Три рассказа
РЮКЗАК
Арматура, завезенная для капремонта пятиэтажек лежала на пыльной земле. Слабый кустарник кое-где пророс между железными ребрами. Аркадий проелозил, проползал, шаря в полостях, ворошил накиданный жильцами мусор, наметенную ветром листву. Прокочевряжился зря - нашел бутылку из-под портвейна «Агдам» с пробкой вдавленной внутрь, да еще одну пивную, испачканную постным маслом, но взял и ее - сгодится, зазевается приемщик, среди других поллитровок и эта проскочит.
Улов сегодня был вшивенький. Аркадий прочесал вдоль канала «Хорошее спрямление», около шлюзов всю растительность прошерстил, а теперь прикинул сколько у него вместе с мелочью получается. В самый обрез.
Присел на лавочку, рюкзак рядом поставил, закурил, затянулся. Поднял глаза - а то в каждой упаковке глянцевой мерещится стал ему бутылочный блеск - на окна поглядел, на ветки, на облака. Дивно!
И вдруг почуял Аркадий что-то знакомое в окрестных строениях - бывал он тут раньше - вон той дорожкой ходил. К кому же это? Да к Светке!
Тут Светка-парикмахерша жила вдвоем с глухой матерью. Ох, как она «Салют» любила! Бутылку раскупорит, с горла выжрет залпом, мать к соседке прогонит, поставит «Жил был художник один», проигрыватель врубит на полную катушку и пляшет голая. Аркадий улыбнулся. Сколько же тогда этот «Салют» стоил? Три бутылки - 7, 01! Делим, значит, на три, получается 2,50 - наполнение, и 17 коп. - посуда. С собой принесешь, разик еще сбегаешь, до закрытия - еще успеешь. Славно гуляли!
Зайти что ли к ней, может, нальет по старой дружбе стопарик? С рюкзаком идти неудобно. Оглянулся вокруг - вечереет, никого вроде нет, из окон никто не зырит. Была не была! Притырил по-быстрому между ржавой арматурой свой промысел и, отряхивая брючины поканал в знакомый подъезд.
Между этажами открыл оконную раму и в сохранившуюся половинку стекла погляделся - ничего еще, узнать можно старого пса, хотя остричь бы седые пряди не помешало.
И дверь прежняя, и звонок... Аркадий нажал на кнопку сразу, не стал меньжеваться.
- Кто там? - через пару минут раздался голос.
- Я, Света, - обрадовался Аркадий - никуда не переехала!
- Кто это «я»?
- Я, Аркадий.
- Какой еще Аркадий?
- Ну я, Свет, Аркадий, открывай! Тут же узнаешь.
Замок-щеколда отодвинулась, дверь распахнулась и Света в старом халате, нечесаная, вперилась в него.
- Чего мне тебя узнавать? На фиг ты мне нужен. Ушел не попрощавшись, явился не зван.
- Я тут мимо случайно шел, дай, думаю, зайду, проведаю.
- Считай, что проведал.
Но дверь не захлопывает. «Похмелиться нечем» - смекнул Аркадий.
- Может, за бутылкой сбегать, Свет? - спросил он, как бы в озарении.
- Есть на что, так сбегай, - сказала Света и дверь закрыла.
Аркадий достал из схрона рюкзак, и, решая по дороге, в какой магазин лучше рвануть, подумал, что и Светке не больно подфартило. Жизнь своей лапой медвежьей и ей на рожу наступила - вон сколько морщин. А тело наверняка еще ничего, гладкое - у баб оно в последнюю очередь портится.
В винном отделе Аркадию крупно повезло. Парень в спортивном прикиде перед ним отоваривался, как на собачью свадьбу. И коньяка накупил, и наливок заграничных - пока он укладывал пузыри в сумку, а продавец ставил и ставил их на прилавок, Аркадий своей посудой одну бутылку и притырил. А парень, слава богу, не перепроверил - сунул пачку сторублевок и вольвушке с телками потрусил... «Пронесло! Ох, и рисковый ты, Аркаша!» И на радостях, вывернувшись наизнанку, купил еще и «Столичной».
- Ну, я прямо жених! - воскликнул Аркадий, едва отрылась дверь. - Тряхнем с тобой, Светка, стариной.
- Сигареты есть? - спросила она.
- «Ява». Пачка почти целая.
- Проходи на кухню.
- А мать твоя где?
- Да там уже.
- Давно умерла?
- Какая тебе разница. Разливай коньяк.
Выпили, закусили сушками. Еще по одной выпили. У Светки даже лицо разгладилось.
- У тебя стоит еще? - сразу ерничать начала, как молодая.
- Не знаю, давно не пробовал.
- Чем же занимаешься?
- Да так, чем придется. А ты?
- Пособие по безработице получаю.
- А как же твоя парикмахерская?
- Закрыли ее. Уже больше года на нашем месте банк - бабки теперь там стригут. Ладно, наливай, еще осталось.
Выпили, перекурили. И нахлынуло, закружило и вдруг - словно молодость вернулась. Вспомнилось, наяву показалось, как он с колбасными свертками и с вермутом итальянским выскочил из гастронома «На Смоленской», закричал «Такси!», и по-свойски болтая с шефом, заехал за Светкой, а она ждала его перед парикмахерской. И примчались они в эту квартиру, и сразу в койку, и только потом выпить захотелось...
- Свет, а Свет поди сюда, - попросил Аркадий.
- Чего надо?!
- Ну, иди ко мне, Света.
- Брось, не дури. Ты мылся-то в последний раз когда?
- Пойдем вместе в ванну и помоемся.
- У меня там белье замочено. Порошка нет - простой водой стираю.
- Ладно, тогда давай еще выпьем, - на хитрость пустился Аркадий, - у меня еще бутылка есть.
В прихожую пошел, в опавшем рюкзаке, висевшем на вешалке среди зимней одежды, нашарил узкое горлышко. Зашел по дороге и в туалет. Вернулся на кухню - смотрит, Светка поплыла, развезло ее. Облокотилась на стол, голову в ладони опустила, волосы рассыпались, а под халатиком-то ничего нет - грудь белеет. Аркадий подсел к ней, одну руку к грудям просунул, другой - халат стаскивает, и сам плечо целует.
- Подожди, разлей!
- Хватит, Свет. Потом.
- Открывай бутылку, говорю тебе!
Делать нечего. Соскоблил Аркадий черенком вилочным головку, налил совсем по чуть-чуть. Выпили.
И обнял он Светлану, и понес в комнату. Положил ее на прежнюю кровать и стал сам раздеваться.
Светлана распахнулась, колени согнула, а голову повернула к стене, стесняясь.
«Только бы не лажануться. Господи, помоги!» - промелькнуло у Аркадия. Отодвинул подальше ботинки, носки отбросил вонючие и стал целовать груди, боясь за себя.
Ну еще немного, еще... Вот, можно уже, можно...
Проснулся Аркадий ночью, на кухне горел свет. Светка храпела. От светлого зеркала в прихожей было видно, что в комнате и где лежит. Аркадий втихаря оделся, сходил за рюкзаком на скорую руку набил его барахлишком, чашек набрал, тарелок парочку, напоследок сунул и будильник.
Потом в ящике кухонном отыскал пластмассовую пробку, заткнул бутылку недопитую и тоже запихнул в раздавшийся рюкзак.
Глянул напоследок на спящую Светку и прошептал: «Прощай, дура».
Отодвинул щеколду, дверь плотно за собой прикрыл и пошел на улицу.
ЧЁС
В Лас-Вегас прилетают играть со всех штатов, а калифорнийцы играют в Рино. В пятницу после работы по 80-й автостраде, проложенной через всю страну еще по решению Эйзенхауэра, автомобильная, сияющая тысячью фар река, пересекает долину, минует виноградники Напа, мчится, не сбавляя скорости, через столицу штата Сакраменто, поднимается на семь тысяч футов в горы Съерры, минуя тропу и лагерь первых эмигрантов, которые в самом начале 19 века, прежде чем достичь солнечного тихоокеанского побережья, провели здесь голодную зимовку.
Но лавина азарта в ночи не приостанавливается возле достопримечательностей. И вот на первых песках знаменитой пустыни Невада, на фоне блеклых звезд, загораются гигантские прямоугольники рекламы, зазывающие торопящихся игроков в казино и отели.
А вот уже переливающиеся мостовые и живая музыка круглосуточно наяривающих джаз-бандов окружили калифорнийца, и щедрой рукой ставит он доллары, выигрывает, проигрывает, и снова ставит фишки на кон, попадая на «викэнд» в мельтешащий рай рулетки.
Но не игорным бизнесом гордится Рино, хотя и живет за счет азарта. Единственный на всю юриспруденцию «Институт повышения квалификации судей» - вот слава Рино, и оправдание «самого большого маленького городка в мире» перед лицом чопорной Калифонии - на благое дело пускаем ваши лишние денежки.
- Как взгромоздится судья на свое высокое место, так уже считает себя самым умным, всезнающим. А когда посидит за ученической партой, то милосерднее становится к грехам нашим, - говорит миссис Сюза, сотрудница «Института Судей» по связям с общественностью, показывая посетителям просторные аудитории и компьютерные классы, насыщенные назидательными примерами.
При входе в Институт, возле портретов основателей висит, среди прочих выпускников и групповой портрет судей российских. И им тут прочищали мозги за спонсорскую валюту - вид у родненьких изумленный и несколько растерянный - видимо перед отлетом в Отечество снимались, в котором общественный строй изменился, а уголовный и гражданские кодексы еще нет.
Вот уже два месяца миссис Сюза занимается организацией платного обеда, все деньги от которого, как всегда, пойдут на развитие судейского образования. В Рино, в уникальный «Институт» приезжает, чтобы прочесть лекцию один из лидеров горбачевской перестройки мэр города Москвы Мусафаил Папов. Плату за обед определили в 100 долларов с персоны, раза в три дороже, чем просто поесть в дешевом риновском игорном общепите. Тщательный отбор приглашенных - вот чем занималась миссис Сюза - не каждый гражданин Рино удостоился права купить у нее пригласительный билет, чтобы послушать с институтской кафедры высокочтимого мэра.
- Вы его к нам в казино привезите, пусть он пару долларов поставит, мы весь обед вам оплатим, - в шутку предложил владелец казино «Эльдорадо», когда миссис Сюза вручила ему билет, и засмеялся, понимая, что такое невозможно. Ведь и владелец «Эльдорадо» гордится репутацией «Института Судей» и его гостей.
Отпечатали на тисненой бумаге меню. Миссис Сюза тщательно отобрала из казиношных варьете артистов для короткого послеобеденного концерта, приличествующего случаю. Местная телестудия была предупреждена, и с ней была достигнута договоренность, что если получится хороший материал, то NBC сообщит о событии в национальных новостях. Ко дню приезда мэра подгадывался и очередной выпуск слушателей «Института», и наиболее успешно закончившие курс получили по приглашению, но тоже, конечно, не бесплатно.
Хотя было предусмотрено абсолютно все - миссис Сюза с каждым часом волновалась все больше, и в воскресенье, перед самым приездом господина Папова, она особенно горячо молилась в церкви - и за далекую Москву, и за Горбачева и за его перестройку. Мэр был уже в Вашингтоне и ему оставался только один перелет.
Аэродром города Рино расположен недалеко от озера Тахо - самолеты, заходя на глиссаду, пролетают над этим огромным (дорога, проложенная по берегам Тахо точно соответствует длине МКАД) синем, горным озером, вокруг которого, по легендам Голливуда, во дворцах и виллах, живет и «Крестный отец» и другие боссы мафии.
Городская администрация Рино, директорат «Института Судей», девушки с цветами ждали высокого гостя в зале прилета, а миссис Сюза прошла к самому входу, чтобы встретить московского мэра - она была уверена, что легко узнает его по низенькому росту и мешковатой фигуре.
Все прилетевшие прошли. Господина Папова среди них не было. Миссис Сюза поглядела в глаза всем прилетевшим - никто даже отдаленно не напоминал известного политика.
Не понимая, как такое могла произойти, перечитывая на ходу телеграмму о прилете, миссис Сюза вслед за последним пассажиром вошла в зал и увидела, что к группе встречающих подошел какой-то поджарый господин. В руке у этого господина было расписание визита, которое она сама послала московскому мэру. Неизвестный господин на прекрасном английском языке говорил, что у него всего четыре часа времени, и что сегодня вечером он выступает в Сан-Хосе с еще одной лекцией.
- Вот миссис Сюза, - представили ему, - она организатор вашей встречи.
- Поткин, политический советник и ведущий телекомментатор, - отрекомендовался господин. - Я прочту лекцию мэра, поскольку у господина Папова важные встречи в Вашингтоне.
У миссис Сюза внезапно закружилась голова, она извинилась, подошла к ближайшему бару, попросила и выпила таблетку «Талейнола». Но за ней уже спешили.
Господин Поткин, показывая договор, в котором статья об оплате лекции толковалась «по взаимной договоренности», требовал гонорар за лекцию вперед, немедленно, прямо на аэродроме.
- Сколько Вы хотите получить? - спросила миссис Сюза.
- Тридцать тысяч долларов, - ответил красавец Поткин.
- Мы собрали около пятнадцати тысяч, но у «Института» были расходы на подготовку Вашей лекции, - попробовала возразить миссис Сюза.
- Тридцать тысяч долларов, оплата наличными и у меня всего четыре часа времени, - нетерпеливо повторил Поткин.
- У нас нет таких денег, - с тоской сказала миссис Сюза.
Встречавшие сделали вид, что они оказались на аэродроме случайно, и стали расходиться.
Но званый обед срывался! Большая часть приглашенных уже сидела в аудитории! Честь «Института Судей» была под угрозой.
- Извините меня, - сказала миссис Сюза, и подошла к владельцу казино «Эльдорадо», тоже приехавшему встречать мэра.
- Я заплачу этому сукину сыну, - сказал владелец и выписал чек, - везите его на обед, и пока он выступает вы получите деньги в банке.
Чёс - так называют свои гастроли музыканты-лабухи из неожиданно вошедшей в моду эстрадной группы - за неделю 5-ть городов, и каждом городе три концерта в день «под фанеру».
Чёс устроили и чиновники, темной, жадной стаей пролетевшие вместе со своими прихлебателями по странам и континентам, на волне недолгого интереса к освобождающейся, как тогда казалось, России. Компактной группой заявлялись, врассыпную прочесывали.
Миссис же Сюза заболела нервной болезнью. И только через четыре месяца после поткинской лекции поднялась с постели, оклемалась, и первым делом, как пришла на работу, порвала приглашения русским судьям на переквалификацию.
А через неделю заново их заполнила, потому что не по-христиански это, и отправила бумаги в Госдепартамент и копию в Минюст России.
Так что учитесь, господа судьи.
1993 г.
ПОМОР
Нечаев Василий родился в Сояне, в поморском селе на берегу реки с таким же названием. Отец утонул на семужьем промысле когда Василию еще и трех лет не было, мать осталась одна с восьмью детьми. Несчастье, да и власть советская в самом победном напоре своем в тридцатых годах - голодно. Через пять лет в живых осталось только двое - сам Василий, да брат его Федор, последней мать умерла. Решили братья уходить из выморочной избы - добрались по зимнику на попутных рыбных санях до Мезени, и до ледохода прокормились у сердобольной дальней родственницы. Сухарей поднакопили, весной пробрались в трюм сухогруза, в Архангельске на белый свет вылезли.
Прослышал Вася, что есть края потеплее и на юг с братом подались. С поезда на поезд, станция за станцией, месяц за месяцем - к одиннадцати годам добрался Вася весной до Тифлиса - один уже, брата в дороге потерял.
Устроился на работу - пол стал в типографии «Зари Востока» подметать, там и грамоте выучился, и на молоке сил набрался - линотиписты подкормили парнишку.
Комнату Василию дали, из нее через три года и пошел на войну. Оказался в Керчи когда город уже фашисты брали, и вся рота, кроме пятерых в порту полегла. Осколком пробило Василию грудь уже на пароходе. Почти год промаялся по госпиталям, и опять на фронт. Потом эту же Керчь обратно брал, опять больше половины роты там осталось, а он Орден Боевого Красного Знамени получил. И после войны еще почти месяц сражался в Чехословакии. Демобилизовали Нечаева под Тулой в звании старшего лейтенанта. Получил и денежное пособие - ровно на две буханки черного хлеба.
Доехал до Тбилиси, обменивая на продукты носильные вещи.
Комната его занята оказалась. Устроился на работу в котельную при кондитерской фабрике, чтобы было где спать. Через пять лет дали комнату в полуподвале с одним окном, из которого виден был водопроводный кран посередине двора. Купил Василий старую швейную машинку «Зингер», отремонтировал ее и стал френчи шить.
Патефон купил, а вскоре и женился на сироте детдомовской, тоже пришлой, из Белоруссии, и жена родила ему четырех детей - двух сыновей и двух дочерей-близняшек.
Как прокормить шесть ртов? - френчи из моды вышли. Думал, глядел, а приработок нашел у себя на фабрике.
Корнетики надо делать - которыми торты украшают, крем сквозь них выдавливают и цветочки разные получаются - гвоздички, розочки. Корнетиков этих не у каждой мастерицы полный комплект - друг у дружки одалживают. Взял Василий один корнетик бракованный, распаял его и обмозговал все. Сконструировал нарезалки для зубьев, макеты начертил, сделал образцы. Наладил кустарное производство - разметит листы латуни, нарежет их ножницами по металлу, зубчики нащелкает, на конусе заготовки загнет, запаяет, напильником лишнее олово зачистит - а кондитеры к нему со всех фабрик приезжают и ждут, когда Василий закончит. Сначала делал по одному комплекту, потом серии делать стал по сорок, а то и по сто штук. А главное, догадался Василий как корнетикам товарный вид придать - полировать их надо. Правда, как посидит Василий денек за полировочным кругом, так от зеленой пасты болит у него пробитое осколком легкое.
Люди получше жить стали - в продаже масло, сгущенное молоко появилось, яйца давать стали. Торты к праздникам выпекают, и сами же их украшают корнетиками. Богатеть стал Василий - холодильник купил, телевизор.
А когда старший сын школу закончил - квартиру отдельную выделили Василию, как ветерану.
Тут и брат объявился - нашел Василия спустя 45 лет. Пригласили Нечаева в Москву на встречу однополчан, и он в гостинице прописался. А брат Федор как раз из Германии в пятый раз приехал запросы подавать - все никак не отчаивался - и тут ему ответ положительный, мол, есть такой. Удивился Василий, не поверил вначале - давно уже свыкся, что только от него род Нечаевых продолжается. А тут, надо же, и брат выжил! В плен, оказывается, попал, а немка, у которой он в холопах был, на безрыбье, его у себя оставила. Брату и возвращаться некуда было, а потом и немецкий на подушке выучил.
Вспомнили братья Сояну, хотели слетать на родину, поглядеть с
высокого берега на изгиб реки, на кладбище сходить. Да уж силы не те, решили потом как-нибудь съездить.
Пригласил Федор Василия к себе под Дюссельдорф. Съездил Василий в Германию, на лужайке посидел, на «Опеле» покатался. Вернулся домой и, грешным делом, подумал - «Скоро и мы заживем не хуже!»
На ремесло еще сильнее налег. Ровными, блестящими рядами выходили корнетики из домашней мастерской. Сыновья стали помогать Василию, зятья подключились - на рынках в Марнеули, в Сухуми, в Адлере, даже в Сочи стали ими торговать.
Но грянул 86-ой год. Перед перестройкой своей Горбачев брал разгон, и издал указ о запрете частной и предпринимательской деятельности.
На Василия соседи-завистники давно уже жалобу за жалобой строчили. И тут уж менты, голубчики, ради горбачевского указа постарались, рейд показательный устроили - резаки поломали, латунь конфисковали, готовые корнетики потоптали, кислоту в унитаз слили, а олово в машину снесли. Василий им и патент предъявлял и инвалидную, и орденскую книжки - ничего не помогло.
Жаловался, просил Василий. Через три месяца извинились, но латунь не вернули. Опять наладил производство, но только чтобы на жизнь хватало, пропади они пропадом.
А тут вскоре и развалилось все. Младшего сына снайпер убил на проспекте Руставели, старший убежал от призыва в гвардию, и затерялся в саратовской области. Одну дочь муж-осетин, убегая, обещал вызвать во Владикавказ, а вызывать оказалось некуда. Другую дочь муж -грузин выгнал на улицу с двумя детьми, за то что русские абхазам помогают.
И решил Василий, что надо к брату со всей оставшейся семьей подаваться, пора.
Продал квартиру и нажитое за бесценок, успел в Москву улететь по старым еще советским паспортам.
Настоялись в очередях посольских, деньги прожили.
Двух лет не прошло - забились, наконец, в самолет. Разогнался лайнер по шереметьевской серой полосе, взлетел над заснеженными полями. И стал Василий в последний раз смотреть на родную землю. И вспомнилось вдруг, как припадал он к ее бугоркам, когда шла десантная рота в атаку на занятые немцами керченские доты - не отставал он от первой линии, но и рассудка в запале боя никогда не терял, потому и живет до сих пор. И как тогда, перед решающим броском, подумал про себя: «Врешь, не возьмешь».