не в чем было его упрекать. Но сам себя он не мог оправдать и простить. Так он и жил по инерции года три, а потом решил умереть от голода. Он перестал есть, а затем и пить.
Умер мой отчим 3 декабря 1948 года. Его привезли хоронить на родину, в Гори. В гробу лежал маленький старик. Трудно было представить, что некогда это был могучий красавец, боровшийся с успехом в Московском цирке. Возможно, начав голодовку, он надеялся, что любимый Сталин узнает про его пассивный протест и призовет к себе.
Знал ли Сталин об этом? «Святая тайна великая есть!»
Но вот умер Сталин, и на короткое время Берия приобрел неограниченную власть. Казалось бы, все его внимание должно было быть сосредоточено на закреплении своего могущества. Но он находит время расправиться с близкими Сталину людьми - Эгнаташвили. За короткий период в Тбилиси арестовывают председателя Президиума Верховного Совета Василия Эгнаташвили, его сына Шота снимают с должности министра здравоохранения, Бичико отправляют в Молдавию.
Но Берия не успел полностью развернуться. Настал конец этого мерзавца.
Васо выпустили и назначили директором Грузинского научно-исследовательского института литературы, его сына - директором Института переливания крови, Бичико вернулся в Москву, и Шверник назначил его начальником спортивного отдела ВЦСПС. Потом он переехал в Тбилиси, где получил квартиру и должность директора Дворца спорта.
* * *
Читателя, возможно, заинтересует вопрос: что же с автором этой летописи? Он как-то пытался подарить перочинный ножик старику, выслушивал покаянную исповедь Саши...
Есть хорошая русская присказка: «Я там был, мед, пиво пил, по усам текло, а в рот не попало!» Это про меня. Более того, я всегда оказывался в чем-то виновен: поначалу - как сын буржуя, затем - из-за многих репрессированных родственников, из-за эмигрировавших родственников и за сестру в Америке. Во время войны был выслан в Казахстан из-за арестованной матери-немки.
А за последние годы...
Еще в 30-е годы Сталин в полемике с грузинским политическим деятелем Буду Мдивани возражал против разделения Закфедерации на 3 республики. Мотивируя свою точку зрения, Сталин указывал и на то, что б@ольшая часть населения Тифлиса - армяне, и в случае раздела республик грузины станут притеснять и выселять армян. Он считал, что раздела допускать нельзя (как в воду смотрел).
Иосиф Раскин в книге «Энциклопедия хулиганствующего ортодокса» пишет: «...армяне с грузинами всегда жили, как добрые соседи. Они могли подшучивать друг над другом, но на территории Грузии всегда жило, и неплохо, много армян. А в прекрасном Тбилиси самые лучшие дома, самые богатые кварталы принадлежали армянам». Так оно было, но время шуток прошло! Действительно, богатые армяне строили добротно и много. Арамянц построил больницу, лучшую в городе гостиницу «Мажистик», тюрьму, один из первых кинотеатров, Тамамшев - караван-сарай, Питоев - красавец-театр в венецианском стиле (ныне театр им. Шота Руставели). Адельханов - обувную фабрику, Яралов - заводы, мой дядя, Константин Алиханов, - концертный зал консерватории. Целый район нарядных особняков и доходных домов, Сололаки, построили армянские предприниматели.
Тут я опять оказался персоной нон-грата - как русскоговорящий армянин. Мне отказали в приватизации квартиры. Закон о возвращении отобранного большевиками имущества чуть не погубил меня, когда я заикнулся об отцовском доме...
Вот так под защитой гостеприимного звездно-полосатого флага оказались - сперва моя дочь, ее русская мать, а затем и я.
Иван Алиханов
статья отца по материалам собственной книги "Дней минувших анекдоты", опубликованная в газете "Континент"
с фотографиями -
http://alikhanov.livejournal.com/570503.html
http://alikhanov.livejournal.com/571034.html
http://alikhanov.livejournal.com/571176.html
http://alikhanov.livejournal.com/571176.html
http://alikhanov.livejournal.com/571815.html
http://alikhanov.livejournal.com/571961.html - из книги "Дней минувших анекдоты..."
статья отца по материалам собственной книги "Дней минувших анекдоты", опубликованная в газете "Континент"
Лилли Алиханова-Эгнаташвили - телефильм о судьбе матери -http://alikhanov.livejournal.com/407426.html
В конце сороковых годов, обучаясь в аспирантуре, я одновременно работал фотокорреспондентом в Грузинском обществе культурной связи с заграницей (ГОКС). В декабре 1949 года стало известно, чти в связи с 70-летием Сталин отправил своим, оставшимся в живых бывшим однокашникам в подарок по 20 тыс. рублей и письма. Естественно, столь важное событие нельзя было не отметить, и меня направили в Гори сфотографировать этих людей и взять у них интервью.
Одному из них, Александру Гвердцители, Сталин написал: «Брат мой Сандро, шлю тебе маленький подарок, желаю крепкого здоровья. Твой Сосо». (Все письма были написаны по-грузински синим карандашом на листке из обычного блокнота.)
Адресат, естественно, гордился этим посланием, особенно акцентируя то обстоятельство, что только к нему Сталин обратился со словами «брат мой». Я поинтересовался причиной столь сердечного обращения.
- Дело в том, - объяснил Сандро, - что Сосо был первым крестником моего отца, а я был крестником отца Сталина - Якоба Эгнаташвили...
читать
Хотя мне хорошо было известна эта версия - мой отчим был старшим сыном этого Якоба Эгнаташвили, - от Сандро я узнал кое-какие не известные мне подробности. Он рассказал, что до рождения Сосо у Кэкэ (так называли мать Сталина Екатерину) было двое детей от своего мужа Бесо (Виссариона Джугашвили). Обоих крестил Якоб Эгнаташвили, у которого она была в услужении. Оба они во младенчестве умерли. После того как Бесо переехал в Тифлис и стал работать на обувной фабрике Адельханова, Какэ родила Сосо.
Сандро рассказал, что Якоб Эгнаташвили просил своего отца крестить ребенка. Он пояснил:
- Не мог же Якоб крестить своего собственного сына. Вы же знаете, что в нашей традиции называть сыновей именем отца, вот и Сосо своего первенца назвал Яковом. Ведь в Грузии это имя довольно редко встречается.
В связи с 70-летием вождя произошло еще одно малозаметное событие, о котором теперь знаю только я.
Григорий Григорьевич Адельханов (владелец обувной фабрики) был мужем моей тети Лены и моим крестным (он умер вскоре после моего рождения, в 1917 году). Его фабрику унаследовал его сын (мой двоюродный брат, тоже Григорий), которого после советизации Грузии оставили на фабрике в качестве главного инженера. Впоследствии его обвинили во вредительстве, и он умер в ссылке. В Тифлисе осталась его жена Нина. Жила она в темной малюсенькой комнатульке, и все ее имущество заключалось в роскошном, отделанном серебром и эмалью альбоме, который был преподнесен сотрудниками моего крестного отца ко дню 25-летия основания его предприятия. В этом альбоме были засняты цехи, перед которыми в ряд стояли рабочие. Кто-то прослышал про этот альбом, и он был отправлен Сталину, чтобы тот узнал своего отца. Сталин его не обнаружил, альбом вернули, впоследствии он был куплен Ереванским музеем.
* * *
Отец мой, Иван Михайлович Алиханов, сын статского советника, получил в наследство 3 миллиона и большой барский дом в самом фешенебельном районе Тифлиса. Овдовев, он решил развеять печаль, путешествуя за границей. В 1910 году он вторично женился - на красавице-немке Лилли Фегельке, которая была моложе его на 25 лет. Вернулся он на родину перед Первой мировой войной с женой и 3-х летней дочерью Елизаветой. Затем родился брат Михаил, и в 1917 году - я.
Мой отец был настроен весьма демократично. Как и все такого рода демократы (включая Б. Савинкова и доктора Живаго), он получил в качестве «премии» пролетарскую революцию, одновременно потеряв все свое состояние.
Помню случай, когда отец нас, детей, поставил на колени молиться, а в это время какие-то люди ходили по нашей 12-комнатной квартире и ставили сургучные печати на мебель. Однако молитвы не помогли, и в нашу квартиру вселился Лаврентий Берия. Мы же переселились этажом выше - в 3-комнатную квартиру, которую покинул сотрудник выехавшего из Тифлиса персидского консульства.
Отец мой написал жалобу.
Он писал, что Берия «конфисковал у меня не средства производства, а квартиру и предметы обихода и роскоши - мебель, картины, ковры, посуду». С этой бумагой моя мать пошла к председателю ЦИКа Грузии Филиппу Махарадзе. Он принял ее любезно, поинтересовался здоровьем супруга и детей, после чего воскликнул:
- Все ваши дома, все здоровы, и вы жалуетесь на Берию?!
Моя общительная и демократичная мать вскоре нашла общий язык с женой Берии Ниной, обучала ее немецкому языку. Берия смилостивился и вернул нам кое-какую мебель, чтобы было на чем спать и есть...
Впрочем, Берия ненадолго задержался в нашем доме. Свойственный всем большевикам зуд к улучшению жилищных условий вынуждал его неоднократно сменять квартиры. Наконец он построил для себя двухэтажный дом на улице Мачабели, а после него в нашу квартиру вселился его заместитель - Леван Гогоберидзе, но и тот вскоре нашел что-то получше. Его сменил Акимов, женатый на сестре соратника С. Орджоникидзе Шалва Элиавы. Однако настало время репрессий, и Берия расстрелял всех этих любителей занимать армянские особняки, равно как и их хозяев. В конце концов в нашей квартире поместили детский сад.
Об этих гебистских заселениях в наш родовой дом моя дочь Лилли рассказала известному кинорежиссеру Отару Иоселиали, когда она снималась в эпизодах его первого фильма «Жил певчий дрозд» .
Много лет спустя по мотивам рассказов моей дочери Иоселиани снял художественный фильм - «Мосты, глава седьмая». Местом съемок этого седьмого фильма Иоселиани как раз и стал наш родовой дом. В кино, как это когда-то и было на самом деле - чекисты с семьями, сменяя друг друга, въезжали в нашу просторную квартиру - порой на кухне еще жарилась яичница, и с удовольствием доедали эту яичницу, предварительно расстреляв тех чекистов, которые незадолго до этого разбили яйца на сковородку. Этот фильм Иоселиани демонстрировался на кинофестивале в Сан-Франциско, где мне - спустя семьдесят лет! - снова довелось пережить историю моего детства.
Недавно я где-то прочел, что кровавый Лаврентий расстрелял каждого восьмого грузина. Я этого не знаю, не могу поручиться, однако известно, что все его главные
подельники были армяне - Кобулов, Деканозов, Мамулов или мимгрелы - Барамия, Пачулия и т. д. Не доверял он, по-видимому, грузинам...
В мае 1927 года отец скончался от туберкулеза легких, оставив на руках матери двух сыновей - 10 и 12 лет. Сестру Лизу увезла с собой в Германию в качестве прислуги гостившая у нас за год до смерти отца младшая сестра матери Эльза. Незадолго до смерти отец сдал третью нашу комнату, имевшую отдельный вход, атлетически сложенному красавцу-грузину Александру Яковлевичу Эгнаташвили. Все его знакомые звали просто Саша. Саша был одним из крупнейших нэпманов города: владел четырьмя ресторанами и винным погребом. Он был в разводе с первой женой, от которой имел двух детей: Тамару и Георгия (которого называли Бичико - мальчуган).
Наш новый сосед стал уделять особое внимание моей маме. Естественно, что молодая 37-летняя женщина, оставшаяся одна, без средств к существованию, ответила на ухаживания любезного соседа. Да и мы, мальчики, сразу полюбили его. Он нас баловал, возил на извозчике в цирк. Одним словом, зажили мы припеваючи.
Но вот наступил 1929 год, когда «свинья разжирела, и ее надо резать» - НЭП окончился! Делалось это так: предприниматель облагался налогом, после его оплаты тут же возникал дополнительный... и так до тех пор, пока несостоятельный налогоплательщик не попадал в тюрьму. То же случилось и с Сашей...
* * *
В те годы в нашей семье была еженедельная традиция закупки съестных припасов. Александр Яковлевич очень любил этим заниматься. Приветствуемый торговцами, он шел по базару, приценивался, торговался, спрашивал оптовые цены. Снедь он покупал самого лучшего качества и всегда в два веса - в две плетеные корзины. Большая часть попадала в одну из корзин для нашего дома, меньшая - в другую корзину, которая предназначалась Кэке - матери Сталина. Эти корзины со снедью, следом за Сашей, по базару несли мы, братья.
Возвращаясь с базара, надо было зайти в бывший дворец наместника Кавказа, где в одном из домиков, расположенных в саду, на втором этаже, вдвоем с какой-то женщиной проживала Кэке - мать Сталина. Одна из корзин предназначалась ей. Часто я сам относил снедь Кэке. Во дворце бывшего наместника тогда размещалось грузинское правительство. Нередко Кэке приходила к нам домой, играла с мамой в лото.
Иной раз к нам приходил очень скромный, красивый и симпатичный молодой человек Яша Джугашвили. У него были характерные для Эгнаташвили приподнятые и широкие плечи. Мне запомнилось, что ходил он по улице не спеша и ставил ступни без выворота - параллельно.
Когда мой отчим попал в тюрьму за неуплату налогов, мать вместе с Кэкэ отправились к Ф. Махарадзе с просьбой, чтобы Сашу выпустили. «Он поедет к Сосо и все устроится», - сказала Кэкэ. Махарадзе объяснил, что нужен поручитель. Кэкэ выразила готовность поручиться за Сашу. Но Махарадзе возразил, что если Саша уедет, то надо будет арестовать поручителя, и вариант с Кэкэ отпал. Тогда эту роль взял на себя младший брат Саши - Васо, преподаватель литературы в грузинской школе. Таким образом Васо оказался в тюрьме, а Саша уехал в Москву, где при содействии Яши попал к Сталину. Вскоре Саша вернулся с письмом от секретаря Президиума ЦИК’а Авеля Енукидзе на имя Берии, где было сказано, что А. Я. Эгнаташвили назначен в систему
хозуправления ЦИК’а СССР на должность заведующего хозяйством дома отдыха ЦИК’а в Форосе и все претензии к нему должны быть сняты.
* * *
Форос - южная оконечность Крыма, бывшее имение известного фарфорозаводчика Кузнецова. Резиденция владельца - двухэтажный дворец, в котором стены расписаны известными художниками, - была окружена куртинами, цветниками, редкими породами деревьев и пальмами. Кузнецов был большим любителем лошадей, для которых было построено много конюшен, переоборудованных позже под жилые помещения для отдыхающих поплоше. Имелись открытый и закрытый манеж, биллиардная, кегельбан, конечно, кухни и много хозяйственных построек. Вокруг, на склонах гор, были разбиты обширные виноградники. (Интересно, что вся эта прелесть не удовлетворила Раису Максимовну, и для Горбачевых была построена новая резиденция.)
Отдыхали в это время там невысокого ранга работники ЦИК’а, дети, родственники главных богов, впоследствии репрессированных: например, Наташа Рыкова, племянник Свердлова Адя, вдова Лациса с сыном, Федя Аллилуев (брат жены Сталина) - немного ненормальный плюгавый субъект, который ходил с вечно приклеенной к губе папиросой и напевал «Гоп со смыком». Бывал там и Яша Джугашвили - страстный охотник. Он охотился в окрестностях с директорским пойнтером, таким же жирным и ленивым, как и его хозяин - старый большевик Калугин. Помню, однажды Яша принес пса после охоты на руках. Обожал Яша и биллиард - давал всем 40 очков вперед в пирамиду, неизменно выигрывал и гонял нас, мальчишек, под стол.
Александр Яковлевич развил бурную хозяйственную деятельность, чем очень раздражал директора, который считал, что, поскольку он «был ничем и стал всем», можно и отдыхать. Саша же не терпел бездеятельности: нас, мальчиков, и своего сына, когда мы приезжали на лето, неизменно тотчас определял на работу на виноградники, на огород, возчиками, пастухами, чтобы мы не зря ели хлеб.
Через три года конфликт моего отчима с директором вынудил его обратиться к Енукидзе, и отчима перевели в Москву, дали 2 комнаты в общежитии ЦИК’а, расположенного в здании теперешнего ГУМа, и назначили директором опекаемого лично Енукидзе дома отдыха балетного училища Большого театра под Москвой, в поселке Манькина Гора, на реке Пахре.
И вот, в 1934 году мы, мальчики, приехали на лето на Манькину Гору, где в это время под охраной многочисленных вожатых, комсоргов и преподавателей отдыхал будущий цвет сцены Большого театра, преимущественно девочки и девушки. Это не был отдых в полном смысле слова - учеба продолжалась. Естественно, мы трое тотчас влюбились. И вдруг пассия моего сводного брата Бичико исчезла. Никто не мог сказать - куда. Через пару недель она появилась. Бичико удалось добиться признания своей любимой: она «отдыхала» на даче их покровителя, дяди Абеля. Вот, оказывается, как развлекался секретарь президиума ЦИК’а.
На следующий год моему отчиму дали новое назначение - он стал директором подмосковного дома отдыха НКВД «Заречье», который располагался за Кунцево. Здесь было где развернуться хозяйственным талантам моего отчима; тут были и огороды, и скотный двор.
Лилли Германовна Алиханова-Эгнаташвили на ступеньках дома в Заречье. Рядом со служебным "Кадиллаком" Александра Яковлевича Эгнаташвили на котором он возил вино и заготовки в Кремль.
Вскоре он завел парники, стал кормить отдыхающих парниковыми овощами, клубникой, а излишки поставлял в 1-ый гастроном, а в дальнейшем и на стол Сталину. Однажды Саша спросил, не скучает ли его любимый Сосо без грузинской пищи, на что последний ответил: «Возьмись за это дело, корми меня вкусно».
Тогда Саша поехал в Тбилиси и привез вина, курдючных барашков, «тонэ» для выпечки грузинского хлеба, грузинские сыры, зеленую рассаду и своего бывшего работника - винодела Грикула. За дачей Саша выкопал погреб для вина, отгородил загон для индюшек, и стали из Заречья продукты и вино поставлять на стол вождю.
Помню, как-то Сталин заболел, и доктора прописали ему индюшачью печень. Мама откармливала индюшек, запихивая им в клюв катыши кукурузной муки. Я тогда учился в Институте физкультуры и знал, что излишки сахара откладываются в печени. Я посоветовал маме добавлять в кукурузу сахар. Печень стала в два раза больше и вкуснее. Я попросил отчима представить меня к Сталинской премии, но он таких шуток не принимал: Сталин для него был бог.
Году, помнится, в 1937-ом Николай Власик, личный охранник Сталина, нередко гостивший в «Заречье», привез новость: Сталин велел создать главное управление охраны, начальником которого был назначен Власик, а заместителем по хозяйственной части - Саша. Управление подчинялось непосредственно Сталину. В связи с этим мой отчим получил генеральское звание - старшего майора госбезопасности и ромб в петлицу.
Незадолго до этого произошел беспрецедентный случай: Бичико был арестован органами госбезопасности. Саша обратился к Сталину. Он сказал, что сын его (Бичико тогда учился со мной в Институте физкультуры) никак не может быть замешан ни в каком политическом деле. Сталин тут же позвонил Ежову, и Бичико был выпущен. Как выяснилось позже, причиной ареста был номер телефона Бичико, найденный в записных книжках многих форосских знакомых - детей старых коммунистов, ныне арестованных. Это был, наверное, единственный случай, когда органы «ошиблись».
В течение последующих двух лет Саша стал - сначала комиссаром 3 ранга, затем генерал-майором,
генерал-лейтенантом, получил первый орден Трудового Красного Знамени и однажды, когда Сталин узнал, что он беспартийный, стал членом партии. Бичико же после ареста в институт не вернулся, а стал работать в КГБ - начальником в охране Н. М. Шверника. Задолго до этого Александр Яковлевич получил квартиру в знаменитом «доме на набережной», где поселились мой брат Миша и Бичико.
* * *
Лучи «сталинского солнца» в неменьшей мере проникли в Грузию. Брат Саши Васо, учитель грузинского языка, которого в начале рассказа мы оставили в тюрьме, стал секретарем Верховного Совета Грузии, получил роскошную квартиру с двумя уборными, что было совершенной новинкой в стране, где совсем еще недавно жители пользовались уборной во дворе. Он развелся с первой женой, женился на своей секретарше. У них родился сын, названный в честь Сталина Кобой. Васо учился в Киевском университете. Интересно, что этот факт его биографии интерпретировался так: «За участие в революционной деятельности В. Эгнаташвили был выслан в Киев, где окончил университет».
Старший сын Васо Шота был назначен министром здравоохранения, муж Сашиной сестры Вари - Бухникашвили стал руководителем Грузинского телеграфного агентства. Все получили роскошные апартаменты, дети их впоследствии занимали хорошие должности: директоров НИИ, работников ГрузТАГ’а. Даже двоюродный брат Саши, совершенный неуч Миша, стал директором Горийского базара, разбогател, построил дом в Тбилиси, открыл винный погреб.
* * *
Однако вернемся в Москву, где нас ожидает постепенная перемена погоды.
Как-то мой отчим сказал маме, что Сталин, возможно, захочет посетить нашу дачу в «Заречье» (где он с мамой жил постоянно). Но проходили дни, недели, и больше об этом разговор не возникал. Наконец однажды, поздно ночью, зазвонил телефон. «Мы едем!» - прозвучал взволнованный голос Саши. Сервировать стол в «Заречье» не было проблемой. Через полчаса открылась дверь. Мама от волнения спряталась за портьеру в столовой.
- Хозяйке не положено прятаться, - сказал Сталин, приветствуя ее.
И вдруг за вождем возникла очень знакомая физиономия в пенсне... Но Берия сделал вид, что видит маму в первый раз, и представился:
- Лаврентий Павлович.
Затем Сталин сказал:
- Где люди? Зовите всех сюда.
В это время в Кунцеве находились Бичико и муж дочери Саши - Гиви Ратишвили. Началось застолье. По рассказам мамы, далее было так: Сталин обратился к Саше с вопросом:
- Что твоя хозяйка невесела?
Саша объяснил, что ее дочь находится в Америке, и жена опасается ухудшения отношений с Америкой.
- Не беспокойтесь, Лилли Германовна, - сказал Сталин, - это хорошо, что она уехала из Германии.
Затем была долгая пауза.
- Я думаю, нашим противником будет именно Германия...
Это было сказано в мае 1940 года, за год до «вероломного» нападения Германии. Правду по этому поводу рассказал В. Суворов в книге «Ледокол». Советский Союз действительно готовился к войне с Германией.
Так запомнили этот разговор Бичико и моя мама. После этого посещения у мамы осталось тревожное чувство от того, что Берия намеренно не хотел ее узнать. Это предчувствие не обмануло ее.
* * *
Однажды, вернувшись из Грузии, куда он ездил для пополнения запасов вина для зареченского погреба (эта операция не доверялась никому), Александр Яковлевич привез с собой старенького, невзрачного, небольшого росточка человечка. Одет он был, как в то время большинство населения, во что попало. Звали его Дата Гаситашвили. Давным-давно Дата был учеником-подручным у холодного сапожника Бесо Джугашвили. Он был несколько старше Сталина и помнил его мальчуганом, которому когда-то, может быть, и покровительствовал.
Об удивительной наивности этого человека можно судить по такой истории. У Даты был перочинный ножичек, лезвие которого не фиксировалось из-за сломанной пружины. С другой стороны ножа был пробочник. Время от времени, когда делать было нечего, он находил плоский камешек, плевал на него и начинал точить лезвие.
Я как-то сказал ему:
- Выбрось это старье, я тебе подарю новый.
Дата покачал головой и ответил:
- Мне не надо нового. Этот ножичек мне дорог как память. Однажды, когда я был молод и ехал из Гори в Тбилиси, люди в вагоне собрались «провести время». У них была еда и вино, но не было пробочника. Они попросили меня разделить с ними трапезу. Мы очень хорошо провели время. С тех пор я этот ножик ношу, как память.
В Грузии приглашение присоединиться к компании, особенно в дороге, - обычное дело. Каким же незаметным был Дата у себя на родине, что такой случай врезался в его память и стал дорогим воспоминанием на всю жизнь.
Александр Яковлевич приодел Дату и повез к Сталину. Дата, наверное, был единственным человеком в мире, не представляющим масштаба «великого вождя». Мой отчим, который никогда не рассказывал о застольях у Сталина, на этот раз был так поражен состоявшейся встречей, что приоткрыл «железный занавес».
Дата при встрече со Сталиным вел себя совершенно раскованно. Назвал Сталина «шен мамадзагло», что переводится как «ах, ты сукин сын» (в понятийном переводе близко к «ах, ты пострел»). Давно, наверное, великий вождь не слышал такого обращения! Возможно, оно вернуло его на мгновенье в детство.
Сталин ухмыльнулся, погладил усы:
- Шен кристедзагло! («Ты Христов пес» - по-грузински это звучит как несерьезная ругань.) Почему ругаешь меня?
А Дата, будто бы не стерпев, отвечал:
-Ты у меня мальчишка, которого я на руках носил. Вот сниму с тебя штаны и надеру задницу, чтобы она стала красной, как твой флаг.
Эта шуточная перебранка всех развеселила. Потом было грузинское застолье, где это трио пело старинные грузинские песни «урмули» (песнь погонщика арбы), «оровеля» (пахаря). У всех троих был хороший слух, как и у большинства грузин, приученных с детства петь на три голоса.
Видимо, Сталину эта встреча доставила удовольствие. Рассказывая о ней, отчим то и дело улыбался в усы. В заключение вождь пригласил Дату посмотреть первомайский праздник. Отчим приодел его и в сопровождении моего брата Миши отправил его на трибуны Красной площади. Часа через полтора после начала демонстрации Дата сел, достал свой ножик, плюнул на каменную трибуну и принялся его точить.
- Что ты делаешь. Дата? - растерявшись, спросил мой брат.
Дата ответил:
- Долго они еще будут ходить по кругу? У меня закружилась голова. Некоторые плакаты проносят уже в третий раз.
Самым большим многолюдьем для Даты был горийский базар. Он, видимо, не представлял себе, что в одном месте может быть так много разных людей. Вскоре он отбыл в Гори. Перед отъездом Миша подарил ему свой ножик и сказал, что старый он может выбросить. Дата покачал головой и стал рассказывать историю поездки из Гори в Тбилиси.
Этот «согретый сталинским солнцем оазис» я покинул в январе 1941 года.
* * *
Вернулся я в Москву 5 лет спустя и сразу же пошел к отчиму на новую квартиру. Он жил на улице Горького в доме, где помещался ресторан «Арагви»; окна квартиры выходили на Моссовет. Тут на меня обрушились два страшных известия: брат мой был убит незадолго до окончания войны, на Одере, а мать погибла в Темниковских лагерях. Она была эвакуирована в Куйбышев и там арестована по личному указанию Берии. Лишь при Хрущеве мне удалось узнать, что она посмертно реабилитирована. На нее даже не было заведено личное дело.
Несмотря на арест жены, Саша был привлечен к хозяйственной организации Ялтинской, а затем и Тегеранской конференций, за что был награжден орденом Кутузова II-ой степени.
Еще до окончания войны, чтобы удалить Сашу из Москвы, Берия создал отдельное «управление» в Крыму и отправил туда отчима в качестве начальника. Но Саша вскоре сказался больным и вернулся в Москву. «Управление» тотчас упразднили. В Москве к нему приставили кремлевских врачей, но никаких их предписаний Саша не выполнял и лекарств, ими выписанных, не принимал. Был уверен, что Берия намерен от него избавиться. Он сам себе готовил пищу и пользовался советами знакомого врача.
У нас часто возникал разговор о маме, подспудный смысл которого был такой: не думаю ли я, что Саша не сделал всего возможного для ее спасения. Конечно, я так не думал. Мне было хорошо известно, что Сталин репрессировал близких ему людей: своего зятя, Яшиного дядю, Алешу Сванидзе, его сестру Маро, работавшую в секретариате Сталина, ее мужа Реденса, жен Молотова и Калинина, жену Яши Юлию Исааковну и многих других.
Как я понял, у Саши с Берией в присутствии Сталина было столкновение по поводу мамы. Но Сталин не поддержал Сашу.
Это были тяжелые разговоры для нас обоих. Моя мать пропала, ее было мучительно жаль, но также искренне было жаль этого любимого мною человека, и не в чем было его упрекать. Но сам себя он не мог оправдать и простить. Так он и жил по инерции года три, а потом решил умереть от голода. Он перестал есть, а затем и пить.
Умер мой отчим 3 декабря 1948 года. Его привезли хоронить на родину, в Гори. В гробу лежал маленький старик. Трудно было представить, что некогда это был могучий красавец, боровшийся с успехом в Московском цирке. Возможно, начав голодовку, он надеялся, что любимый Сталин узнает про его пассивный протест и призовет к себе.
Знал ли Сталин об этом? «Святая тайна великая есть!»
Но вот умер Сталин, и на короткое время Берия приобрел неограниченную власть. Казалось бы, все его внимание должно было быть сосредоточено на закреплении своего могущества. Но он находит время расправиться с близкими Сталину людьми - Эгнаташвили. За короткий период в Тбилиси арестовывают председателя Президиума Верховного Совета Василия Эгнаташвили, его сына Шота снимают с должности министра здравоохранения, Бичико отправляют в Молдавию.
Но Берия не успел полностью развернуться. Настал конец этого мерзавца.
Васо выпустили и назначили директором Грузинского научно-исследовательского института литературы, его сына - директором Института переливания крови, Бичико вернулся в Москву, и Шверник назначил его начальником спортивного отдела ВЦСПС. Потом он переехал в Тбилиси, где получил квартиру и должность директора Дворца спорта.
* * *
Читателя, возможно, заинтересует вопрос: что же с автором этой летописи? Он как-то пытался подарить перочинный ножик старику, выслушивал покаянную исповедь Саши...
Есть хорошая русская присказка: «Я там был, мед, пиво пил, по усам текло, а в рот не попало!» Это про меня. Более того, я всегда оказывался в чем-то виновен: поначалу - как сын буржуя, затем - из-за многих репрессированных родственников, из-за эмигрировавших родственников и за сестру в Америке. Во время войны был выслан в Казахстан из-за арестованной матери-немки.
А за последние годы...
Еще в 30-е годы Сталин в полемике с грузинским политическим деятелем Буду Мдивани возражал против разделения Закфедерации на 3 республики. Мотивируя свою точку зрения, Сталин указывал и на то, что б@ольшая часть населения Тифлиса - армяне, и в случае раздела республик грузины станут притеснять и выселять армян. Он считал, что раздела допускать нельзя (как в воду смотрел).
Иосиф Раскин в книге «Энциклопедия хулиганствующего ортодокса» пишет: «...армяне с грузинами всегда жили, как добрые соседи. Они могли подшучивать друг над другом, но на территории Грузии всегда жило, и неплохо, много армян. А в прекрасном Тбилиси самые лучшие дома, самые богатые кварталы принадлежали армянам». Так оно было, но время шуток прошло! Действительно, богатые армяне строили добротно и много. Арамянц построил больницу, лучшую в городе гостиницу «Мажистик», тюрьму, один из первых кинотеатров, Тамамшев - караван-сарай, Питоев - красавец-театр в венецианском стиле (ныне театр им. Шота Руставели). Адельханов - обувную фабрику, Яралов - заводы, мой дядя, Константин Алиханов, - концертный зал консерватории. Целый район нарядных особняков и доходных домов, Сололаки, построили армянские предприниматели.
Тут я опять оказался персоной нон-грата - как русскоговорящий армянин. Мне отказали в приватизации квартиры. Закон о возвращении отобранного большевиками имущества чуть не погубил меня, когда я заикнулся об отцовском доме...
Вот так под защитой гостеприимного звездно-полосатого флага оказались - сперва моя дочь, ее русская мать, а затем и я.
Иван Алиханов
статья отца по материалам собственной книги "Дней минувших анекдоты", опубликованная в газете "Континент"
с фотографиями -
http://alikhanov.livejournal.com/570503.html
http://alikhanov.livejournal.com/571034.html
http://alikhanov.livejournal.com/571176.html
http://alikhanov.livejournal.com/571176.html
http://alikhanov.livejournal.com/571815.html
http://alikhanov.livejournal.com/571961.html - из книги "Дней минувших анекдоты..."