Джакомо Пуччини, попавший под "Высочайший" запрет.
ДЖАКОМО ПУЧЧИНИ, попавший под "Высочайший" запрет.
Музыкант и композитор в пятом поколении Джакомо Пуччини (1854 -1924) - гений, обаятельный человек, и даже пророк: в 1905 году опера «Тоска» была "Высочайше" запрещена к постановке сначала в Петербурге, а потом и в Москве, поскольку слишком жестокий допрос и казнь Каварадосси напоминала о 9-ом января - о кровавом пулеметном разгоне рабочих волнений.
Опера «Мадам Батерфляй» или «Чио-Чио-сан» - история ветреной любви американского флотского офицера и гейши - предвосхитила множество романов между «ДжиАй» - солдатами оккупационных войск США - и японками, длящимися всю вторую половину прошлого века. Пуччини всегда кропотливо и тщательно собирал сведения и материалы, относящиеся к месту и ко времени действия своих опер - и поэтому предвосхищал и угадывал дальнейший ход истории, связанный с этими странами.
Здоровый и красивый, с холеными усиками, обаятельный и курящий чудные сигары, вдобавок еще и оптимист, и шутник, и забавник - отправляясь развлекаться с друзьями, Пуччини оставлял в своем кабинете нанятого пианиста -«тапера», чтобы тот играл отрывки из «Богемы» и тем самым создавал у его жены полное впечатление, что это он сам весь день сидит за роялем.
Поклонник природы: «Я люблю ели и тополя, и ненавижу мостовые, и дворцы, колонны и капители. Я хочу построить свой дом среди тенистых аллей» - писал Пуччини. Гонорары, поступавшие со всего мира от авторских прав за исполнение оперы «Манон Леско» очень скоро позволили ему построить прелестную виллу, и в молодые годы поселиться среди садов Торре дель Лаго - и прожить там всю жизнь! Счастливец! Потрясающий человек!
Пуччини творил в атмосфере беспечности, и нескончаемого веселья. А какой он был остроумный человек - в распорядок клуба, основанный композитором, им были вписаны следующие правила:
1.Председатель клуба помогает и одновременно
противодействует кассиру собирать членские взносы.
2. Кассир имеет право в любое время убежать вместе с кассой.
3. Проявление мудрости запрещается даже в виде исключения.
В нашем кондовом, родовом понимании -из века в век! - «творческая судьба» - это проба художника на излом.
Чтобы создать что-либо стояще - ему, падле, должно «мало не показаться». Для полноты и содержательности «творчества» в биографии «художника» непременно должны быть войны, горести и безвременные утраты, ссылки и революции, идиотские цензурные запреты и преследования со сжиганием партитур и рукописей, слежка и эвакуация, голод и тюремные очереди, гибель если ни в лагере то, в крайнем случае, в драке на коммунальной кухне или - на худой конец - смерть от запоя. Если поэт задохнулся под подушкой, на которой восседала его оборзевшая тварь-любовница - вот это мы понимаем...
"По нашему" только чудом «преодолев», «избежав» и ненадолго «уцелев» - композитор может создать что либо путное.
А у Пуччини театральная жизнь, и театральное восприятие, и театральный успех плавно, а главное естественно перешли в успех жизненный. Подобная творческая судьба кажется неправдоподобно скучной - Пуччини сочинял музыку, участвовал в мировых премьерах - и возвращался в свою виллу под сень аллей, и снова спокойно прогуливался и опять садился за рояль и писал нотные значки.
Читать и писать о подобном благополучии - не с руки.
Ну, хоть бы он из пушки по толпе разок-другой выстрелил, как Вагнер во времена Дрезденской революции, или, как Верди, мать родную выгнал бы из курятника - тогда другое дело.
Но ни тут то было - слабо Пуччини.
Ничего экстраординарного - одна гениальная музыка - скука и скукотища.
Даже коротенькая справка из поисковика, сияющая то ли экранным отблеском, то ли кипарисовым лаком, исчерпывает биографические подробности - житейски весьма малозначительные.
Лучше уж сразу приниматься за прослушивания опер - музыка и есть самое содержательное в судьбе композитора.
А может быть, так и должно быть? Нет, вряд ли…
Пуччини гениальный сибарит, никакого «преодоления трудностей» нет у него и в помине, тем не менее оперы - очень симпатичные. Слушаешь, например, арии в исполнении Марии Каллас - и приятно, как будто коньяка грамм сто-пятьдесят принял на грудь.
Но, тем не менее, если честно сказать, то даже как-то обидно: какой же он, блин, великий композитор, если в мусорской ни разу не побывал, в обезьяннике ни часу не сидел, и даже сапогом в рыло никто ему не заехал.