В глухих лугах его остановлю.
Нарву цветов. И подарю букет
Той девушке, которую люблю.
...пел мне дурным голосом в четверг, перед прогоном Бродского, Фимка Риненберг. А я удивлялся очередному совпадению: ведь я сам прокручивал себе в голове эту песню несколькими часами раньше.
Пока вот
тут начинают ненавидеть Тель-Авив (где ж они раньше-то были, ха-ха?), я продолжаю нежно любить Иерусалим.
Ибо вечерний велосипедный променад в темном
Иерусалимском лесу сродни ночному купанию голышом. Особенно, если велосипеда не держал в руках семнадцать лет.
За двадцать минут темной лесной дороги (ехал я без фар!) мимо меня проехали две машины: водитель второй спросил меня, не попадался ли мне ночной прохожий. Кто-то заблудился в ночном лесу, его ищут.
В общем, теперь у меня есть велосипед.
Почему-то вспомнил свой смертельный детский испуг: было мне лет шесть, наверное. Дедушка лечил сердце игрой в теннис, я был при нем на корте. В какой-то момент мне надоело следить за его игрой, я отправился исследовать окрестности. Зайдя за тренерскую будку, я обнаружил дивной красоты спортивный велосипед, прислоненный к стене.
Я приблизился к нему и всего лишь дотронулся до него.
Из глубины будки вышел тренер. Он увидел меня, вложил в рот свисток. И засвистел.
И кровь застыла в моих детских жилах.
Я не прирос к земле и не кинулся бежать. Я стал как-то пятиться.
Это было очень страшно.
В очередной раз хочется сказать: взрослые, знайте! дети помнят все.