(no subject)
опщем опера.
у меня с оперным то искусством до сих пор было никак. помню в юности (с четверть века назад)), в Костроме мне конечно хотелось слушать «классику», тогда то, что называлось этим емким словом продавалось в магазине «Мелодия», и там всегда была очередь. Приятно вспомнить даже. И среди других пластинок был у меня «Царь Эдип» Стравинского, а надо сказать мальчиком я был начитанным и все старался нешкольное читать и понятно, что знал, чем этот Эдип перед Фрейдом провинился. Так забавно). Эту пластинку я любил. Вместе с не-до-конца понимаемым Малером, пугающим Вагнером. Шнитке, конечно.
Но музыкой все это не считал. Музыкой было то, что записывалось на магнитную пленку моих сначала катушечного, потом и кассетного магнитофонов . 1984 - 1989, странное время, медицинское училище и одновременно драки район на район, выпивки на кладбище и часы в библиотеке - все это было наполнено тяжелым роком. Каким он был добрым, этот тяжелый рок я понял позднее, когда его сменило для меня лично техно. Это была музыка, о ней можно было говорить, ею можно было делиться, а про Стравинского и прочих можно было только читать.
Ну а к этому вчерашнему празднику я шел последние лет пять. Это было время для знакомства с Траклем, Геймом, бурный роман с романтиками (конечно немцами), Гофман, пережил это как болезнь, отмучался было и вот этим новым годом - Вена. В Вену я не хотел, мне казалось скучным до ужаса, Австрия всегда была мне где-то рядом с Албанией и Венгрией. Просто нейронные связи, не продуманные ассоциативные ряды заслоняли от меня праздник. Ну приехал в Вену, а через неделю, новогодней ночью уже танцевал вальс на улице с пуншем, с венцами. Проникся и ко мне вернулись надписями памятными на стенах Зальцбурга снова эти немецкие экспрессионисты, которых как выясняется половина австрияков, я узнал о том, кто такой Эгон Шиле, я не знал.
Ну и вот теперь Берг со своей оперой. Это нововенская школа, опять двадцать пять. Рвет, как тузик грелку. Музыка существует отдельно, либретто отдельно, поют по-немецки, главные роли - австриец и австриячка, сцена во всю высоту три этажа квартир открытых в зал, квартиры показаны в разных сценах то все сразу, то только одна, а все пространство в таком случае скрыто чернотой. Музыка волшебная. Но сам текст, ни разу не рифмованный для меня он, довольно минималистичный, рассказал и словно собрал воедино все, что я прежде так старательно выбирал из настоящей, альтернативной советскому способу рассуждения истории искусства.
В общем мне понравилось. Я, словно не делая шагов, приблизился на шаг к своей цельности, которая еще бродит, конечно, вокруг собственного хрустального гроба, но уже не с таким зверским выражением лица.
Понял я что опера говорит не об эмоциях но эмоциями о глубоком. О чем глубоком?
у меня с оперным то искусством до сих пор было никак. помню в юности (с четверть века назад)), в Костроме мне конечно хотелось слушать «классику», тогда то, что называлось этим емким словом продавалось в магазине «Мелодия», и там всегда была очередь. Приятно вспомнить даже. И среди других пластинок был у меня «Царь Эдип» Стравинского, а надо сказать мальчиком я был начитанным и все старался нешкольное читать и понятно, что знал, чем этот Эдип перед Фрейдом провинился. Так забавно). Эту пластинку я любил. Вместе с не-до-конца понимаемым Малером, пугающим Вагнером. Шнитке, конечно.
Но музыкой все это не считал. Музыкой было то, что записывалось на магнитную пленку моих сначала катушечного, потом и кассетного магнитофонов . 1984 - 1989, странное время, медицинское училище и одновременно драки район на район, выпивки на кладбище и часы в библиотеке - все это было наполнено тяжелым роком. Каким он был добрым, этот тяжелый рок я понял позднее, когда его сменило для меня лично техно. Это была музыка, о ней можно было говорить, ею можно было делиться, а про Стравинского и прочих можно было только читать.
Ну а к этому вчерашнему празднику я шел последние лет пять. Это было время для знакомства с Траклем, Геймом, бурный роман с романтиками (конечно немцами), Гофман, пережил это как болезнь, отмучался было и вот этим новым годом - Вена. В Вену я не хотел, мне казалось скучным до ужаса, Австрия всегда была мне где-то рядом с Албанией и Венгрией. Просто нейронные связи, не продуманные ассоциативные ряды заслоняли от меня праздник. Ну приехал в Вену, а через неделю, новогодней ночью уже танцевал вальс на улице с пуншем, с венцами. Проникся и ко мне вернулись надписями памятными на стенах Зальцбурга снова эти немецкие экспрессионисты, которых как выясняется половина австрияков, я узнал о том, кто такой Эгон Шиле, я не знал.
Ну и вот теперь Берг со своей оперой. Это нововенская школа, опять двадцать пять. Рвет, как тузик грелку. Музыка существует отдельно, либретто отдельно, поют по-немецки, главные роли - австриец и австриячка, сцена во всю высоту три этажа квартир открытых в зал, квартиры показаны в разных сценах то все сразу, то только одна, а все пространство в таком случае скрыто чернотой. Музыка волшебная. Но сам текст, ни разу не рифмованный для меня он, довольно минималистичный, рассказал и словно собрал воедино все, что я прежде так старательно выбирал из настоящей, альтернативной советскому способу рассуждения истории искусства.
В общем мне понравилось. Я, словно не делая шагов, приблизился на шаг к своей цельности, которая еще бродит, конечно, вокруг собственного хрустального гроба, но уже не с таким зверским выражением лица.
Понял я что опера говорит не об эмоциях но эмоциями о глубоком. О чем глубоком?