Худлит
"Во всем городе я не знал ни одного честного человека.
Мой отец брал взятки и воображал, что это дают ему из уважения к его душевным качествам; гимназисты, чтобы переходить из класса в класс, поступали на хлеба к своим учителям, и эти брали с них большие деньги; жена воинского начальника во время набора брала с рекрутов и даже позволяла угощать себя и раз в церкви никак не могла подняться с колен, так как была пьяна; во время набора брали и врачи, а городовой врач и ветеринар обложили налогом мясные лавки и трактиры; в уездном училище торговали свидетельствами, дававшими льготу по третьему разряду; благочинные брали с подчиненных причтов и церковных старост; в городской, мещанской, во врачебной и во всех прочих управах каждому просителю кричали вослед: "Благодарить надо!" -- и проситель возвращался, чтобы дать 30 -- 40 копеек. А те, которые взяток не брали, как, например, чины судебного ведомства, были надменны, подавали два пальца, отличались холодностью и узостью суждений, играли много в карты, много пили, женились на богатых и, несомненно, имели на среду вредное, развращающее влияние. Лишь от одних девушек веяло нравственною чистотой; у большинства из них были высокие стремления, честные, чистые души; но они не понимали жизни и верили, что взятки даются из уважения к душевным качествам, и, выйдя замуж, скоро старились, опускались и безнадежно тонули в тине пошлого, мещанского существования". (Чехов, "Моя жизнь")
Всё удивительно в этом отрывке: девушки, непостижимым образом выросшие нравственно-чистыми в якобы коррумпированном насквозь окружении (видимо, в отличие от юношей, которым по каким-то гендерным причинам этого не удалось); тот факт, что говорящий их людьми не признает (ни одного честного человека - ну а как же девушки?); совершенно публицистическая прямота высказывания - "тина пошлого, мещанского существования". Но более всего удивляет то, как бесцеремонно автор обошелся с судейскими: он не может отрицать тот факт, что суд коррумпирован не был - этот факт был слишком общеизвестен в то время, чтобы можно было его отрицать; но ведь нужно было показать, что в русской провинциальной жизни никакого просвета нет и быть не может - и вот Чехов, ничтоже сумняшеся, во имя этой авторской сверхзадачи придумывает и для членов судебного ведомства длинный ряд недостатков: они-де и два пальца подают, и пьют слишком много - словом, имеют на среду несомненно очень вредное, развращающее влияние. Как они могут иметь таковое влияние на среду, про которую и так известно со слов самого же Чехова, что она вполне развращена - понять решительно невозможно. И почему они все-таки взяток-то не берут, будучи развращеннее и без того уже развращенной среды? Прихоть у них такая, что ли, странный каприз? Или им денег не нужно, они там все миллионеры? Этими вопросами читатель, конечно, не должен задаваться - а должен верить, что всё именно так и было.
Это лишь один маленький пример, объясняющий, почему "худлит", и даже первоклассный, не может быть в таких делах надежным свидетельством, почему на него ссылаться можно лишь с большою осторожностью. Но, конечно, ссылаться будут - в глазах публики никакой конкретный исследователь никогда не пересилит ВПЗР, и ссылки на Чехова, Толстого, Тургенева etc всё равно будут почитаться весомейшим аргументом.