Почему начальство всегда тебя сольёт - 2
Хотя причин существующих явлений доискиваться не обязательно, если их учитывать, то явление, что любые жертвы и достижения народа будут начальством слиты в тухлом договорнячке, я могу теперь объяснить развёрнуто ( а вот сжато) и почти исчерпывающе.
Смотря на начальство, мы допускаем обычную для русских ошибку, основанную на нашей всечеловечности. Мы судим их по себе, ошибочно их до себя возвышая. Ту же ошибку мы совершаем в отношении восточноевропейцев, воображая их людьми, подобно нам, способными подняться до дружества, братства или товарищества, и не замечая их извечной холопской подлости.
Вернёмся к начальству. Мы сами не стали бы ввязываться в войну, не ставя целью победить, или хотя бы умереть с честью. Мы скорее допустим ошибку невозвратных затрат, не зафиксировав вовремя убытки, но нам в голову не придёт сливать уже достигнутую победу. Мы воображаем, что и начальство такое же.
Но в начальство у нас выбиваются другие люди. Это люди отчётливее других сознающие экзистенциальную пропасть между начальством и народом, и сделавшие нравственный выбор не пытаться засыпать эту пропасть, а находиться по её правильную сторону, то есть, любой ценой стать и оставаться начальством. А пропасть они при каждой возможности углубляют. Их усилия направлены на то, чтобы ни при каких обстоятельствах не смешиваться с подданными, - в том числе, не делать с ними никакого общего дела и не разделять даже успеха.
Лох должен быть унижен, обманут, ограблен до нитки (включая саму его жизнь), вынужден исполнять многочисленные несовместимые правила, ни в коем случае не связывающие начальника, а плоды его усилий и жертв должны быть демонстративно растоптаны. Начальник же должен решать вопросы с равными себе в тайне и без участия лоха, не будучи связанным никакими формальностями. Но на такие междусобойчики пускают только тех, кто может себе позволить участие, - то есть трату достижений своих подчинённых. Потому-то начальник и сольёт все успехи своих подчинённых в каком-нибудь тухлом договорняке, подобно помещику, спускающему за карточным столом крепостных и имения.
Начальник живёт самой полной жизнью, когда в переговорах с другим начальником устраивает потлач из жизней своих подданных. Это и значит для него: быть начальником. Возможность же посидеть за столом переговоров не просто с начальником, а с начальником западным, то есть, высшим существом, в котором начальник российский видит не подобного ему выскочку, а рождённого повелевать, - двойная сладость, за которую отдают всё, вполне осознавая, что будут обмануты. Даже быть оскорблённым, а потом кинутым, высшим существом - честь.
По сравнению с этим, просто победить для российского начальника - мучение. Победу придётся разделить с народом, который на этот раз не будет унижен. Она будет означать, что пропаганда для электората была в чём-то истинна, что тот не был обманут и знает общую с начальником истину.
Нас от капитуляции пока спасает только то, что её не принимают, - то ли из-за непреодолимого отвращения начальства западного (тоже не украшения человечества) к российскому, то из-за того, что западному начальству, потерявшему связь с реальностью, любых уступок мало.
Смотря на начальство, мы допускаем обычную для русских ошибку, основанную на нашей всечеловечности. Мы судим их по себе, ошибочно их до себя возвышая. Ту же ошибку мы совершаем в отношении восточноевропейцев, воображая их людьми, подобно нам, способными подняться до дружества, братства или товарищества, и не замечая их извечной холопской подлости.
Вернёмся к начальству. Мы сами не стали бы ввязываться в войну, не ставя целью победить, или хотя бы умереть с честью. Мы скорее допустим ошибку невозвратных затрат, не зафиксировав вовремя убытки, но нам в голову не придёт сливать уже достигнутую победу. Мы воображаем, что и начальство такое же.
Но в начальство у нас выбиваются другие люди. Это люди отчётливее других сознающие экзистенциальную пропасть между начальством и народом, и сделавшие нравственный выбор не пытаться засыпать эту пропасть, а находиться по её правильную сторону, то есть, любой ценой стать и оставаться начальством. А пропасть они при каждой возможности углубляют. Их усилия направлены на то, чтобы ни при каких обстоятельствах не смешиваться с подданными, - в том числе, не делать с ними никакого общего дела и не разделять даже успеха.
Лох должен быть унижен, обманут, ограблен до нитки (включая саму его жизнь), вынужден исполнять многочисленные несовместимые правила, ни в коем случае не связывающие начальника, а плоды его усилий и жертв должны быть демонстративно растоптаны. Начальник же должен решать вопросы с равными себе в тайне и без участия лоха, не будучи связанным никакими формальностями. Но на такие междусобойчики пускают только тех, кто может себе позволить участие, - то есть трату достижений своих подчинённых. Потому-то начальник и сольёт все успехи своих подчинённых в каком-нибудь тухлом договорняке, подобно помещику, спускающему за карточным столом крепостных и имения.
Начальник живёт самой полной жизнью, когда в переговорах с другим начальником устраивает потлач из жизней своих подданных. Это и значит для него: быть начальником. Возможность же посидеть за столом переговоров не просто с начальником, а с начальником западным, то есть, высшим существом, в котором начальник российский видит не подобного ему выскочку, а рождённого повелевать, - двойная сладость, за которую отдают всё, вполне осознавая, что будут обмануты. Даже быть оскорблённым, а потом кинутым, высшим существом - честь.
По сравнению с этим, просто победить для российского начальника - мучение. Победу придётся разделить с народом, который на этот раз не будет унижен. Она будет означать, что пропаганда для электората была в чём-то истинна, что тот не был обманут и знает общую с начальником истину.
Нас от капитуляции пока спасает только то, что её не принимают, - то ли из-за непреодолимого отвращения начальства западного (тоже не украшения человечества) к российскому, то из-за того, что западному начальству, потерявшему связь с реальностью, любых уступок мало.