Была нам свыше истина дана (1 часть)
Чтобы назвать белое черным, да так, чтобы тебе поверили, нужно быть виртуозом. Правда, когда этим занимается много людей изо дня в день, это становится не таким уж и сложным занятием. Чтобы было понятно, о чем речь, давайте сфокусируемся на простом и доступном примере - исследовательской работе главного редактора журнала «Звезда» о Бродском и его времени. Предлагаем посмотреть, какими средствами, и на каком основании делаются глобальные выводы об «унизительной нелепости» (прямая цитата из Гордина) жить и творить в России.
Перед читателями, а это, прежде всего, студенческая аудитория, развертывается очередная попытка вынести приговор стране и людям, в ней живущим на основании вполне убедительных на первый взгляд посылок - Мандельштама убили, Бродского выгнали, а Рида Грачева не напечатали. Этого, кажется, вполне достаточно, чтобы заклеймить всю напряженнейшую жизнь народа нашей страны в XX веке (и даже ранее, т. к. автор разбираемого нами труда, имеет претензии и к самодержавию).
Итак, в 2000 году Яков Гордин выпустил в издательстве «Пушкинский фонд» книгу «Перекличка во мраке. Иосиф Бродский и его собеседники». Тираж (благодаря все тем же демократическим преобразованиям) ничтожный и резонанс нулевой. Но, мы остановимся на ней подробно, как на симптоматической работе, каких входит в последние четверть века немалое количество под разными именами и названиями.
Итак, перекликаются у Гордина не то три неравные части повествования, не то Ахматова, Пастернак Бунин и прочие «мученики режима», не то Бродский аукается с хором, обреченных на гибель своих соратников. Но сама идея предельно ясна: Россия - мрак, в котором затеряны противостоящие ей светлячки подлинной культуры. Патетика невероятна. Тема избита до неприличности: поэт всегда свободолюбив, всегда «невольник чести» и противник насилия. Злая власть всегда старается его подавить, растерзать и уничтожить. Правда власть, если уж действительно копать глубже (и сам автор проговаривается иногда о некоей массовости), по крайней мере, 70 лет у нас была истинно народная… тогда она, под рукой заинтересованного мастера, оборачивается пушкинской чернью, мандельштамовской толпой, или пастернаковской площадью. Вокруг этой, в общем-то, банальной мысли и кружится все повествование. Иногда ее можно обернуть в красивую метафизическую обертку, как это сделал Бродский: “Как только человек создает свой внутренний мир, он становится инородным телом, в которое метят все законы: тяготения, сжатия, отторжения, уничтожения”, но суть подхода от этого не меняется. К сожалению, эта же мысль любима и многими графоманами еще с пушкинских времен - она легко оправдывает как полное невнимание со стороны современников, так и несправедливые удары судьбы, к которым чувствителен любой рефлексирующий писатель.
Но в данном случае, книга ясно дает понять, что плоха не любая власть и не в любой стране. Она плоха только у нас. Особой критике для маскировки подвергается, конечно, период правления коммунистов, хотя уже давно ясно, чего добиваются критики, выбивая именно этот кирпич из стены нашего национального самосознания.
Довольно серьезно прокалывается Гордин, предваряя свою работу рассказом о некоем немецком лекаре, которого занесла судьба в конце 18 века в дикую и абсурдную страну - Россию. Разоблачение происходит невольно, и видимо, незаметно для самого автора, в лексике: у лекаря «красивое европейское лицо». У его собеседников - людей, населяющих Россию, разумеется лица совсем иные: «Петр Живетин с лицом плоским, заспанным и мрачным», «солдат был мал ростом и ненормально широк». И «наглая ухмылка» у него, разумеется. Хозяйка избы «старуха злая», ее невестка «худа и болезненна с виду». «Порча у меня» - объясняет. А кругом «темные тяжелые избы». До кучи и градоначальник, что характерно - болван.
Интересен и прогиб оного солдата перед «красивым европейцем»:
«…благородие благородию рознь. Одно дело ваше благородие, немецкое. Оно нашего почище».
Потрясающе объясняет автор появление немца на русских просторах. Не из голодной Европы в поисках заработка он приехал, нет: «Ничто не гнало его из Германии. Он был обеспечен, любим. Он бросил все и уехал в Россию. Почему? Потому что всего на свете ему дороже были собственные мысли». Вот, оказывается, откуда у нас на службе немцы появляются с 18 века! Исключительно из любви к размышлениям.
Так и хочется посоветовать автору, словно шпиону в заграничном детективе, если уж он хочет показать все убожество русских, всю несостоятельность их государства - быть потоньше, поаккуратнее. Ведь если так в лоб свои задачи с первых страниц выявлять - всю миссию провалить можно.
Однако, тон задан. Яков Аркадьевич самораскрылся. Интриги больше нет. Остается лишь ряд недоуменных вопросов. Не к автору, который худо-бедно знает, для чего делает свое «мрачное» дело. Вопросов риторических, обращенных в окружающее, но отнюдь не глухое, пространство.
Каким образом в столь дикой, рабской, темной стране, в такое страшное время возникло такое огромное количество светлых творцов?
Каким образом, когда в 90-х свалили ненавистный режим, крупнейшие поэты, писатели, художники и ученые, частью своей просто исчезли, а частью погрузились в такой подлинный мрак безвестности, отсутствия «читателя, врача», а иногда и элементарного, заработанного профессиональным трудом куска хлеба? Когда стали угасать «светильники разума» и стал наступать настоящий мрак, не высосанный из биографий в чем-то всегда страдающих, но в принципе, вполне благополучных литераторов, а реальный, обрушивший всю нашу богатейшую русскую культуру от театра и балета до литературы и фундаментальной науки?
Кто нагонял этот мрак? Что за нелюди такие? Очевидно, что власть. Но ведь власть не абстрактна, она всегда явлена в чьих-то конкретных фигурах? Наверное, в лицах главных редакторов издательств и журналов, т. е. тех, кто печатал книги и возглавлял периодические издания, заказывал материалы, платил гонорары. Совершили небольшой экскурс в биографии и мы. Открываем литературную энциклопедию и читаем, что отец Гордина, известный пушкинист - был заведующим редакции «Учпедгиз» в Ленинграде. Отец жены Гордина - замечательной переводчицы Толкиена, автор сценария знаменитого «Депутат Балтики», был руководителем творческого объединения при ленинградском отделении издательства. Сам Гордин - главный редактор главного в культурной столице толстого журнала «Звезда», а его сын - директор крупнейшего издательства Санкт-Петербурга «Азбука». Какая династия! Их, следовательно, по логике, заданной автором, мы назначим душителями свобод? Как интересно! При этом Гордин постоянно, ссылаясь на документы эпохи, показывает произвол редакций. Особенно достается альманаху «Молодой Ленинград». Оно и понятно - молодые литераторы претендовали на публикацию именно в этом престижном сборнике и всякое отступление оттого, что им казалось справедливым и правильным, вызывало бурю негодований.
Но ведь позиция редколлегии (она же произвол редакции) - это самое естественное и нормальное дело. Кто-то проходит отбор, кто-то - нет. В трехсот-четырехсот страничный сборник физически не могут все достойные писатели попасть (их ведь почему-то парадоксально много в нашем рабском прошлом). С многострадальными рукописями, так и не прошедших этот отбор, можно было ознакомиться в редакции. Все они - с многочисленными карандашными плюсиками Кушнера и Гоппе, с минусами Фонякова, Ботвинника, Максимова. Многие бывали по делу. Не прошел, так бывает. Не государство виновато, и даже не редактор-составитель. Это судьба. Если все проходят - это не издание, это винегрет. Но обидно было непопавшим до слез, это понятно.
Зато, теперь, когда «по произволу редакции», из журнала, возглавляемого свободолюбивым Гординым выбрасывают статьи, уже в гранках, только за то, что в ней упомянуты старые недруги редактора, не обидно, а просто смешно. Также необидно, что из номера в номер, иногда по нескольку раз в год в журнале печатаются одни и те же. И ничего, размышления о страшном мраке, окружившем нас, главного редактора не посещают.
Журнал «Звезда» вообще, с приходом либералов стал абсолютным междусобойчиком, в котором печатаются лишь те, кто редакторов журнала печатает в других журналах, личные друзья редакторов и люди полезные, у которых редактора могут остановиться проездом в Германии или Италии. Литературные веяния волнуют редакцию куда меньше, чем при советской власти, когда молодым поэтам представлялись целые разделы.
Однако вернемся к «Молодому Ленинграду». Наш интерес к этому изданию, понятное дело неслучаен. Поэтому все, что с ним происходило для нас, авторов современного преображенного издания, особенно важно. Яков Аркадьевич приводит несколько интересных свидетельств, можно сказать, документов эпохи - как непросто приходилось редколлегии.
«Один из самых талантливых и интеллектуально сильных писателей нашего поколения» (слова Я. Гордина) Рид Грачев так пишет: «С «Молодым Ленинградом» произошла катастрофа. Сначала он не успел стать тем, чем должен был стать, а потом, перестал быть тем, чем мог быть.
Катастрофа вызвана, прежде всего, скверной организацией дела, той организационной бездарностью, что отличала худшие времена нашей жизни. <…> Никто уже не воспринимает его всерьез. <…>
Абсолютная свобода лиц, ведающих альманахом, решать судьбу предложенных произведений обернулась грубейшей вкусовщиной и произволом, какого не позволял себе Нерон. <…>
…глухие и слепые стали судить зрячих и говорящих. <…>
«Молодой Ленинград» оказался ситом, «разрешающая способность» которого давала доступ к читателю всему, что мелко, что серо, что крохотно, что случайно даже у тех, кто работает в литературе всерьез.
В эпоху телеграмм, телефонов, газет и тонких журналов молодым авторам был отведен ежегодник, ставший для многих братской могилой. Это катастрофическое пренебрежение стилем времени, этот расчет на «торможение» общественного сознания по самой природе своей невежественны и преступны. Альманах не только не дает духовной пищи, он еще и дезинформирует читателя…»
Справедливость подобной критики лично мы, как читатели XXI века подвергаем самому серьезному сомнению. Это обиженному Грачеву кажется, что альманах никто всерьез не воспринимает, а для нас сегодня - каждый номер тех лет - безусловная библиографическая редкость. Рассказы начинающих Битова, Довлатова, Рытхэу, и Конецкого, стихи молодых Житинского, Горбовского, Городницкого… какая россыпь имен, какое роскошное литературное поле!
Можно было бы много говорить о вечном недовольстве авторов тем, что у них выбрала редколлегия, о необъективном подходе самих участников и нездоровой конкуренции внутри любого сборника, но есть занятие интереснее. Гордин в пылу критики всего советского, приводит множество документов и сам не замечает, что критике «Молодой Петербург» подвергается как со стороны «прогрессивной» молодежи, так и со стороны «охранителей режима», что неопровержимо доказывает правильность курса редколлегии.
Так в заявлении, поданном в отдел культуры и пропаганды ЦК КПСС представителями литсекции при обкоме ВЛКСМ, в третьем пункте выводов, есть требование «Пересмотра состава редколлегии альманаха «Молодой Ленинград», который не выражает интересы подлинных советских ленинградцев, а предоставляет свои страницы из выпуска в выпуск для сочинений вышеуказанных авторов и солидарных с ними «молодых литераторов».
То есть били редакцию и в хвост и в гриву. И молодежь, и старики. И за трусость, и за смелость. И это нормальный литературный процесс, которому можно только позавидовать. Уже только это обстоятельство ясно указывает на качество альманаха и его жизнеспособность. Прекрасный альманах был, есть и, надеемся, если удастся удержаться на уровне советских изданий - будет.
Вообще, в книге Гордина «перекличка во мраке» просто сонм цитат и собственных, авторских размышлений, часть из которых можно привести здесь для иллюстрации того мрака, который творится в голове нашего историка и публициста: «разрывы, распады, разрушение целостности мира», «Нашу историю - всю! - надо переписывать заново», «история великой страны, которая, умываясь кровью, с мученическим упорством сопротивлялась «безумной власти»», «Не в громе побед, достававшихся всегда ужасающей ценой и ввергавших страну - за редкими исключениями - в экономические и политические кризисы…», «пошлая и подлая идеология», «обнищавшая и изуродованная», «Собственно наша культурная история семи советских десятилетий - это история неуркотимого сопротивления истинной культуры псевдокультуре и антикультуре, насаждавшимся принципиально невежественной властью».
Нужно ли говорить, что подавляющее большинство «сопротивленцев», таких как автор этого пасквиля на высокую эпоху, да и Бродский, и весь цвет советской литературы, в конце концов, родились при советской власти, ею были, выращены, воспитаны, обучены и ею же были поставлены на основные трибуны, с которых они же и начинали «сопротивляться»?! Каким образом этой антикультуре удалось в таком количестве породить культуру и, в конце концов, тех самых Гординых, которые ее так яростно теперь поносят? И где сегодня, после четверти века демократии и либерализации многочисленные носители истинной культуры? Тридцать лет назад по телевизору шли многочасовые литературные передачи с Ираклем Андрониковым. Страна хохотала над шутками филологов и впитывала интонации великих профессоров и академиков. Блистали пушкинисты и лермонтоведы. Теперь столько же мы смотрим только Евровидение и Петросяна (и это еще не худшие образцы). Где нынешние Булгаков, Платонов, Зощенко, Стругацкие? Где Маяковский, Заболоцкий, Ахматова, Высоцкий, наконец? Где Бианки, Шварц, Тынянов, спрашиваем мы, сами себя ограничивая, ибо если не сделать этого - страниц пять только одно перечисление имен займет. Нет в книге Гордина и намека на ответ. Такими пустяками он себя не занимает.
Не помогают автору «Мрака…» и многочисленные цитаты из русских философов эмигрантов. Федоров, Степун, Трубецкой и другие, говоря о возвышенном состоянии духа на краю и во время страшных потрясений, работают скорее против попытки протащить в сознание читателя ощущение, что наше государство - империя зла и «безумия власти», несмотря на свои явно антисоветские взгляды.
Пытливый читатель может сам попытаться помочь Гордину, и в качестве версии предположить, что многие члены редколлегий и издательств думали и говорили на кухнях одно, а на партсобраниях и голосованиях другое. Возможно, зачастую так и было, но давайте подумаем, что такого страшного приходилось говорить? Что необходимо быть честными, трудолюбивыми, бескорыстными?.. Что стяжательство - плохо, а самопожертвование - хорошо?
Много места в книге занимает процесс по делу Бродского, и апология последнего.
Описывается «Турнир поэтов» 60-го года, во Дворце Культуры им. Горького, на котором выступал и сам Яков Гордин. Бродский прочел «Еврейское кладбище», чем страшно расстроил всех присутствующих. Приведем цитату: «…по совершенно непонятной тогда для мня причине, громко возмутился умный, тонкий, так много понимающий Глеб Семенов». Здесь очень интересна фраза «непонятной тогда…», которая предполагает, что теперь-то все ясно. И Гордин старательно подкладывает под свое объяснение метафизическую соломку: «Высокий поэт… Глеб Сергеевич оскорбился тем откровенным и можно сказать наивным бунтарством, которое излучал Иосиф, возмутился свободой, казавшейся незаслуженной…» и т. д. Ну и понятно, что «работники обкома партии и обкома комсомола восприняли как непереносимый вызов», и «бедная Наталья Иосифовна Грудинина… вынуждена была от имени жюри выступление Иосифа осудить и объявить его как бы не имевшим места…»
Вообще-то, странно, отчего такой честный, справедливый и гордый Гордин не снял свою кандидатуру в знак протеста против подобного беспредела, а, будучи, как сам пишет, «умиленным свидетелем происходящего», бестрепетно получил 2 место, может быть, как раз вместо дисквалифицированного Бродского!?
Как-то даже не ловко брать на себя роль разоблачителей тайны, которой больше полувека. Впрочем, тайны-то как раз здесь и нет. Уверены, Яков Аркадьевич в силу возраста и положения, знает ее лучше нас. Он просто воспользовался тем, что все члены этого жюри уже ничего не могут возразить ему. Придется этим неблагодарным делом заняться нам, т. к. эту историю «с другой стороны окопа» подробно рассказал поэту Сергею Дроздову поэт-фронтовик, долгое время возглавлявший отдел по работе с молодыми при Союзе писателей СССР, Герман Гоппе. Человек огромного мужества, ушедший чуть не в 16 лет во фронтовую разведку, потерявший на войне глаз и имевший наградной револьвер, он многие годы возглавлял упоминаемое Гординым лито «Смена» и входил в то самое злополучное жюри. Злополучное, потому что Бродский жестоко подвел и подставил людей, доверившихся ему, сам при этом не пострадав нисколько (если не считать что его сняли с соревнования).
Дело было так: в первоначальном списке участников Бродский заявлен не был. Он пришел позднее и с большим трудом, т. к. выступающие поэты были уже утверждены, уговорил жюри включить его в состав. Ему пошли на встречу, в общем-то, по широте душевной. Все тексты, произносимые публично, практически приравнивались к печатным, и утверждались комиссией. Что поделать - таков был непререкаемый авторитет и вес слова в те былинные времена. Утвердили одно единственное стихотворение и Бродскому. Подчеркиваем - одно. И это было совсем не «Еврейское кладбище», как можно догадаться. Именно это и вызвало возмущение председателя жюри, что было абсолютно оправдано. Бродский же, начихав на тех, кто поддержал его участие, умудрился еще и регламент нарушить, прочитав второе стихотворение, за что и был, совершено справедливо, снят. Кстати, и неупомянутый Гоппе, и «тонкий» Семенов, и «бедная» Грудинина - очень серьезно потом отдувались за него в Смольном.
Тут дело не в разнице версий. События проистекали так, как проистекали, сколько подробностей не всплывает. Дело в элементарной порядочности. Яков Аркадьевич акцентируется на свободолюбивом человеке Бродском, который «даже не посягающий ни на какие устои, все равно воспринимается как мятежник». А мы утверждаем, что порядочный человек несвободен уже самим фактом своей порядочности. Если ты влез без очереди на устраиваемое не тобой мероприятие с определенным стихом, читать другое ты права не имеешь. Ты в этом не свободен. И чем более высоко организован человек, тем более он связан всевозможными обязательствами, и соответственно менее свободен в своих поступках. Дело не в таланте Бродского, он, несомненно, оставил в XX веке след крупного поэта, и даже не в литературных способностях Гордина. Дело в качестве последнего, как историка, философа и очевидца.
И еще, нельзя не упомянуть о той самой «бедной» поэтессе Наталье Грудининой, что была мужественной защитницей Бродского на процессе, и может стать самым ярким опровержением этой книги Гордина с известным выражением: «…Бродскому в те годы помогли не друзья-демократы, а настоящие коммунисты». И это не было парадоксом, а как раз укладывалось в дух того времени.
Свое мнение о тех временах и приговор последующей эпохе, которую с таким рвением приближал Бродский, она сделала незадолго до своей кончины и в поэтической форме:
Кто и за что накликал мне беду
Идти бок о бок с новым поколеньем?
Его ни деспот не имел в виду,
Ни вольнодумец, ни глупец, ни гений.
Когда в объятьях золотого сна
Мы возводили призрачное зданье -
Была нам свыше истина дана
В ее монументальном очертанье.
Мы жили ею. Никакой другой
Над крепким сердцем не давали власти,
И были в том свобода и покой,
Неведенья младенческое счастье.
Так на какой же прах, пожар и тлен
Ту истину замуровали в стену?
И ничего обманного взамен,
И никого великого на смену?
Кто исцелит ослабленных сердец
Кривое кровоточное биенье?
Какой придет беспамятный конец
Исканьям молодого поколенья?
Куда идти раздетым догола?
Темна тропа, и что ни шаг - тернистей.
Крутой и лживой истина была,
Но будь он проклят, этот век без истин!
Вот он - настоящий мрак в видении настоящего поэта.
Продолжение следует...
Перед читателями, а это, прежде всего, студенческая аудитория, развертывается очередная попытка вынести приговор стране и людям, в ней живущим на основании вполне убедительных на первый взгляд посылок - Мандельштама убили, Бродского выгнали, а Рида Грачева не напечатали. Этого, кажется, вполне достаточно, чтобы заклеймить всю напряженнейшую жизнь народа нашей страны в XX веке (и даже ранее, т. к. автор разбираемого нами труда, имеет претензии и к самодержавию).
Итак, в 2000 году Яков Гордин выпустил в издательстве «Пушкинский фонд» книгу «Перекличка во мраке. Иосиф Бродский и его собеседники». Тираж (благодаря все тем же демократическим преобразованиям) ничтожный и резонанс нулевой. Но, мы остановимся на ней подробно, как на симптоматической работе, каких входит в последние четверть века немалое количество под разными именами и названиями.
Итак, перекликаются у Гордина не то три неравные части повествования, не то Ахматова, Пастернак Бунин и прочие «мученики режима», не то Бродский аукается с хором, обреченных на гибель своих соратников. Но сама идея предельно ясна: Россия - мрак, в котором затеряны противостоящие ей светлячки подлинной культуры. Патетика невероятна. Тема избита до неприличности: поэт всегда свободолюбив, всегда «невольник чести» и противник насилия. Злая власть всегда старается его подавить, растерзать и уничтожить. Правда власть, если уж действительно копать глубже (и сам автор проговаривается иногда о некоей массовости), по крайней мере, 70 лет у нас была истинно народная… тогда она, под рукой заинтересованного мастера, оборачивается пушкинской чернью, мандельштамовской толпой, или пастернаковской площадью. Вокруг этой, в общем-то, банальной мысли и кружится все повествование. Иногда ее можно обернуть в красивую метафизическую обертку, как это сделал Бродский: “Как только человек создает свой внутренний мир, он становится инородным телом, в которое метят все законы: тяготения, сжатия, отторжения, уничтожения”, но суть подхода от этого не меняется. К сожалению, эта же мысль любима и многими графоманами еще с пушкинских времен - она легко оправдывает как полное невнимание со стороны современников, так и несправедливые удары судьбы, к которым чувствителен любой рефлексирующий писатель.
Но в данном случае, книга ясно дает понять, что плоха не любая власть и не в любой стране. Она плоха только у нас. Особой критике для маскировки подвергается, конечно, период правления коммунистов, хотя уже давно ясно, чего добиваются критики, выбивая именно этот кирпич из стены нашего национального самосознания.
Довольно серьезно прокалывается Гордин, предваряя свою работу рассказом о некоем немецком лекаре, которого занесла судьба в конце 18 века в дикую и абсурдную страну - Россию. Разоблачение происходит невольно, и видимо, незаметно для самого автора, в лексике: у лекаря «красивое европейское лицо». У его собеседников - людей, населяющих Россию, разумеется лица совсем иные: «Петр Живетин с лицом плоским, заспанным и мрачным», «солдат был мал ростом и ненормально широк». И «наглая ухмылка» у него, разумеется. Хозяйка избы «старуха злая», ее невестка «худа и болезненна с виду». «Порча у меня» - объясняет. А кругом «темные тяжелые избы». До кучи и градоначальник, что характерно - болван.
Интересен и прогиб оного солдата перед «красивым европейцем»:
«…благородие благородию рознь. Одно дело ваше благородие, немецкое. Оно нашего почище».
Потрясающе объясняет автор появление немца на русских просторах. Не из голодной Европы в поисках заработка он приехал, нет: «Ничто не гнало его из Германии. Он был обеспечен, любим. Он бросил все и уехал в Россию. Почему? Потому что всего на свете ему дороже были собственные мысли». Вот, оказывается, откуда у нас на службе немцы появляются с 18 века! Исключительно из любви к размышлениям.
Так и хочется посоветовать автору, словно шпиону в заграничном детективе, если уж он хочет показать все убожество русских, всю несостоятельность их государства - быть потоньше, поаккуратнее. Ведь если так в лоб свои задачи с первых страниц выявлять - всю миссию провалить можно.
Однако, тон задан. Яков Аркадьевич самораскрылся. Интриги больше нет. Остается лишь ряд недоуменных вопросов. Не к автору, который худо-бедно знает, для чего делает свое «мрачное» дело. Вопросов риторических, обращенных в окружающее, но отнюдь не глухое, пространство.
Каким образом в столь дикой, рабской, темной стране, в такое страшное время возникло такое огромное количество светлых творцов?
Каким образом, когда в 90-х свалили ненавистный режим, крупнейшие поэты, писатели, художники и ученые, частью своей просто исчезли, а частью погрузились в такой подлинный мрак безвестности, отсутствия «читателя, врача», а иногда и элементарного, заработанного профессиональным трудом куска хлеба? Когда стали угасать «светильники разума» и стал наступать настоящий мрак, не высосанный из биографий в чем-то всегда страдающих, но в принципе, вполне благополучных литераторов, а реальный, обрушивший всю нашу богатейшую русскую культуру от театра и балета до литературы и фундаментальной науки?
Кто нагонял этот мрак? Что за нелюди такие? Очевидно, что власть. Но ведь власть не абстрактна, она всегда явлена в чьих-то конкретных фигурах? Наверное, в лицах главных редакторов издательств и журналов, т. е. тех, кто печатал книги и возглавлял периодические издания, заказывал материалы, платил гонорары. Совершили небольшой экскурс в биографии и мы. Открываем литературную энциклопедию и читаем, что отец Гордина, известный пушкинист - был заведующим редакции «Учпедгиз» в Ленинграде. Отец жены Гордина - замечательной переводчицы Толкиена, автор сценария знаменитого «Депутат Балтики», был руководителем творческого объединения при ленинградском отделении издательства. Сам Гордин - главный редактор главного в культурной столице толстого журнала «Звезда», а его сын - директор крупнейшего издательства Санкт-Петербурга «Азбука». Какая династия! Их, следовательно, по логике, заданной автором, мы назначим душителями свобод? Как интересно! При этом Гордин постоянно, ссылаясь на документы эпохи, показывает произвол редакций. Особенно достается альманаху «Молодой Ленинград». Оно и понятно - молодые литераторы претендовали на публикацию именно в этом престижном сборнике и всякое отступление оттого, что им казалось справедливым и правильным, вызывало бурю негодований.
Но ведь позиция редколлегии (она же произвол редакции) - это самое естественное и нормальное дело. Кто-то проходит отбор, кто-то - нет. В трехсот-четырехсот страничный сборник физически не могут все достойные писатели попасть (их ведь почему-то парадоксально много в нашем рабском прошлом). С многострадальными рукописями, так и не прошедших этот отбор, можно было ознакомиться в редакции. Все они - с многочисленными карандашными плюсиками Кушнера и Гоппе, с минусами Фонякова, Ботвинника, Максимова. Многие бывали по делу. Не прошел, так бывает. Не государство виновато, и даже не редактор-составитель. Это судьба. Если все проходят - это не издание, это винегрет. Но обидно было непопавшим до слез, это понятно.
Зато, теперь, когда «по произволу редакции», из журнала, возглавляемого свободолюбивым Гординым выбрасывают статьи, уже в гранках, только за то, что в ней упомянуты старые недруги редактора, не обидно, а просто смешно. Также необидно, что из номера в номер, иногда по нескольку раз в год в журнале печатаются одни и те же. И ничего, размышления о страшном мраке, окружившем нас, главного редактора не посещают.
Журнал «Звезда» вообще, с приходом либералов стал абсолютным междусобойчиком, в котором печатаются лишь те, кто редакторов журнала печатает в других журналах, личные друзья редакторов и люди полезные, у которых редактора могут остановиться проездом в Германии или Италии. Литературные веяния волнуют редакцию куда меньше, чем при советской власти, когда молодым поэтам представлялись целые разделы.
Однако вернемся к «Молодому Ленинграду». Наш интерес к этому изданию, понятное дело неслучаен. Поэтому все, что с ним происходило для нас, авторов современного преображенного издания, особенно важно. Яков Аркадьевич приводит несколько интересных свидетельств, можно сказать, документов эпохи - как непросто приходилось редколлегии.
«Один из самых талантливых и интеллектуально сильных писателей нашего поколения» (слова Я. Гордина) Рид Грачев так пишет: «С «Молодым Ленинградом» произошла катастрофа. Сначала он не успел стать тем, чем должен был стать, а потом, перестал быть тем, чем мог быть.
Катастрофа вызвана, прежде всего, скверной организацией дела, той организационной бездарностью, что отличала худшие времена нашей жизни. <…> Никто уже не воспринимает его всерьез. <…>
Абсолютная свобода лиц, ведающих альманахом, решать судьбу предложенных произведений обернулась грубейшей вкусовщиной и произволом, какого не позволял себе Нерон. <…>
…глухие и слепые стали судить зрячих и говорящих. <…>
«Молодой Ленинград» оказался ситом, «разрешающая способность» которого давала доступ к читателю всему, что мелко, что серо, что крохотно, что случайно даже у тех, кто работает в литературе всерьез.
В эпоху телеграмм, телефонов, газет и тонких журналов молодым авторам был отведен ежегодник, ставший для многих братской могилой. Это катастрофическое пренебрежение стилем времени, этот расчет на «торможение» общественного сознания по самой природе своей невежественны и преступны. Альманах не только не дает духовной пищи, он еще и дезинформирует читателя…»
Справедливость подобной критики лично мы, как читатели XXI века подвергаем самому серьезному сомнению. Это обиженному Грачеву кажется, что альманах никто всерьез не воспринимает, а для нас сегодня - каждый номер тех лет - безусловная библиографическая редкость. Рассказы начинающих Битова, Довлатова, Рытхэу, и Конецкого, стихи молодых Житинского, Горбовского, Городницкого… какая россыпь имен, какое роскошное литературное поле!
Можно было бы много говорить о вечном недовольстве авторов тем, что у них выбрала редколлегия, о необъективном подходе самих участников и нездоровой конкуренции внутри любого сборника, но есть занятие интереснее. Гордин в пылу критики всего советского, приводит множество документов и сам не замечает, что критике «Молодой Петербург» подвергается как со стороны «прогрессивной» молодежи, так и со стороны «охранителей режима», что неопровержимо доказывает правильность курса редколлегии.
Так в заявлении, поданном в отдел культуры и пропаганды ЦК КПСС представителями литсекции при обкоме ВЛКСМ, в третьем пункте выводов, есть требование «Пересмотра состава редколлегии альманаха «Молодой Ленинград», который не выражает интересы подлинных советских ленинградцев, а предоставляет свои страницы из выпуска в выпуск для сочинений вышеуказанных авторов и солидарных с ними «молодых литераторов».
То есть били редакцию и в хвост и в гриву. И молодежь, и старики. И за трусость, и за смелость. И это нормальный литературный процесс, которому можно только позавидовать. Уже только это обстоятельство ясно указывает на качество альманаха и его жизнеспособность. Прекрасный альманах был, есть и, надеемся, если удастся удержаться на уровне советских изданий - будет.
Вообще, в книге Гордина «перекличка во мраке» просто сонм цитат и собственных, авторских размышлений, часть из которых можно привести здесь для иллюстрации того мрака, который творится в голове нашего историка и публициста: «разрывы, распады, разрушение целостности мира», «Нашу историю - всю! - надо переписывать заново», «история великой страны, которая, умываясь кровью, с мученическим упорством сопротивлялась «безумной власти»», «Не в громе побед, достававшихся всегда ужасающей ценой и ввергавших страну - за редкими исключениями - в экономические и политические кризисы…», «пошлая и подлая идеология», «обнищавшая и изуродованная», «Собственно наша культурная история семи советских десятилетий - это история неуркотимого сопротивления истинной культуры псевдокультуре и антикультуре, насаждавшимся принципиально невежественной властью».
Нужно ли говорить, что подавляющее большинство «сопротивленцев», таких как автор этого пасквиля на высокую эпоху, да и Бродский, и весь цвет советской литературы, в конце концов, родились при советской власти, ею были, выращены, воспитаны, обучены и ею же были поставлены на основные трибуны, с которых они же и начинали «сопротивляться»?! Каким образом этой антикультуре удалось в таком количестве породить культуру и, в конце концов, тех самых Гординых, которые ее так яростно теперь поносят? И где сегодня, после четверти века демократии и либерализации многочисленные носители истинной культуры? Тридцать лет назад по телевизору шли многочасовые литературные передачи с Ираклем Андрониковым. Страна хохотала над шутками филологов и впитывала интонации великих профессоров и академиков. Блистали пушкинисты и лермонтоведы. Теперь столько же мы смотрим только Евровидение и Петросяна (и это еще не худшие образцы). Где нынешние Булгаков, Платонов, Зощенко, Стругацкие? Где Маяковский, Заболоцкий, Ахматова, Высоцкий, наконец? Где Бианки, Шварц, Тынянов, спрашиваем мы, сами себя ограничивая, ибо если не сделать этого - страниц пять только одно перечисление имен займет. Нет в книге Гордина и намека на ответ. Такими пустяками он себя не занимает.
Не помогают автору «Мрака…» и многочисленные цитаты из русских философов эмигрантов. Федоров, Степун, Трубецкой и другие, говоря о возвышенном состоянии духа на краю и во время страшных потрясений, работают скорее против попытки протащить в сознание читателя ощущение, что наше государство - империя зла и «безумия власти», несмотря на свои явно антисоветские взгляды.
Пытливый читатель может сам попытаться помочь Гордину, и в качестве версии предположить, что многие члены редколлегий и издательств думали и говорили на кухнях одно, а на партсобраниях и голосованиях другое. Возможно, зачастую так и было, но давайте подумаем, что такого страшного приходилось говорить? Что необходимо быть честными, трудолюбивыми, бескорыстными?.. Что стяжательство - плохо, а самопожертвование - хорошо?
Много места в книге занимает процесс по делу Бродского, и апология последнего.
Описывается «Турнир поэтов» 60-го года, во Дворце Культуры им. Горького, на котором выступал и сам Яков Гордин. Бродский прочел «Еврейское кладбище», чем страшно расстроил всех присутствующих. Приведем цитату: «…по совершенно непонятной тогда для мня причине, громко возмутился умный, тонкий, так много понимающий Глеб Семенов». Здесь очень интересна фраза «непонятной тогда…», которая предполагает, что теперь-то все ясно. И Гордин старательно подкладывает под свое объяснение метафизическую соломку: «Высокий поэт… Глеб Сергеевич оскорбился тем откровенным и можно сказать наивным бунтарством, которое излучал Иосиф, возмутился свободой, казавшейся незаслуженной…» и т. д. Ну и понятно, что «работники обкома партии и обкома комсомола восприняли как непереносимый вызов», и «бедная Наталья Иосифовна Грудинина… вынуждена была от имени жюри выступление Иосифа осудить и объявить его как бы не имевшим места…»
Вообще-то, странно, отчего такой честный, справедливый и гордый Гордин не снял свою кандидатуру в знак протеста против подобного беспредела, а, будучи, как сам пишет, «умиленным свидетелем происходящего», бестрепетно получил 2 место, может быть, как раз вместо дисквалифицированного Бродского!?
Как-то даже не ловко брать на себя роль разоблачителей тайны, которой больше полувека. Впрочем, тайны-то как раз здесь и нет. Уверены, Яков Аркадьевич в силу возраста и положения, знает ее лучше нас. Он просто воспользовался тем, что все члены этого жюри уже ничего не могут возразить ему. Придется этим неблагодарным делом заняться нам, т. к. эту историю «с другой стороны окопа» подробно рассказал поэту Сергею Дроздову поэт-фронтовик, долгое время возглавлявший отдел по работе с молодыми при Союзе писателей СССР, Герман Гоппе. Человек огромного мужества, ушедший чуть не в 16 лет во фронтовую разведку, потерявший на войне глаз и имевший наградной револьвер, он многие годы возглавлял упоминаемое Гординым лито «Смена» и входил в то самое злополучное жюри. Злополучное, потому что Бродский жестоко подвел и подставил людей, доверившихся ему, сам при этом не пострадав нисколько (если не считать что его сняли с соревнования).
Дело было так: в первоначальном списке участников Бродский заявлен не был. Он пришел позднее и с большим трудом, т. к. выступающие поэты были уже утверждены, уговорил жюри включить его в состав. Ему пошли на встречу, в общем-то, по широте душевной. Все тексты, произносимые публично, практически приравнивались к печатным, и утверждались комиссией. Что поделать - таков был непререкаемый авторитет и вес слова в те былинные времена. Утвердили одно единственное стихотворение и Бродскому. Подчеркиваем - одно. И это было совсем не «Еврейское кладбище», как можно догадаться. Именно это и вызвало возмущение председателя жюри, что было абсолютно оправдано. Бродский же, начихав на тех, кто поддержал его участие, умудрился еще и регламент нарушить, прочитав второе стихотворение, за что и был, совершено справедливо, снят. Кстати, и неупомянутый Гоппе, и «тонкий» Семенов, и «бедная» Грудинина - очень серьезно потом отдувались за него в Смольном.
Тут дело не в разнице версий. События проистекали так, как проистекали, сколько подробностей не всплывает. Дело в элементарной порядочности. Яков Аркадьевич акцентируется на свободолюбивом человеке Бродском, который «даже не посягающий ни на какие устои, все равно воспринимается как мятежник». А мы утверждаем, что порядочный человек несвободен уже самим фактом своей порядочности. Если ты влез без очереди на устраиваемое не тобой мероприятие с определенным стихом, читать другое ты права не имеешь. Ты в этом не свободен. И чем более высоко организован человек, тем более он связан всевозможными обязательствами, и соответственно менее свободен в своих поступках. Дело не в таланте Бродского, он, несомненно, оставил в XX веке след крупного поэта, и даже не в литературных способностях Гордина. Дело в качестве последнего, как историка, философа и очевидца.
И еще, нельзя не упомянуть о той самой «бедной» поэтессе Наталье Грудининой, что была мужественной защитницей Бродского на процессе, и может стать самым ярким опровержением этой книги Гордина с известным выражением: «…Бродскому в те годы помогли не друзья-демократы, а настоящие коммунисты». И это не было парадоксом, а как раз укладывалось в дух того времени.
Свое мнение о тех временах и приговор последующей эпохе, которую с таким рвением приближал Бродский, она сделала незадолго до своей кончины и в поэтической форме:
Кто и за что накликал мне беду
Идти бок о бок с новым поколеньем?
Его ни деспот не имел в виду,
Ни вольнодумец, ни глупец, ни гений.
Когда в объятьях золотого сна
Мы возводили призрачное зданье -
Была нам свыше истина дана
В ее монументальном очертанье.
Мы жили ею. Никакой другой
Над крепким сердцем не давали власти,
И были в том свобода и покой,
Неведенья младенческое счастье.
Так на какой же прах, пожар и тлен
Ту истину замуровали в стену?
И ничего обманного взамен,
И никого великого на смену?
Кто исцелит ослабленных сердец
Кривое кровоточное биенье?
Какой придет беспамятный конец
Исканьям молодого поколенья?
Куда идти раздетым догола?
Темна тропа, и что ни шаг - тернистей.
Крутой и лживой истина была,
Но будь он проклят, этот век без истин!
Вот он - настоящий мрак в видении настоящего поэта.
Продолжение следует...