Ульянинский Д.В. Среди книг и их друзей ( 4 ч.) Московские букинисты
Маковский В.Е. Любитель старины. 1869 27,5х18,6см. бумага, акварель ГТК
Глава 7. Московские букинисты
В Москве издают или издавали в недавнем прошлом антикварные каталоги следующие торговцы старыми книгами: А. А. Астапов - Никольская, Пролом; Д. В. Байков (прекратил торговлю); Готье (магазин перешел теперь к Ф. И. Тастевену, который прекратил печатание русских антикварных каталогов); С. О. Кашинцев-Большая Никитская и Моховая; И. С. Козлов- Арбат; К. Н. Николаев-Сретенка; М. Я. Параделов- Большая Никитская; М. П. Семенов (прекратил издание каталогов)-Покровка; А. М. Старицын-у Никитских ворот; И. М. Фадеев - угол Моховой и Никитской; П. П. Шибанов-Никольская и В. И. Чумаков - Никольская, Пролом.
Астапов Афанасий Афанасьевич
Кроме них в Москве старыми книгами торгуют: Антонов-у Арбатских ворот; Афанасьев-Сретенка, Панкратьевский переулок; Большаков (старопечатные издания и рукописи) - Старая площадь; Голованов - Б. Никитская; Живарев - Никольская и Тверская; Королев-Волхонка; Кремнев-Лубянка; Леонов - Арбат; Папышев-Арбат; Поляков-Никитския ворота; Рагунов-Волхонка; Савельев-Никольская, Пролом; Сирин-угол Знаменки и Волхонки; Яковлев-Столешников переулок; Фатов-Волхонка; Феклистов- Арбат, Ширков-Воздвиженка; Шишов - Волхонка, Наследники Шишова у Москворецкого моста. Торговцев в разноску или стрелков не переименовываю. Как видим, Московские книжники расселились широко внутри кольца Садовой и не группируются к одним местам, как это наблюдается в Петербурге, судя по статье г. Петрова «Петербургские букинисты» («Антиквар» 1902 года, Сентябрь). Равным образом у нас нет, подобно Петербургу, и двух резко обособленных групп их. Но характер Московской торговли старыми книгами вполне подходит к Петербургскому, описанному у г. Петрова. Также базарят учебниками, также запрашивают, уступая в цене, когда покупатель берется за дверь, также уловляют друг друга.
Букинисты у лавки знаменитого букиниста и коллекционера А.А.Астапова у Проломных ворот в Никольском тупике
Сами помещения наших книжников, равняясь часто с Петербургскими темными и холодными норами, не могут конкурировать с некоторыми его нарядными магазинами; у нас даже уцелели две подворотные торговли книгами, и притом в самом центре - на Кузнецком мосту и на Петровке.
Сухаревский рынок
Но торгуя в схожих между собой помещениях, сами по себе торговцы представляют разнообразную вереницу типов. Вот книжный аристократ-богатый антикварий, платящий тысячи за дорогой, хоть и невзрачный магазин и за привольную жизнь, а потому создающий неслыханные прежде цены на разные книжные диковинки, требующий на продаваемую книжку не менее 100% пользы, но, действительно, знающий в книге толк и иногда умудряющийся какими-то особыми, ему одному ведомыми, путями добыть такую редкость, от которой любителя в жар ударит, но жар этот, благодаря цене, живо сменится холодом.
Впрочем книжная редкость-не продукт первой потребности, без которого нельзя обойтись, а потому и чрезмерные порой антикварные цены ничего в сущности непозволительного не представляют, так как, если нет у меня на них средств, я вовсе не покупаю высоко-таксируемой книги, а если покупаю, значит-есть лишние деньги, которые и трачу на свою прихоть. Это дело взаимного и невынужденного соглашения, и я коснулся высоких цен нашего антиквария, только как его характерной черты, но в упрек я ему поставлю другое: это малую и неспешную отзывчивость на запросы и некаталожные заказы его клиентов, в сравнении с чем так выгодно выделяется деятельность заграничных антиквариев, с их бесконечными широко распространяемыми списками дезидерат. Впрочем этот недостаток не личный недостаток только этого антиквария, а общий. Наши российские Гирземаны и Кваричи желают, в большинстве случаев, чтобы книги их искали, а не они-книги, забывая мудрую поговорку, что под лежачий камень и вода не течет.
Вот противоположность ему торговец- бессеребренник, сам страстный любитель книги, поэт, созерцатель природы, вечно без гроша, вспоминающий о завтрашнем дне, если только в этот день надо платить, а денег нет.
Никольский тупик.
Тогда начинается у него бегание по всему городу. Наконец, добыв так или иначе потребную сумму и замазав ею неотложную долговую дыру, он вновь погружается в свое беззаботное бытие, витая все время в области иллюзий и предположений. Тоже самое происходить, когда подвертывается и какая-нибудь значительная по сумме покупка. Удалось достать деньжонок, заработает; не удалось, печалится мало. К самостоятельным покупкам он, благодаря своей вечной финансовой несостоятельности, неспособен, разве только дело идет с знакомыми, которые отдают ему книги в долг, под обещание рассчитаться после продажи этих самых книг.
Сам по себе и по своему внутреннему облику этот милый торговец пользуется общими симпатиями, но как коммерческий деятель, он злейший враг своего благосостояния.
Вот другой, застывший в прошлом, когда он играл в своем деле видную роль, но теперь он потускнел, отошел в глубь, хотя очень интересен, как обломок старины, в любопытных рассказах которого живо проходят старые книжные люди всякого чина. Любительского товару у него теперь мало - это не Щаповские времена; да и что попадается, осталось от прежней поры, так как новых выдающихся покупок он не делает уже давно.
Далее оборотистый «книжных дел мастер», начавший торговлю с сотней рублей, но в 5-10 лет выбившийся в люди, промышляющий всяким книжным и старым и новым товаром, любящий скупать остатки изданий и даже сам пустившийся в издательство, рассчитанное, преимущественно, на спрос серого, а главное провинциального потребителя. Издает он или духовно-нравственные книжки, или сборники куплетов, самоучители танцев, фокусов и т. п. Этот не пропадет и сумеет из разорительной для многих книжной торговли сколотить капиталец.
А вот книжный «стрелок», обыватель Хитровки, вечно в подпитии, оборванный, подбитый, со связкой трепаных учебников или никуда негодных книжонок под мышкой или в мешке, перекинутом чрез плечо. Однако библиофилу интересоваться товаром такого субъекта нечего: любительской книжки у него не найдешь.
И много, много подобных типов и их разновидностей встретить московский собиратель в своих книжным поисках.
Если в этих набросках иной из моих приятелей-книжников узнает некоторые собственные черты, то пусть он не сердится на меня: накидывая их, я вспоминал о нем благодушно, с приязнью, так как только очень немногих из книжной братии я не переношу за их грубость и нахальство, но у тех Я никогда теперь не бываю и посвящать им своего внимания не стану.
Не могу здесь кстати не помянуть букиниста Павла Васильевича Шишова, скончавшегося 15 января 1901 года, на седьмом десятке лет своей серенькой трудовой жизни*. Старика знали все московские и многие провинциальные собиратели. Книгами он занимался смолоду. Это был типичный книжник прежнего времени, недолюбливающий новшеств, каталогов, порядка в грудах своего книжного старья. Когда я с ним познакомился, он торговал под воротами в старом доме Греческого Монастыря на Никольской. После того, как эти подворотные книжные торговли там уничтожили, он перебрался на Волхонку и основался здесь в темненькой лавочке без окна, в которую свет проникал лишь чрез вход, и где зимой, когда дверь, хотя и стеклянную, приходилось держать закрытой, всегда было темно, и лампа горела почти целый день. Беспорядок в этой лавочке царил всегда невообразимый, и я сильно сомневаюсь, чтобы сам хозяин знал, что у него там свалено. Новые покупки не разбирались, а складывались, как попало,, но раз в году Шишов делал торжественный смотр всем своим книжным катакомбам. Это бывало обыкновенно во время вербного торга на Красной площади. Он снимал огромное место и вывозил туда все, что накопилось за год, но последние годы здесь все-таки почти ничего любительского найти было нельзя, взамен чего старик пускался в воспоминания и рассказы о прежних покупках, старинных любителях и продавцах. Он очень любил продажи «числом поболее» и в таких случаях за ценой не стоял, при продаже же одной книжки был неуступчив. По воскресеньям его неизменно можно было видеть за прилавком на Сухаревке, куда он вывозил все один и тот же товар, для которого держал особый амбарчик около Сухаревки и которого не подновлял и не освежал целыми месяцами.
В воспоминаниях старых библиофилов Сухаревка и Смоленский рынок рисуются какими-то книжными Эльдорадо, где за гроши можно было купить чуть ли не Радищева. Эта пора прошла давно, и теперь Сухаревка, не говоря уже о совершенно оскудевшем по книжной части Смоленском рынке, являет печальный вид. Большинства опытных Московских любителей сюда не заманишь ни за что, так как им известно очень хорошо, что найти здесь настоящую любительскую книжку все равно, что выиграть 200 тысяч.
Действительно, на Сухаревке работают торговцы двух категорий: во-первых-букинисты, имеющие в городе лавки, но на Сухаревку доставляющие, подобно Шишову, особый Сухаревский товар, в который хорошая книга не попадет ни под каким видом, а во-вторых-специальные Сухаревские книжники, в руки которых любительская книжка может попасть лишь чудом, а если когда и попадет, то они ее немедленно снесут своему знакомому собирателю или торговцу, и до Сухаревского торга ей у них не дожить. Кроме того некоторые неторгующие там букинисты забираются в воскресенье на Сухаревку часов в 6-7 утра, когда только выкладывается товар, и подбирают все мало-мальски порядочное. Следовательно, собирателю, пришедшему на Сухаревку, хотя бы и в раннее для него время, т. е. часов в 9-10, поживиться здесь будет нечем.
Пока я всего этого не усвоил, я тоже бегал чуть не каждое воскресенье на Сухаревку, вставая для этого пораньше, но пока я от себя, с Пречистенского бульвара, успевал добраться до места,-было часов 10, и поиски мои обыкновенно оставались безрезультатны. Даром пропадали лишь время и деньги на извозчиков. По типам своим Сухаревка любопытный Московский уголок, ожидающий еще своего бытописателя, хотя наиболее рельефные черты её с каждым годом все утрачиваются. Там, напр., был торговец книгами, неумевший читать; там и до сих пор сохранился старый книжник, так плохо знающий все-таки книги, что о какой бы знаменитой редкости вы его на смех ни спросили, он пресерьезно предложить вам поискать ее в грудах беспорядочно наваленных трепаных книжонок, составляющих его товар.
Преимущественный покупатель Сухаревки - учащаяся молодежь; из любителей-или новички или особо настойчивые, но, в сущности, наивные люди, которые мечтают найти там когда-нибудь за грош такую редкость, которая с лихвою вознаградила бы все предшествовавшие бесплодные поиски. Из своей собственной практики, как новичка, вспоминаю о некоторых моих курьезных Сухаревских покупках: так однажды зачем-то купил я ни к чему мне ненужное рукописное «Уложение Царя Алексея Михайловича» в скверном списке конца XVII века и заплатил за него, как сейчас помню, 5 руб. Старинные рукописи я и теперь плохо разбираю, а тогда в них никакого понятия не имел, так что, покупая «Уложение», я не мог даже разобрать толком, что покупаю; но мне оно ужасно почему-то приглянулось, и я живо вообразил себе, что покупаемая мной рукопись необычайного достоинства. Впоследствии я с трудом сбыл ее рубля за полтора.
Потом как-то вздумалось мне, впрочем не надолго, собирать вообще Новиковские издания, и вот, как результат этого, я вдруг притащил с Сухаревки книгу: «Городской и деревенской коновал или собрание необходимо-нужных наставлений, каким образом заводить, содержать и лечить лошадей, коров и овец и пр. В Университетской типографии, у Новикова. М. 1783.» Потом я долго конфузился этого «Коновала», которого куда-то далеко забросил. Подобные же покупки насчитает, вероятно, на заре своей собирательной практики не один любитель.
Владимирские ворота от Никольской улицы
Ознакомившись постепенно с сущностью книжной Сухаревки и сделавшись более толковым собирателем, я давно прекратил свои туда экскурсии и вполне убежден, что ничего не потерял. По крайней мере вот уже лет десять, как не слышно ни об одной примечательной Сухаревской покупке.
Большая часть представителей старокнижного Московского рынка представлена на четырех больших фотографических группах, снятых осенью 1898 года. Одна, изображающая старейших книжников, воспроизведена в июльском № «Антиквара» 1902 г. На другой снято 10 человек, более молодых букинистов, а 3-я и 4-ая, сделанные на средства Московского библиофила и коллекционера А.П. Бахрушина, представляют двадцать одного мелкого торговца в разноску, из которых большинство типичные «стрелки». Группы эти очень интересны по своей характерности и, как специальный аксессуар, украшают одну из стен моего книгохранилища.
Тут же рядом висит интереснейшая фотография, изображающая чудом уцелевший доныне уголок старой Москвы-книжную лавку Аф. Аф. Астапова у Проломных ворот. Скоро такие уголки бесследно отойдут в область преданий и сохранятся лишь в памяти старых книжных собирателей и на немногих фотографических снимках.
Но пока я не сделался своим человеком у антиквариев и букинистов, я прошел чрез общее, надо думать, для всех собирателей первоначальное неумение ориентироваться в цене антикварных книг и покупать их.
Помню, начинаешь что-нибудь торговать; купец говорит цену; стараясь не обнаружить своего совершенного незнания, что можно, действительно, дать за эту книгу, пытаешься прежде всего вспомнить, не встречал ли её оценки где-нибудь в каталогах, для чего мной были даже сделаны из них многочисленные выписки; втихомолку подглядываешь в эти выписки, но, не найдя в них нужных сведений, «на ура» решаешься дать торговцу половинную цену, в расчете, что, если он и запросил, то вряд ли более чем вдвое. Наконец, так или иначе книга куплена; тогда спешишь к другому более знакомому торговцу, и здесь, сведя разговор, как бы случайно, на только что купленную книгу, но отнюдь не показывая ее, стараешься выпытать ей цену. Если эта цена оказывается выше данной, то с торжеством развертываешь свою покупку и начинаешь рассказывать, как и где ее приобрел; но тут часто выясняется, что в книге или недостает чего-нибудь, или год издания не тот, или что-нибудь еще в том же роде. Торжество сменяется огорчением и конфузом; книга поскорей опять завертывается в бумагу, из которой, впрочем, и совсем не показывается на свет, если обнаружилась изрядная за нее переплата. Особенно беспомощным чувствовал я себя, когда попадал в настоящий антикварный магазин. Здесь и каталоги с рядами самых звонких цен, и хозяин, закидывающий вас какими-то неведомыми книжными названиями и громкими библиофильскими именами, покупавшими эти названия по необычайным ценам. А ведь в сравнении с ними скромная цена какой-нибудь торгуемой мною книжки кажется столь мизерной, что решаешься поскорее ее дать, чтобы не затруднять более своим ничтожным спросом важного хозяина. И не мало времени прошло, пока я, войдя совершенно в курс библиофильского собирательства и изучив свои книги и дезидераты в достаточной подробности, стал сам подлавливать своих антикварных учителей и выяснять им, в свою очередь, разные библиофильские тонкости.
Кончая речь о книжниках, должен высказать в заключение не только свое, но, думаю, и общее мнение, что, конечно, несравненно удобнее и приятнее иметь дело с книжным торговцем лично, а не чрез почту. Из моей обширной в этом направлении практики я могу отметить всегда корректное отношение к моим заказам и высылаемым книгам только Киммеля и Клочкова. Отношение других оставляло желать многого, а последняя выходка недавнего Петербургского антиквария Соловьева- наиболее яркое тому доказательство. Как примеру, довольно любопытному для иногородних его покупателей, не могу не уделить ей небольшого воспоминания.
Летом 1902 года я выписал от него наложенным платежом по каталогу № 11-книгу «Девизы Высочайше утвержденных гербов Российского дворянства», ценою 3 руб. При отправке книги была наложена, конечно, и стоимость пересылки. Когда я ее получил, мне не понравилась сохранность экземпляра, а потому я отослал его обратно, причем чрез день, в пояснение отсылки, написал Соловьеву, что возвращаю книгу, как не понравившуюся мне своим видом, а уплаченные за нее 3 руб. прошу записать приходом в мой счет на случай будущих заказов. Но на следующий день после отправки пояснительного письма, я получил от Соловьева открытку такого содержания: «М. Г., недоумеваю, по какому поводу возвращена Вами выписанная Вами книга «Девизы». Деньги за нее высылаю Вам завтра обратно, и извещаю Вас, что отныне - «никакие претензии Ваши на неаккуратность доставки журнала* удовлетворяться не будут, равно как и заказы «Ваши будут оставаться без исполнения».
Несмотря на тон, крайне вызывающий и совершенно неподходящий для сношений торговца и редактора-издателя с покупателем и подписчиком, я имел неосторожность принять Соловьевскую открытку за вспыльчивую выходку человека, действовавшего под первым впечатлением, а потому немедленно и очень сдержанно ответил ему, что сожалею о происшедшем недоразумении и что чрез день за обратной отсылкой книги писал ему, объясняя её возврат. Что когда покупаешь книгу лично, видишь, что покупаешь и непонравившийся экземпляр не берешь; поэтому, если иногородний покупатель, принимая на свой счет пересылку, как было и в данном случае, возвращает по почте такой экземпляр, то этим путем шансы личного и иногороднего покупателя только сравниваются. В заключение я выразил надежду, что за настоящим разъяснением, вероятно, можно считать инцидент исчерпанным. (Не оставив копии своего письма, передаю смысл его).
Может быть, подобный взгляд мой с коммерческой точки зрения г. Соловьева был и неправилен, но во всяком случае, за данными мной разъяснениями, таже коммерческая вежливость обязывала его ответить мне, чего, однако, он не счел нужным сделать. Конечно, никаких заказов, которые он мог бы оставлять без исполнения, для устрашения непокорного покупателя, я давать ему не стану, но рассказом об этом хочу предупредить и других о возможности нарваться на подобный же обидный инцидент.
Возвращаюсь, однако, к нашей старушке Москве. Книжный мирок её должен быть пополнен еще нами, современными Московскими книголюбцами-собирателями. Число нас невелико, но мы, несмотря на общность наклонностей, симпатий и стремлений, совершенно разрознены, иногда лишь понаслышке зная друг о друге. У нас нет места общих собраний, и только немногие из нас знакомы друг с другом. Существующее в Москве «Русское Библиографическое Общество» не объединило любителей, и каждый из нас втихомолку возится с своими книжками. Не знаю совершенно, чему приписать эту печальную изолированность Московских библиофилов, но это факт, не подлежащий сомнению. Между тем как много интересного и полезного друг для друга могли бы мы сообщить взаимно, делясь сведениями, указаниями, данными опыта, облегчая поиски нужных книг. Впрочем, большинство любителей предпочитает, кажется, держать свой опыт про себя; по крайней мере, даже при знакомстве трудно иногда добиться каких-нибудь ценных сведений.
Глава 8. О типах библиофилов
В недавнем прошлом в Московских книжных лавках часто можно было встретить оригинальную личность. Это был пожилой человек, холостяк, принадлежавший к известной и очень богатой купеческой фамилии. Звали его Федор Федорович М-н. Одет он был всегда так, что при встрече на улице его легко можно было счесть за попрошайку. Все свои доходы он употреблял на покупку старинных книг и рукописей, причем торговался всегда нещадно целыми часами; собрате его было замечательно по своему подбору и красоте экземпляров. Но это был нелюдим и библиотаф в полном смысле слова. Жил он в нижнем этаже старинного купеческого дома в одном из переулков на Мясницкой, с тремя старухами-кухаркой, горничной и экономкой и со стариком же дворником, окруженный целым штатом кошек, создававших в его комнатах такую специфическую атмосферу, от которой у свежего человека кружилась голова. Скудно меблированные комнаты были заполнены книгами, которые стояли на полках, лежали на полу, на стульях, столах. Наиболее ценные и редкие экземпляры, хранились завернутыми в бумагу в сундуках, и вряд ли какой московский любитель их видел. Бывали у него изредка лишь некоторые торговцы, которых он при случае даже угощал чаем. Впрочем, от его чаю стали отказываться, когда раз случайно заметили, что из тех же чайных чашек лакают молоко библиотафские кошки. Знал он книги, по отзыву специалистов-букинистов, превосходно, но его знания и оставались при нем; ни с кем он ими никогда не делился и унес их с собой в могилу года четыре тому назад. А какой бы он мог быть высокоинтересный и полезный собеседник и руководитель для каждого, кто интересовался одинаковыми с ним книжными отраслями. Впрочем, это один из многих примеров, только наиболее рельефный.
Представляется мне и другой, хотя не специально-московский, типик. Этот был общителен донельзя, всегда готовый дать вам самые подробные сведения о любой книжке, об её редкости, цене, где ее можно найти и т. п. Но да хранил вас Бог отнестись к его болтовне в серьез! Это был в своем роде книжный Хлестаков. Зачем он выдумывал все свои подробности, он, вероятно, и сам бы не мог объяснить. Довольно туманно говорил Хлестаков и о своей библиотеке, которую никто, однако, не видал, но в которой были будто бы чуть не все редчайшие русские книги. Однако, когда его просили дать такое издание для просмотра или какой-нибудь справки, то всегда оказывалось, что он его или уже дал кому-нибудь, или не может найти, или что-нибудь в этом роде. Надо думать, никаких редкостных книг у него не было и в заводе, а существовали они только в Хлестаковском воображении. Если же такому субъекту удавалось тиснуть какое-нибудь библиографическое «творение», тогда вы до него и рукой не доставали:-так полон он был чувством своего значения и авторитетности.
А вот еще одна богатейшая частная библиотека, полная редких и интересных изданий, владелец которой попал в безвыходное положение. Человек он очень занятый, вести лично свое библиотечное хозяйство совершенно не может, а между тем страсть сильнее этой невозможности, и он неустанно и постоянно собирает. Библиотека переполняется, но новые поступления не каталогизируются; за переходом же несколько лет тому назад библиотеки в другое помещение, книги были переставлены на новые места, и прежние каталоги, веденные в форме переплетенных гроссбухов, совершенно не отвечают распределению книг по полкам. Таким образом в настоящее время в этой библиотеке нельзя достать ни прежних книг, которые хотя и значатся по каталогам, но неизвестно, где находятся, ни новых, которым нет ни описей, ни карточек. Пригласить же для приведения библиотеки в порядок постороннее лицо владелец не решается, с одной стороны боясь не встретить в своем библиотекаре всех желательных ему знаний и библиотечного опыта, а с другой-не решаясь доверить своих книжных сокровищ лицу малознакомому. И получается такое курьезное положение: есть отличная обширная библиотека, и нет никакой возможности пользоваться ею, так как можно взять лишь только то, что пред глазами и ничего нельзя найти, вне этого. Да, впрочем, и то, что пред глазами, взять не так-то легко, потому что наш библиофил имеет непохвальное, по моему, обыкновение так заставлять полки своих книжных шкафов фотографическими и всякими другими снимками, портретами и видами, что добраться из-за них до книг стоить не малого труда. Здесь тоже характерная библиотафия, хотя в силу совершенно других условий, чем у любителя, о котором я упоминал выше.
Чистейшим типом библиомана является, судя по его многотомным описаниям, петербургский любитель Бурцев. Его бессистемные и нередко заимствованные описания «редких и замечательных книг» невольно наводят на вопрос, чем же, действительно, интересуется человек, и так как ответь лишь один-всем, что только может иметь намек на редкость, безразлично к её содержанию, то такое собирание приходится признать типичным библиоманским коллекционерством. Я употребляю нарочно определение «коллекционерство, потому что не вижу в таком собирании внутреннего духовного начала, которое давало бы ему право на имя «библиотеки», а усматриваю лишь одно внешнее коллекционерство книжных редкостей.
Затем надо еще заметить, что и подобные то коллекции у некоторых собирателей составляются не по их собственному выбору, а как бы на заказ. Дело в том, что иные не любят, по разным причинам, лично ходить по антиквариям и букинистам, а требуют, чтобы книжники сами привозили им весь подходящий для их библиотек товар. Отдаваясь, таким образом, на усмотрение и вкус книжника, они кроме того становятся и объектом чистейшей спекуляции, ибо есть специальные книжники-комиссионеры, которые бегают по лавкам и отыскивают пригодный, по их мнению, для этих сидней товар, при продаже которого берут потом с них изрядный комиссионный куртаж. В результате же обычно бывает, что масса хороших и редких книг проходить мимо этих неподвижных собирателей, так как любители, сами отыскивающие по книжникам новинки, по большей части, успевают раньше подобрать лучшие издания. К сожалению, подобной же странной манеры придерживается и кое-кто из настоящих библиофилов, в силу, вероятно, глубокой уверенности во всемогуществе своих капиталов, как непреодолимой приманки для торговца, который должен, будто бы, предпочесть его всем другим своим покупателям и везти ему первому все лучшее.
Большинство библиофилов и библиоманов не ограничивается собиранием одних только книг, а попутно собирает и многое другое в печатной или иконографической области: кто портреты, кто вообще гравированные или литографированные листы, как портретные, так и сюжетные, кто летучие издания, другие exlibris'ы, а иные коллекционируют даже поздравительные карточки и листочки, которые в Московских трактирах и ресторанах половые подносят в праздники и на масляной посетителям, причем для постоянных из них приветствия печатаются именные. Для коллекций предпочитаются карточки старинные 1840-1860 г. г.
Смысл и интерес этого последнего собирания ведом, конечно, его инициаторам, я же лично понимать таковое отказываюсь.
Набросанные характеристики вышли отрицательного свойства, хотя такими их сделала по разным причинам сама действительность, но, наряду с этими нежелательными сторонами книжного собирательства, можно найти и не мало положительных, ярким примером которых явились Н. В. Губерти и И.М. Остроглазов, не только рьяные и толковые собиратели, но и тщательные исследователи в области собранного.
© OCR, Адаптация текста, оформление эл. издания aldusku.livejournal.com