Торжество Православия

Mar 08, 2014 14:56

Проповедь

С.С. Аверинцев
Торжество Православия
(Ин 1:43-51)

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Аминь.

Сегодняшнее чтение рассказывает о том, как нашел свой путь к вере сомневавшийся, но внутренне правдивый чело­век, которого звали Нафанаил - имя, означающее по-иудей­ски «дар Бога». В толковании этого места со времен отцов церкви есть много догадок. Например, часто полагают, что Нафанаил - лицо, тождественное с апостолом Варфоломе­ем, потому что имя Варфоломей - собственно, не имя, а отчество, по-нашему - сын Толмая. И вполне можно пред­ставить себе человека по имени Нафанаил и по отцу своему именуемого Варфоломеем. По-разному святоотеческое тол­кование, мистическое толкование и традиция иконографи­ческая изъясняли, как же это Христос видел Нафанаила под смоковницей и что это значит. Но мы не будем сейчас уг­лубляться в эти толкования. Мы вслушаемся всем сердцем в слова, которые были сказаны сомневающемуся Нафанаилу: «Иди и посмотри».


«Иди и посмотри» - слова, имеющие значение для на­шей веры, потому что наша вера - это вера в воплощение, в вочеловечение незримого, невидимого, недоступного ника­ким чувствам и даже мысленному созерцанию Бога. Благо­даря тому, что Слово Божие во плоти пришло к нам, наша вера может быть ободрена словами: «Пойди и посмотри». И только поэтому возможна и богословски оправданна православная икона, икона, без которой Православие настоль­ко невозможно, что сам день, сегодня церковью вспоминаемый, - день, когда (исторически в середине IX века) в Византии окончательно, после очередной волны иконоборчества, было утверждено почитание икон; иконы были со сла­вою и честью поставлены на свои места, им было воздано поклонение, - люди православные в радости договорились каждый год праздновать как день, когда радость иконы вер­нулась к православным людям, чтобы уже их не оставлять. А так как это случилось в первое воскресенье Великого по­ста, было решено в первое воскресенье Великого поста каж­дый год праздновать этот день. И этот день, который был исторически победой почитания иконы, победой, собствен­но, над одной лишь ересью - над иконоборчеством, полу­чил в языке православия наименование Торжество право­славия. Это можно объяснять исторически тем, что иконо­борчество было последней по времени из классических, так сказать, ересей, с которыми боролись отцы церкви. Но ведь в этом есть и другой смысл: кто понимает существо иконы и правомочность почитания икон, тот понимает самое суще­ство Православия.
«А в чем тут тайна, тайна Православия? - спросит нас скептик, неверующий. - Разве нет священных изображений у других народов, у других религий?» Как раз Ветхий За­вет, уготовивший путь нашему богопознанию, выделялся за­претом на изображения божественного начала или сверх­земных сил и запретом на поклонение таким изображени­ям. А все другие народы - язычники, окружавшие мир Вет­хого Завета и мир Нового Завета, и далее на востоке будди­сты, индуисты, конфуцианцы - все они знают священные изображения и какой-то культ, воздаваемый священным изо­бражениям. Почему же мы веруем (и какой мы можем дать отчет в нашей вере, как к тому нас призывает слово Божие: «Будьте готовы дать отчет в вашей вере», 1 Пет 3:15), что именно мы, поклоняясь, должным образом почитая иконы, сохраняем истинную верность богопознанию Ветхого Заве­та? И почему мы находимся в мистическом единстве с этим богопознанием и отделены от языческого мира, который наполнен почитаемыми священными изображениями?

[Spoiler (click to open)]

Язычники не имели никакой мыслительной проблемы, касающейся изображения тех богов, духов, необычных, но все-таки внутриприродных, внутрикосмических сил, кото­рые они почитали. Если почитаемые силы, божества, духи не отделены от мира, от нас той гранью, которая, по библейскому учению, разделяет Творца и творение, если эти духи, эти ложные боги язычества сами принадлежат миру творения, то тогда они доступны человеческой фантазии. Человеческая фантазия может своими средствами изобра­жать эти силы в нашем уме или изображать их средствами живописи, скульптуры. Но Библия учит нас, что нет грани­цы более существенной, чем граница между Творцом и тва­рью, между нетварным и тварным. (И вот здесь я прошу вас на минуту сосредоточить свой ум, потому что нам придется говорить о двух противоположностях, двух различениях, которые люди недостаточно образованные или, напротив, образованные, но имеющие только светское образование, и они в особенности, слишком легко смешивают.) Эта грань -абсолютная для нашей веры, преодолимая только чудом со стороны Самого Бога, грань между Творцом и творением. Это грань абсолютной инаковости. Творец - совсем не та­ков, как тварь. И другая грань, важная в нашем опыте и важная для философии, но совсем не такая абсолютная, не имеющая для христианства абсолютного мистического зна­чения, - это грань между нематериальным и материальным. Эти два различия имеют нечто общее постольку, поскольку наше богопознание делает свои первые, детские шаги, когда мы понимаем, что Бог духовен, что Он превыше материаль­ного. И когда-то еще и до христианства язычники, искрен­не искавшие Бога, поняли, что высшее божественное нача­ло - нематериально, но они были очень увлечены этим раз­личием между нематериальным - идеей, как говорил Пла­тон, - и материей, которую они презирали. Это язычники презирали материю. Потом, когда среди языческого мира прозвучала христианская проповедь, язычники, образован­ные язычники, были, между прочим, возмущены тем, что христиане учат о воскресении мертвых - телесном воскресении, воскресении во плоти, хотя просветленной, преобра­женной, но во плоти. Языческие философы презрительно пожимали плечами: как христиане могут не видеть, что душе гораздо лучше быть совершенно нематериальной и навсегда расстаться со своим телом, со своей плотью? Плоть, тело - это что-то ничтожное и достойное презрения. Христианин же не может так думать, христианин помнит о том, что хотя мир создан Богом в естественной иерархии, где материаль­ное должно быть подчинено нематериальному, поставлено ниже, но оно сотворено Богом, и сотворено Богом для бла­гого удела, для удела одухотворения и освящения. Когда еще не совершилось Боговоплощение, тогда человек мог изображать Бога только по действию своей фантазии, как это делали язычники. Ветхий Завет строгим словом запре­тил, безоговорочно запретил такое изображение Бога по че­ловеческому вымыслу. Библия, в отличие от всех языческих учений, учила искать Бога истинного, а не выдуманного, Творца, а не стихию творения.

Нужно сказать, что именно потому, что Ветхий Завет так хорошо научил принявших его чувствовать разницу меж­ду Творцом и творением, мы смогли принять учение о воп­лощении. Само чудо воплощения делается понятным, мы понимаем, что это за чудо - чудо, превосходящее все чуде­са, преодолевающее не просто частные законы естества, но самое основное разделение бытия, когда Творец пришел воп­лощенный к Своему творению и когда в Нем оказался ви­дим Невидимый. Вы помните, что Христос сказал: «Кто ви­дел Меня, видел Отца». И апостол Павел говорит о Христе как об истинном образе - по-гречески то же слово, что ико­на, - об истинной иконе Отца.

Только потому, что не в вымысле, не в игре поэтическо­го воображения, но в реальности Священной истории мы действительно увидели Отца, незримого Отца - «Бога ник­то никогда не видел» (Ин 1:18) - в явленном нам лике Сына, лике Иисуса Христа, только поэтому возможна икона, ко­торая наравне с другими особенностями христианского богопочитания, которых нет в других религиях, дает понятие о том, что Божий замысел - это замысел об освящении, одухотворении и, страшно сказать, обожении не только на­шего духовного и душевного существа, но и вещественного нашего состава и вообще вещества, из которого творится икона (деревянная доска и краски, которые были в древней иконе минеральными, - это тоже имело свое значение). Весь космос как-то освящался через сотворение иконы. И так это происходит каждый раз, когда в мир приходит еще одна икона и открывается еще одно окно из нашего мира видимого в мир невидимый, но становящийся видимым.

Икона, когда она следует канону, православному преда­нию, далека от натурализма, от чувственности, от принятия суеты мира. Она не допускает в свою тишину суету мира. Но икона не допускает также презрения языческих филосо­фов к вещественному за то, что оно вещественно. Мы снова и снова слышим укоризну все тех же языческих философов, повторяемую то иконоборцами в Византии, то протестанта­ми   (старыми направлениями протестантизма и новейшими протестантскими сектами), то людьми с неопределенными религиозными интересами, что будто бы в христианстве на­носится ущерб его духовности почитанием вещественной иконы. Тот, кто понимает замысел Божий о просветлении вещества, тот понимает, что различие между духовным и не­духовным - это различие между тихой существенностью Божьей воли и суетой века сего, поработившегося суете, а не разница между нематериальным и материальным. Бесы нематериальны, а святыня может быть дана нашему покло­нению вещественно. Святые дары - вещественны, плоть Хри­стова - вещественна. Тот, кто это понимает, тот видит со­средоточенным в почитании иконы весь состав догматов хри­стианства о трансцендентности Бога, о Его запредельности твари и одновременно о Его снисхождении к нам, о том, что «Слово стало плотью и пребывало с нами» (Ин 1:14).

Икона удивительна тем, что она такая тихая и сдержан­ная сравнительно со светской живописью. И сравнительно со светской живописью невнимательный глаз может найти ее неподвижной. Но она не похожа и на священные геомет­рические и тому подобные фигуры восточной мистики. В ней всегда есть человеческая жизнь, но приведенная в тишину Бога. В иконе, как правило, всегда есть легкое, едва уловимое движение очей, перстов. Это не просто присутствие Бога, Бога ученых и философов, - это присутствие живого Бога, Бога, Который раскрыл нам Себя в воплощении, в во­человечении. С этой точки зрения и высказывались в традиции сильные сомнения относительно правомочности изоб­ражения на иконе первой ипостаси - Бога-Отца, потому что Отца мы видим через Сына. Все иное - это фантазия.

Икона - великая радость Православия и большой дар Бога специально русской земле. Все православные страны почитают иконы, но мы не находим в византийских житиях святых иконописцев, по крайней мере известных. Напротив, история русской святости в самом начале имеет фигуру пре­подобного Алипия Печерского - иконописца. Это один из самых ранних по времени и один из самых почитаемых в пер­вый период русской святости русских религиозных деятелей. А в преподобном Андрее Рублеве мы имеем убедительное, очень редкое соединение высшего явления святости и выс­шего явления национальной художнической одаренности.

Сегодня вспоминается также восстановление почитания всех тех вещественных святынь, через свою вещественность одаривающих нас духовно, как, скажем, мощи святых и во­обще всякого рода реликвии, вещи, освященные тем, что служили святым. Всем этим предметам, дающим нам конк­ретно и жизненно восчувствовать присутствие святости, воз­дается сегодня особая честь.

Попросим у Бога, чтобы наше сердце всегда с живостью откликалось на присутствие вещественной святыни и без ошибки видело в ней духовный дар Бога человеку, сотво­ренному в полноте своего естества и духовным, и телесным. Аминь.

7 марта 1993 г.
«Духовные слова» с.55-61
     

       

иконы, проповедь, праздники, календарь, церковь, с.с. аверинцев

Previous post Next post
Up