Изнасилование и ПТСР
- Изнасилование - общественный институт патриархата.
- Изнасилование. Маскулинность.
- Изнасилование. Женщины: адаптация к роли жертвы.
"Большую часть времени боль протекает
среди бесчеловечной и тотальной тишины"
Дэвид Б. Моррис
"Искренне считаю, что нет такой вещи на свете
как терапевтический нейтралитет.
Это кое у кого резьбу сорвало от самомнения.
Люди не могут быть нейтральными,
они могут быть или смелыми, или трусами".
Acción Positiva
Скелет сексуального насилия в отношении женщин и детей извлекли на свет из шкафа общественного игнора в 70-х годах американские феминистки. Сексуальное насилие в отношении женщин в сфере межличностных отношений стало первоначальной парадигмой американского феминистского движения. Расследование сексуальной агрессии и эксплуатации, которой подвергаются женщины, очень скоро привело от феномена уличных изнасилований (совершаемых в тех самых темных подворотнях теми самыми злобными и дикими понаехавшими) к настоящей проблеме - к изнасилованиям, совершаемым в семье или в близком кругу жертвы (родственниками, мужьями, друзьями и коллегами). И как уже было ранее, исследование сексуального насилия в отношении женщин - неизменно - приводило к "открытию заново" масштабного сексуального насилия в отношении детей.
Далее - текст, написанный по книге Judith Herman "Trauma and Recovery. The Aftermath of Violence from Domestic Abuse to Political Terror". Этот текст - о травме изнасилования и о ее преодолении.
Изнасилование вызывает психотравматическое стрессовое расстройство (ПTCР), и жертвам изнасилований необходима квалифицированная помощь и поддержка окружающих. Необходимо, чтобы в обществе сформировалось четкое представление, что последствия изнасилования - это не позор-позор, молчи-молчи, сама-дура-виновата, надо-было-кричать-громче, почему-не-сопротивлялась, не-придумывай-он-твой-муж, почему-ты-села-к-нему-в-машину, - это угроза здоровью и жизни человека, которая не исчерпывается с прекращением конкретной ситуации насилия. Каждый, кто говорит жертве, что она сама виновата, и что лучше молчать и скрывать происшедшее (даже если таким "советчиком" будет мама жертвы), становится пособником преступника и наносит дополнительный - часто не менее жестокий, чем само изнасилование, - вред пострадавшей.
Диалектика психотравмы.
Сексуальное насилие - одна из основных причин ПТСР. Травматические события разрушают нормальные системы психической защиты, дающие людям ощущение контроля, связанности с окружающим миром и смысла происходящего. До недавнего времени считалось, что такие травмирующие события относительно редки и касаются ограниченного числа людей (природные катаклизмы, транспортные катастрофы, вооруженные конфликты). Но оказалось, что симптоматика ПТСР присутствует у жертв изнасилования, гендерного ("домашнего") насилия и в огромном количестве "обыденных" эпизодов жизненного опыта большинства женщин и детей.
Травматические события необычны не потому, что происходят редко, а потому, что превосходят обычные адаптивные способности человеческих существ. Травматические события включают угрозу жизни и физической целостности, они ставят людей перед лицом экстремального состояния беззащитности и панического страха. Тяжесть травматических событий нельзя измерить, но удалось выявить отягчающие факторы, приводящие к длительной и тяжелой психической травме: неожиданность нападения, насильственное пребывание в изоляции и доведение до физического и психического истощения, изнасилование и физические увечья. И во всех этих факторах присутствуют две составляющие: чувство беззащитности и чувство острого страха.
Стандартная реакция человеческого организма на опасность - это сложная интегрированная система психофизиологических реакций: активируется симпатическая нервная система, повышается уровень адреналина, обеспечивая пребывание организма в состоянии тревоги, внимание полностью концентрируется на происходящем. Часто в ситуации витального риска восприятия могут изменяться: в таких ситуациях человек может игнорировать чувство голода, усталости и/или боли. Ситуация опасности/угрозы вызывают чувства страха и гнева. Все эти изменения способов физического и эмоционального реагирования, концентрации внимания и восприятия являются нормальными адаптивными реакциями, они мобилизуют человека для того, чтобы в ситуации опасности тот сражался или бежал.
Травматические реакции развиваются тогда, когда действие (сражаться или бежать) невозможно или не дает результата. Когда нет возможности ни сразиться с противником, ни спастись бегством, психофизическая система защиты человека оказывается дезорганизованной и разрушенной. Оказываясь бесполезным, каждый из элементов этой системы остается в измененном состоянии в течение долгого времени после того, как реальная ситуация опасности завершилась. Травматические события изменяют всю систему физиологических и эмоциональных реакций, функционирование познавательных схем и памяти, фрагментируя и препятствуя их нормальному взаимодействию. Травмированный человек может испытывать интенсивные эмоции при полной амнезии или частичном (и/или искаженном) воспоминании о травматическом событии или наоборот - сохранять детальные воспоминания о происшедшем и демонстрировать отсутствие каких-либо эмоций.
Человек может находиться в постоянном состоянии гиперактивности и/или хронического раздражения и сам не знать, почему, - травматические симптомы имеют тенденцию отделяться от конкретной ситуации, в которой они возникли, и существовать "сами по себе" (их принимают за черты характера и/или расстройства личности). Именно такая фрагментация является тем, что разрушает систему самозащиты человека, которая при нормальных обстоятельствах функционирует интегрировано.
Жане назвал этот процесс "диссоциацией": люди с истерией теряли способность интегрировать в сознание воспоминания о травмирующих событиях и эти воспоминания пребывали отделенными от сферы "обычного" сознания. Экстремальный страх прерывал навсегда нормальные связи между сферами памяти, познания и эмоций; Жане писал об эффекте "растворителя" синтетизирующей способности человеческого мышления, которой обладает страх. Травмированный человек как бы выпадает из реального настоящего, из жизни в настоящем времени, его психика реорганизуется согласно "диалектике травмы" - многочисленные симптомы психотравматических стрессовых расстройств (ПТСР) организуются в три основных кластера:
- гиперактивация/повышенная возбудимость/сверхбдительность - постоянное ожидание опасности;
- вторжение/флэшбэк - повторяющиеся и навязчивые воспроизведения в сознании психотравмирующего события;
-сужение/констрикция - повторяющиеся и навязчивые воспроизведения реакции бессилия, неспособности противостоять опасности.
1. Гиперактивация - наиболее известный симптом психотравмы. Травматический опыт приводит к тому, что психофизиологическая защитная система организма находится в постоянном состоянии активации, как если бы человек постоянно находился в ситуации опасности. Серьезным нарушениям подвергается способность человека приспосабливаться к жизненным ситуациям, ввиду наличия хронических состояний тревожности, раздражения, бессонницы. Нарушается способность концентрации внимания, появляются острые физиологические реакции на события, символизирующие или напоминающие травму.
2. Вторжение. Травмированные люди переживают вновь и вновь эпизод травмы, и переживают ее в настоящем. "Нормальная жизнь" для травмированного человека не возобновляется, потому что травма постоянно ее прерывает. Травматический момент (эпизод/серия эпизодов) патологически кодируется в памяти, оставаясь отнесенным к настоящему - флэшбэки (вторжение в сознание) наяву и навязчивые кошмары во сне. Происходит фиксация на травме, хронический стресс, причем часто такой же силы, как в реальном эпизоде травмы.
Травматические воспоминания - в отличие от обычных воспоминаний - не обладают динамикой событий, о которых можно было рассказать историю. Собственно, они не являются воспоминаниями как таковыми - их называют воспоминаниями для удобства выражения. Травматические idees fixes представляют собой застывшие, несвязанные между собой, неподвижные картинки, коррелирующие с интенсивными физиологическими реакциями организма, именно это придает им особую реальность при повторном переживании. Эти фиксированные образы недоступны для вербализации, поэтому травмированный человек не способен установить над ними контроль, они организованы на почве общего нейрофизиологического расстройства организма как наяву, так и во сне.
Вторжения в сознание травматических воспоминаний происходят не только на уровне флэшбэков и ночных кошмаров, но в форме обсессивного стремления к воспроизведению травматической ситуации. Это воспроизведение может носить буквальный характер (вновь и вновь стремиться к возвращению на место происшествия) или символический (экстремальные виды спорта, гонки, поединки). Стремление к повторному воспроизведению травматической ситуации очень часто лежит в основе выбора профессии, связанной с опасностью, с необходимостью быстро и оперативно реагировать на ситуации риска (полиция, профессиональная армия, служба скорой помощи, гражданская оборона). Именно в этом случае проявляется основная причина стремления к повторному воспроизведению травматической ситуации - это повторные попытки адаптации, попытки установить контроль над ситуацией риска, часто протекающие по патологическому сценарию (сознательное и неосознанное подвергание себя риску в ситуациях, схожих с травматической), но иногда оказывающиеся удачной ауто-терапией (как в случае с удачным процессом профессиональной реализации в ситуациях, требующих контроля и быстрого реагирования). Жане также говорил о стремлении людей, страдавших истерическими симптомами, "ассимилировать" и "ликвидировать" опыт травмы, и когда они добивались этого, они испытывали чувство "триумфа": восстановление чувства контроля и собственной эффективности необходимы для излечения травмы - оно означает восстановление когнитивных и эмоциональных схем, которые разрушаются/фрагментируются в момент травмы. Хотя существует возможность терапевтического эффекта повторного переживания травмы, большинство людей старательно избегают саму возможность воспроизведения травматической ситуации, так как речь идёт о слишком сильном эмоциональном страдании. Поэтому обычная реакция на вторжения - сознательное вытеснение травматического опыта (особенно по типу травматической амнезии), когда люди прилагают невероятные усилия, чтобы избежать мыслей, чувств, разговоров, мест, людей, связанных с ситуацией травмы. Травматические амнезии характерны именно для жертв сексуального насилия, ибо - в отличие от комбатантов - им некуда возвратиться, у них нет тыла, нет альтернативы пространству, в котором происходит сексуальное насилие. Жертва должна будет проживать в той же квартире, где она была подвергнута насилию, ходить по тем же улицам. С большой вероятностью, ей придется неоднократно видеть насильника (напомню, что абсолютное большинство изнасилований совершается знакомыми и родственниками), и весьма часто разделять с ним свою жизнь (и подвергаться повторному насилию) - это столь замалчиваемые, но отнюдь не редкие, случаи инцеста и изнасилований жен мужьями. Чувство беззащитности, бесполезности сопротивления и безысходности настолько сильно у жертв сексуального насилия, что приводит к состоянию сужения сознания (констрикции), когда защитная система организма полностью блокируется.
3. Констрикция/измененное состояние сознания - третий фундаментальный симптом ПТСР. Жертва насилия "избавляется" от травматической ситуации не с помощью реальных действий, а с помощью изменения состояния сознания, как заяц, застывающий посреди шоссе, ослепленный фарами несущегося на него автомобиля: он не двигается, он замирает на месте. Измененные состояния сознания лежат в основе реакции безразличия и спокойствия со стороны жертвы на ситуации витального риска: события продолжают восприниматься, но так, как если бы не имели никакого отношения к жертве, изменяются ощущения, нередко наступает частичное или полное анестезирование, восприятие времени и пространства также изменяются - события видятся как немое кино на замедленной камере, жертва видит саму себя (свое тело и окружающую обстановку) как бы со стороны, часто возникает чувство "выхода из тела" или "плавания под потолком", возникает спонтанное "понимание", что происходящее - это просто кошмарный сон, и что скоро наступит пробуждение, а с ним и прекращение страдания. Все эти изменения в восприятии в комбинации с охватывающим жертву чувством тотального безразличия приводят к тому, что человек становится неспособным к какому-либо действию, к какой-либо инициативе (активности) - это состояние полной пассивности. Такие изменения состояния сознания схожи с гипнотическим трансом, как и симптомы гиперактивации. Гиперактивация соотносится с состоянием гипнотического поглощения, а констрикция - с состоянием гипнотической диссоциации. Способность испытывать измененные состояния сознания - это одно из свойств человеческой психики, но она не одинаково развита у людей. Травматические события являются мощным активатором этой способности, провоцируя диссоциативное состояние, в котором уменьшается или исчезает восприятие боли и отсутствуют нормальные эмоциональные реакции на боль, человек не теряет способность к болевым ощущениям, то способность страдать от боли сильно уменьшается или исчезает.
Люди, у которых способность к спонтанной диссоциации не развита или развита недостаточно, обычно прибегают к алкоголю и другим типам интоксикации, чтобы достичь состояния, воспринимаемого как эмоциональный комфорт, эмоциональная анестезия.
Травматическая диссоциация может иметь адаптативные цели в ситуации острой травмы (=непосредственно ситуации насилия), но впоследствии именно она препятствует поступлению травматических содержаний в сознание, закрывая таким образом путь к их интеграции. Симптомы констрикции ("ментального паралича") проявляются не только в сфере памяти, мышления, как спонтанные диссоциации, но и в сфере деятельности: жертвы сексуального насилия ограничивают себя и свою жизнь с тем, чтобы создать контролируемую и безопасную зону:
- "Я была в ужасе от одной мысли куда-то пойти... Я чувствовала, что слишком беззащитна и слишком напугана, чтобы что-то делать... Я ограничивалась тем, что сидела дома и чувствовала страх";
- "Я коротко подстриглась. Мне не хотелось казаться привлекательной... Я хотела стать незаметной на какое-то время, потому что это внушало мне чувство безопасности."
Констрикция имеет и еще одно весьма негативное последствие: травмированные люди, у которых диссоциация стала хронической, очень часто убеждены, что они заранее знали об опасности (это знание они получали либо путем предупреждения "свыше", предчувствия или подозрения), но ничего не сделали, чтобы ее избежать. По прошествии лет такие люди продолжают искать скрытые смыслы, секретные послания в окружающей жизни. Особое восприятие жизни выражается в отсутствии способности планировать будущее и в отсутствии к нему интереса - травмированные люди (особенно пострадавшие от сексуального абьюза дети) не представляют себе будущее, они о нем не думают (т.к. пытаются избежать даже тени риска, инициативы и спонтанной активности) - так констрикция работает на хроническое течение психотравмы.
Гиперактивация и констрикция устанавливают в психике травмированного человека систему чередований. Человек оказывается между крайностями травматической амнезии и флэшбэков, между неожиданными наплывами интенсивных и поглощающих эмоций и отсутствием эмоциональности, между приступами компульсивной и раздражающей активности и периодами пассивности. Ощущение нестабильности, которая происходит из этого неподдающегося контролю чередования, усиливает чувство незащищенности и неспособности спланировать собственное - даже ближайшее - будущее. Психотравма, таким образом, представляется как потенциально неизлечимая.
Диалектика травмы меняется с течением времени: первые дни или недели после травмирующего события преобладают физиологические симптомы гиперактивации, флэшбэки и спонтанные повторные переживания травмы; эта острая симптоматика постепенно снимается после трех-шести месяцев с момента травматического события и затем медленно идут на убыль. После нескольких лет с момента изнасилования, наиболее частыми симптомами травмы бывают специфические страхи, так или иначе символизирующие травму, проблемы в сексуальной сфере и ограничения в повседневной деятельности (например, стараться не выходить из дома одной). По мере того, как симптомы гиперактивации и вторжения начинают ослабляться, симптомы избегания и констрикции начинают набирать силу: на первый взгляд, травмированный когда-то человек полностью восстановил свою жизнь, в которой снова преобладает безопасная рутина, но у такого человека присутствует постоянное ощущение механичности происходящего, собственной жизни "по инерции", внутреннего отчуждения и эмоциональной дистанции в отношении самой себя и окружающей обстановки, очень характерно эмоциональное и интеллектуальное "отупение" и также отсутствие чувства связи с происходящими событиями ("наблюдение со стороны", "неприсутствие в ситуации"). Внешне - никакой драмы.
С течением времени травматические симптомы начинают восприниматься как окружающими, так и самим травмированным человеком, как черты характера или расстройство личности, которые препятствуют установлению нормальных отношений с окружающими. И мы начинаем задавать весьма жестокий по своей сути вопрос: "Что пытается человек избежать с помощью невроза?" (с), подразумевая некое злонамеренное избегание ответственности/инициативы, "бегство в болезнь" и прочее. Почти каждая пятая женщина, пережившая изнасилование (19,2%) пыталась покончить жизнь самоубийством имеются в виду единственные травматические эпизоды, я не говорю о хронической травме).
Одиночество жертвы.
Травматические события ставят под вопрос фундаментальные аспекты человеческих отношений: они разбивают семейные и родственные узы, дружбу, любовь и саму способность жить в обществе. Травма разрушает индивидуальную экзистенциальную структуру, которая формируется и основывается на отношениях с другими. Травма обрекает человека на перманентное состояние экзистенциального кризиса, разрушает фундаментальные чувства безопасности пребывания в мире (то, что называют базовым доверием, без которого нормальное функционирование человеческой психики превращается в паранойяльное), позитивной ценности человеческой личности и смысла жизни. Базовое доверие формируется в начальном периоде жизненного цикла, в процессе отношений с первым человеком, заботящемся о новорожденном, это чувство доверия поддерживает человека в течение всей жизни. В ситуации витального риска человек спонтанно обращается к первому источнику заботы (или к его символу), и когда помощь не приходит, базовое доверие к жизни разрушается - травмированный человек чувствует себя покинутым, в абсолютном одиночестве, изгнанным из системы человеческой взаимной помощи и защиты.
С этого момента любые отношения травмированного человека, начиная с межличностных отношений и заканчивая самыми абстрактными отношениями принадлежности к религиозным, идеологическим и национальным общностям, определяются чувством отчуждения и разрыва связи. С потерей чувства базового доверия (фундамент индивидуации) травмированный человек теряет и чувство собственного "я"; отношение к самому себе также доминирует отчуждение, человек как бы откатывается в конфликты детского и подросткового возраста и вынужден вновь проживать этапы борьбы за личную автономию, за право на инициативу, за установление личностных границ.
Травма изнасилования разрушает личностную автономию жертвы на уровне телесной целостности: тело подвергается агрессии, вторжению, нанесению вреда (которые всегда воспринимается как угроза жизни) и профанированию. Часто в ситуации изнасилования жертва теряет контроль даже за телесными отправлениями, - и этот аспект воспринимается как наиболее унизительный. Кроме того, травма изнасилования сама по себе предполагает, что мнение и воля жертвы ничего не стоят; целью изнасилования, собственно, и ставится демонстрация презрения к принципу автономного существования жертвы и ее человеческому достоинству и их показное попрание. Травма изнасилование таким образом разрушает в жертве уверенность в том, что человек может быть самим собой в отношении с другими.
Острое чувство беззащитности и невозможности избежать опасности в травме изнасилования приводит к возникновению у жертвы хронического переживания стыда и сомнения в самой себе. Стыд возникает в ответ на чувство собственного бессилия, на упразднение телесной целостности и на унижение. Сомнение в самой себе (= "я не смогла избежать опасности", "мне надо было" и т.д.) выражается прежде всего, что жертве изнасилования чрезвычайно трудно отстаивать свое мнение (поэтому психологическое давление на жертву с целью подвергнуть сомнению ее показания - любимый прием "общественности").
Жертва изнасилования хронически переживает чувство собственной некомпетентности (она оказалась слабой и позволила нанести себе вред) как вину и неполноценность. Именно жертва - и никогда насильник - чувствует себя виноватой. Чувство вины возникает как попытка обрести хоть какое-нибудь чувство власти и контроля над ситуацией - воображать себе, что ты могла бы что-то сделать, чтобы предотвратить насилие, часто оказывается легче переносимым, чем признать собственную абсолютную беззащитность и бессилие.
Травма изнасилования наносит ущерб способности жертвы поддерживать эмоциональные связи с окружающими: разрушение базового доверия, чувства вины, стыда и собственной ничтожности, внутренний императив избегания возможной опасности заставляют жертву замыкаться в одиночестве. В то же время хронический страх заставляет ее искать защиту через личные отношения, поэтому часто травмированный человек балансирует между периодами отъединения, избегания любых контактов и периодами отчаянных попыток установить и сохранить близкие отношения с другими.
Изнасилование без флёра "влечения".
В сравнительных исследованиях психологических последствий у жертв изнасилования и жертв других преступлений показали, что у жертв сексуального насилия наиболее высоки вероятности развития продолжительного ПТСР. Это неудивительно, если принять во внимание физическую, психологическую и моральную профанацию, совершаемую в отношении жертв изнасилования. Цель насильника - запугать, подчинить и унизить свою жертву, заставить ее почувствовать собственное бессилие. Поэтому изнасилование представляет собой преднамеренно организованное действие по нанесению психической травмы.
И это вновь приводит нас к вопросу об участии/не участии общества в целом в практиках сексуального насилия: "в основе психической травмы лежит социально организованное и регулируемое насилие, осуществляющееся над молодыми членами общества и представляющими из себя ритуалы инициации, приобщения к динамике принуждения, которая лежит в сердцевине современной общественной организации. Две основные формы социально регулируемого насилия - боевые действия и гендерное/сексуальное насилие - соответствуют основными парадигматическим формам принуждения для мужчин и женщин, соответственно" (Ю. Херманн).
Поэтому на неоднократно поднимающийся вопрос о том, на чьей стороне стоит общество (упорно делающее вид, что ни на чьей) - насильника или жертвы, ответ в большинстве случаев: на стороне насильника. Общество премирует его безнаказанностью и наказывает жертву повторной виктимизацией через осуждение, остракизм, обвинение и игнорирование или физическое уничтожение, как случаях военных изнасилований .
Нигде так четко не просматриваются мотивационные схемы практики изнасилования, как в изнасиловании мужчин в тюрьмах (и других "казенных заведениях") и в массовых изнасилованиях женщин в период военных действий. Общественное табуирование этих двух проблем происходит от того, что при их рассмотрении уже невозможно говорить о якобы неосторожности или о "виктимном" поведении жертвы, о "неспособности" агрессора сдержать свои "сексуальные позывы", о "провоцировании" и "мазохизме" жертвы, психической девиантности насильника и прочее, так как в тюремном и военном изнасиловании совершенно отчетливо проявляется как стратегия действия, так и его целевое назначение.
Тюремное изнасилование представляет собой "распределение ролей" в иерархии власти, осуществляемое в условиях исключительно мужской патриархатно-авторитарной среды, где молодые, физически слабые (часто - подростки) заключенные (как правило, не рецидивисты) принуждаются силой к исполнению социальной роли, во внешнем мире ассигнованной женщинам. Иерархический "код", существующий в тюрьмах, заключается в квази-выборе, перед которым ставят новоприбывших: или ты занимаешь положение "девки", или доказываешь свою принадлежность к "мужчинам". Чтобы “доказать” маскулинность, нужно успешно отбить физические и сексуальные нападения других "мужчин" и приобрести в собственность "девку". Это квази-выбор потому, что у огромного количества заключенных никакого выбора нет: молодость и/или физическая слабость - это приговор к "превращению в женщину".
"Процесс "феминизации" осуществляется методично и жестоко... Я видел мальчишек, которые отбивались часами. Они не хотели сдаваться. Остальные заключенные и охранники наблюдали за нападениями и избиениями молодых парней с бесстрастным интересом. Они знали, что это рождение новой молодой женщины. Некоторые надеялись уже в ближайшем будущем использовать её" (Сюзан Браунмиллер, “Против нашей воли”).
Процесс феминизации - это процесс нанесения человеку психической травмы, приведение воли человека в состояние паралича и редукция его мыслительной активности к решению задачи физического выживания. Также это совершенно откровенный акт маркировки, стигматизации, навсегда лишающий человека его человеческого статуса. "Девки" не принадлежат к тюремному социуму, они являются собственностью их "мужчин": их могут сдавать внаем другим "мужчинам", продавать их и обменивать на других "девок". Они должны выполнять обязанности по бытовому обслуживанию своих хозяев и спрашивать у них разрешение, прежде чем что-либо сделать.
Мужчины, насилующие других мужчин, не считаются гомосексуальными, а наоборот, доказавшими свою маскулинность и принадлежность к доминирующей группе. Тюремное изнасилование - это следствие определения маскулинности как триумфа физической силы. Мужчины, подчиненные с помощью реального применения силы или угроз ее применения, определяются как женщины (в том числе и номинально - им дают женские имена). Не надо считать, что тюремное изнасилование - это честный поединок, в результате которого кто-то побеждает, а кто-то проигрывает. Тюремные и военные изнасилования совершаются при одном непременном условии: изначальном численном и силовом превосходстве нападающих.
В тюрьмах (в отношении мужчин) и на войне (в отношении женщин) массово совершается одно и то же коллективное действие, в ходе которого утверждается собственная власть, а также ментальное удовлетворение от принадлежности к стану "настоящих мужчин". Причем понятие "настоящий мужчина" в данном контексте - не судьба или предопределение, а социальная конструкция маскулинности, построенной на профессионализации насилия. И, как всякая профессия, она обладает своей этикой и ответственностью, которые распространяются только на посвященных. Солидарность - только со своими, насилие по отношению к чужим - долг. Считается, что в военном изнасиловании присутствуют "отличительные признаки", которые якобы не встречаются в "повседневных" изнасилованиях. Называются в целом три характерных признака.
Прежде всего, это публичный акт. Враг должен видеть, что происходит с его "собственностью", поэтому мучители часто насилуют женщин в присутствии их мужей и других родственников. Это акт против супруга (символически отца нации или лидера противника), осуществляемый “через” женское тело. Сам факт изнасилования уже показывает, что насильник исходит из отсутствия у женщины собственной воли, права на собственное тело или желания. Поскольку унижение женщины врага - символ победного завоевания, то само это унижение обставляется по возможности ужасно и театрально: женщин подвергают жестоким истязаниям.
Второй признак военных сексуальных злоупотреблений - групповое изнасилование. Боевые товарищи творят его в едином согласии: каждый должен быть как другие. Это отражает постоянную групповую потребность крепить и воспроизводить солидарность. Гомосоциальная сплоченность нуждается в постоянном подкреплении, будь то распитие спиртного, понимание одних и тех же шуток или обмен похожими эмоциями. Когда "стрелять и факать", по выражению одного сербского солдата, является жизненным кредо воина, то изнасилование и смерть образуют вместе одну парадигму, которая отражает заданную женщинам роль на войне.
И, наконец, третий признак военных изнасилований - убийство женщины после сексуального насилия. Как мы знаем, женщина не является героем войны, если ее убивает солдат. Правда, и сам солдат не приобретает за это почестей. Казалось бы, достаточно факта изнасилования, но все же женщин убивают. В нарративах солдат, убивших свои жертвы насилия, тем не менее сквозит некое дискурсивное оправдание своих действий: мол, женщины сами просили убить их, ведь как после этого жить. То есть, смерть выступает своего рода очищением и спасением по сравнению с жизнью этих женщин после совершенного над ними насилия. Таким образом, на войне исключительно ярко проявляются такие признаки маскулинности самооправдывающая сила и самооправдывающее право на насилие и убийство.
"Специфичность" военного изнасилования - только кажущаяся. В тюремном изнасиловании также воспроизводятся характеристики публичности, коллективности и жестокого истязания (очень часто приводящего к смерти). В "обыденном" изнасиловании женщин эти характеристики всегда присутствуют в случаях группового изнасилования. В эпизодах индивидуального изнасилования эти же элементы присутствуют в символическом виде: насильники известны пристрастием к ритуализации, трофеям и "фоторепортажам" (публичность), мышлением самих себя как принадлежащих к "настоящим мужчинам" и "осуществляющим свои права" (коллективность), нарочитой жестокостью к своим жертвам, часто переходящей в убийство.
Об отсутствии "специфических" видов изнасилования говорит и тот факт, что "общественность" всегда ведет себя одинаково: солидаризуется с насильником и криминализирует жертву. Это касается и большинства работников правоохранительных органов и медицинских учреждений. Общество участвует напрямую в психо-травматизации огромного числа людей в первую очередь тем, что превентивно запугивает их: в общественное сознание постоянно транслируются сообщения типа: "Выхода нет", "Не преувеличивайте", "Вы ненормальны/озабочены (а то и вовсе феминистка), если вы говорите о проблеме сексуального насилия.”
- Изнасилование. Маскулинность.
- Изнасилование. Женщины: адаптация к роли жертвы.
"Большую часть времени боль протекает
среди бесчеловечной и тотальной тишины"
Дэвид Б. Моррис
"Искренне считаю, что нет такой вещи на свете
как терапевтический нейтралитет.
Это кое у кого резьбу сорвало от самомнения.
Люди не могут быть нейтральными,
они могут быть или смелыми, или трусами".
Acción Positiva
Скелет сексуального насилия в отношении женщин и детей извлекли на свет из шкафа общественного игнора в 70-х годах американские феминистки. Сексуальное насилие в отношении женщин в сфере межличностных отношений стало первоначальной парадигмой американского феминистского движения. Расследование сексуальной агрессии и эксплуатации, которой подвергаются женщины, очень скоро привело от феномена уличных изнасилований (совершаемых в тех самых темных подворотнях теми самыми злобными и дикими понаехавшими) к настоящей проблеме - к изнасилованиям, совершаемым в семье или в близком кругу жертвы (родственниками, мужьями, друзьями и коллегами). И как уже было ранее, исследование сексуального насилия в отношении женщин - неизменно - приводило к "открытию заново" масштабного сексуального насилия в отношении детей.
Далее - текст, написанный по книге Judith Herman "Trauma and Recovery. The Aftermath of Violence from Domestic Abuse to Political Terror". Этот текст - о травме изнасилования и о ее преодолении.
Изнасилование вызывает психотравматическое стрессовое расстройство (ПTCР), и жертвам изнасилований необходима квалифицированная помощь и поддержка окружающих. Необходимо, чтобы в обществе сформировалось четкое представление, что последствия изнасилования - это не позор-позор, молчи-молчи, сама-дура-виновата, надо-было-кричать-громче, почему-не-сопротивлялась, не-придумывай-он-твой-муж, почему-ты-села-к-нему-в-машину, - это угроза здоровью и жизни человека, которая не исчерпывается с прекращением конкретной ситуации насилия. Каждый, кто говорит жертве, что она сама виновата, и что лучше молчать и скрывать происшедшее (даже если таким "советчиком" будет мама жертвы), становится пособником преступника и наносит дополнительный - часто не менее жестокий, чем само изнасилование, - вред пострадавшей.
Диалектика психотравмы.
Сексуальное насилие - одна из основных причин ПТСР. Травматические события разрушают нормальные системы психической защиты, дающие людям ощущение контроля, связанности с окружающим миром и смысла происходящего. До недавнего времени считалось, что такие травмирующие события относительно редки и касаются ограниченного числа людей (природные катаклизмы, транспортные катастрофы, вооруженные конфликты). Но оказалось, что симптоматика ПТСР присутствует у жертв изнасилования, гендерного ("домашнего") насилия и в огромном количестве "обыденных" эпизодов жизненного опыта большинства женщин и детей.
Травматические события необычны не потому, что происходят редко, а потому, что превосходят обычные адаптивные способности человеческих существ. Травматические события включают угрозу жизни и физической целостности, они ставят людей перед лицом экстремального состояния беззащитности и панического страха. Тяжесть травматических событий нельзя измерить, но удалось выявить отягчающие факторы, приводящие к длительной и тяжелой психической травме: неожиданность нападения, насильственное пребывание в изоляции и доведение до физического и психического истощения, изнасилование и физические увечья. И во всех этих факторах присутствуют две составляющие: чувство беззащитности и чувство острого страха.
Стандартная реакция человеческого организма на опасность - это сложная интегрированная система психофизиологических реакций: активируется симпатическая нервная система, повышается уровень адреналина, обеспечивая пребывание организма в состоянии тревоги, внимание полностью концентрируется на происходящем. Часто в ситуации витального риска восприятия могут изменяться: в таких ситуациях человек может игнорировать чувство голода, усталости и/или боли. Ситуация опасности/угрозы вызывают чувства страха и гнева. Все эти изменения способов физического и эмоционального реагирования, концентрации внимания и восприятия являются нормальными адаптивными реакциями, они мобилизуют человека для того, чтобы в ситуации опасности тот сражался или бежал.
Травматические реакции развиваются тогда, когда действие (сражаться или бежать) невозможно или не дает результата. Когда нет возможности ни сразиться с противником, ни спастись бегством, психофизическая система защиты человека оказывается дезорганизованной и разрушенной. Оказываясь бесполезным, каждый из элементов этой системы остается в измененном состоянии в течение долгого времени после того, как реальная ситуация опасности завершилась. Травматические события изменяют всю систему физиологических и эмоциональных реакций, функционирование познавательных схем и памяти, фрагментируя и препятствуя их нормальному взаимодействию. Травмированный человек может испытывать интенсивные эмоции при полной амнезии или частичном (и/или искаженном) воспоминании о травматическом событии или наоборот - сохранять детальные воспоминания о происшедшем и демонстрировать отсутствие каких-либо эмоций.
Человек может находиться в постоянном состоянии гиперактивности и/или хронического раздражения и сам не знать, почему, - травматические симптомы имеют тенденцию отделяться от конкретной ситуации, в которой они возникли, и существовать "сами по себе" (их принимают за черты характера и/или расстройства личности). Именно такая фрагментация является тем, что разрушает систему самозащиты человека, которая при нормальных обстоятельствах функционирует интегрировано.
Жане назвал этот процесс "диссоциацией": люди с истерией теряли способность интегрировать в сознание воспоминания о травмирующих событиях и эти воспоминания пребывали отделенными от сферы "обычного" сознания. Экстремальный страх прерывал навсегда нормальные связи между сферами памяти, познания и эмоций; Жане писал об эффекте "растворителя" синтетизирующей способности человеческого мышления, которой обладает страх. Травмированный человек как бы выпадает из реального настоящего, из жизни в настоящем времени, его психика реорганизуется согласно "диалектике травмы" - многочисленные симптомы психотравматических стрессовых расстройств (ПТСР) организуются в три основных кластера:
- гиперактивация/повышенная возбудимость/сверхбдительность - постоянное ожидание опасности;
- вторжение/флэшбэк - повторяющиеся и навязчивые воспроизведения в сознании психотравмирующего события;
-сужение/констрикция - повторяющиеся и навязчивые воспроизведения реакции бессилия, неспособности противостоять опасности.
1. Гиперактивация - наиболее известный симптом психотравмы. Травматический опыт приводит к тому, что психофизиологическая защитная система организма находится в постоянном состоянии активации, как если бы человек постоянно находился в ситуации опасности. Серьезным нарушениям подвергается способность человека приспосабливаться к жизненным ситуациям, ввиду наличия хронических состояний тревожности, раздражения, бессонницы. Нарушается способность концентрации внимания, появляются острые физиологические реакции на события, символизирующие или напоминающие травму.
2. Вторжение. Травмированные люди переживают вновь и вновь эпизод травмы, и переживают ее в настоящем. "Нормальная жизнь" для травмированного человека не возобновляется, потому что травма постоянно ее прерывает. Травматический момент (эпизод/серия эпизодов) патологически кодируется в памяти, оставаясь отнесенным к настоящему - флэшбэки (вторжение в сознание) наяву и навязчивые кошмары во сне. Происходит фиксация на травме, хронический стресс, причем часто такой же силы, как в реальном эпизоде травмы.
Травматические воспоминания - в отличие от обычных воспоминаний - не обладают динамикой событий, о которых можно было рассказать историю. Собственно, они не являются воспоминаниями как таковыми - их называют воспоминаниями для удобства выражения. Травматические idees fixes представляют собой застывшие, несвязанные между собой, неподвижные картинки, коррелирующие с интенсивными физиологическими реакциями организма, именно это придает им особую реальность при повторном переживании. Эти фиксированные образы недоступны для вербализации, поэтому травмированный человек не способен установить над ними контроль, они организованы на почве общего нейрофизиологического расстройства организма как наяву, так и во сне.
Вторжения в сознание травматических воспоминаний происходят не только на уровне флэшбэков и ночных кошмаров, но в форме обсессивного стремления к воспроизведению травматической ситуации. Это воспроизведение может носить буквальный характер (вновь и вновь стремиться к возвращению на место происшествия) или символический (экстремальные виды спорта, гонки, поединки). Стремление к повторному воспроизведению травматической ситуации очень часто лежит в основе выбора профессии, связанной с опасностью, с необходимостью быстро и оперативно реагировать на ситуации риска (полиция, профессиональная армия, служба скорой помощи, гражданская оборона). Именно в этом случае проявляется основная причина стремления к повторному воспроизведению травматической ситуации - это повторные попытки адаптации, попытки установить контроль над ситуацией риска, часто протекающие по патологическому сценарию (сознательное и неосознанное подвергание себя риску в ситуациях, схожих с травматической), но иногда оказывающиеся удачной ауто-терапией (как в случае с удачным процессом профессиональной реализации в ситуациях, требующих контроля и быстрого реагирования). Жане также говорил о стремлении людей, страдавших истерическими симптомами, "ассимилировать" и "ликвидировать" опыт травмы, и когда они добивались этого, они испытывали чувство "триумфа": восстановление чувства контроля и собственной эффективности необходимы для излечения травмы - оно означает восстановление когнитивных и эмоциональных схем, которые разрушаются/фрагментируются в момент травмы. Хотя существует возможность терапевтического эффекта повторного переживания травмы, большинство людей старательно избегают саму возможность воспроизведения травматической ситуации, так как речь идёт о слишком сильном эмоциональном страдании. Поэтому обычная реакция на вторжения - сознательное вытеснение травматического опыта (особенно по типу травматической амнезии), когда люди прилагают невероятные усилия, чтобы избежать мыслей, чувств, разговоров, мест, людей, связанных с ситуацией травмы. Травматические амнезии характерны именно для жертв сексуального насилия, ибо - в отличие от комбатантов - им некуда возвратиться, у них нет тыла, нет альтернативы пространству, в котором происходит сексуальное насилие. Жертва должна будет проживать в той же квартире, где она была подвергнута насилию, ходить по тем же улицам. С большой вероятностью, ей придется неоднократно видеть насильника (напомню, что абсолютное большинство изнасилований совершается знакомыми и родственниками), и весьма часто разделять с ним свою жизнь (и подвергаться повторному насилию) - это столь замалчиваемые, но отнюдь не редкие, случаи инцеста и изнасилований жен мужьями. Чувство беззащитности, бесполезности сопротивления и безысходности настолько сильно у жертв сексуального насилия, что приводит к состоянию сужения сознания (констрикции), когда защитная система организма полностью блокируется.
3. Констрикция/измененное состояние сознания - третий фундаментальный симптом ПТСР. Жертва насилия "избавляется" от травматической ситуации не с помощью реальных действий, а с помощью изменения состояния сознания, как заяц, застывающий посреди шоссе, ослепленный фарами несущегося на него автомобиля: он не двигается, он замирает на месте. Измененные состояния сознания лежат в основе реакции безразличия и спокойствия со стороны жертвы на ситуации витального риска: события продолжают восприниматься, но так, как если бы не имели никакого отношения к жертве, изменяются ощущения, нередко наступает частичное или полное анестезирование, восприятие времени и пространства также изменяются - события видятся как немое кино на замедленной камере, жертва видит саму себя (свое тело и окружающую обстановку) как бы со стороны, часто возникает чувство "выхода из тела" или "плавания под потолком", возникает спонтанное "понимание", что происходящее - это просто кошмарный сон, и что скоро наступит пробуждение, а с ним и прекращение страдания. Все эти изменения в восприятии в комбинации с охватывающим жертву чувством тотального безразличия приводят к тому, что человек становится неспособным к какому-либо действию, к какой-либо инициативе (активности) - это состояние полной пассивности. Такие изменения состояния сознания схожи с гипнотическим трансом, как и симптомы гиперактивации. Гиперактивация соотносится с состоянием гипнотического поглощения, а констрикция - с состоянием гипнотической диссоциации. Способность испытывать измененные состояния сознания - это одно из свойств человеческой психики, но она не одинаково развита у людей. Травматические события являются мощным активатором этой способности, провоцируя диссоциативное состояние, в котором уменьшается или исчезает восприятие боли и отсутствуют нормальные эмоциональные реакции на боль, человек не теряет способность к болевым ощущениям, то способность страдать от боли сильно уменьшается или исчезает.
Люди, у которых способность к спонтанной диссоциации не развита или развита недостаточно, обычно прибегают к алкоголю и другим типам интоксикации, чтобы достичь состояния, воспринимаемого как эмоциональный комфорт, эмоциональная анестезия.
Травматическая диссоциация может иметь адаптативные цели в ситуации острой травмы (=непосредственно ситуации насилия), но впоследствии именно она препятствует поступлению травматических содержаний в сознание, закрывая таким образом путь к их интеграции. Симптомы констрикции ("ментального паралича") проявляются не только в сфере памяти, мышления, как спонтанные диссоциации, но и в сфере деятельности: жертвы сексуального насилия ограничивают себя и свою жизнь с тем, чтобы создать контролируемую и безопасную зону:
- "Я была в ужасе от одной мысли куда-то пойти... Я чувствовала, что слишком беззащитна и слишком напугана, чтобы что-то делать... Я ограничивалась тем, что сидела дома и чувствовала страх";
- "Я коротко подстриглась. Мне не хотелось казаться привлекательной... Я хотела стать незаметной на какое-то время, потому что это внушало мне чувство безопасности."
Констрикция имеет и еще одно весьма негативное последствие: травмированные люди, у которых диссоциация стала хронической, очень часто убеждены, что они заранее знали об опасности (это знание они получали либо путем предупреждения "свыше", предчувствия или подозрения), но ничего не сделали, чтобы ее избежать. По прошествии лет такие люди продолжают искать скрытые смыслы, секретные послания в окружающей жизни. Особое восприятие жизни выражается в отсутствии способности планировать будущее и в отсутствии к нему интереса - травмированные люди (особенно пострадавшие от сексуального абьюза дети) не представляют себе будущее, они о нем не думают (т.к. пытаются избежать даже тени риска, инициативы и спонтанной активности) - так констрикция работает на хроническое течение психотравмы.
Гиперактивация и констрикция устанавливают в психике травмированного человека систему чередований. Человек оказывается между крайностями травматической амнезии и флэшбэков, между неожиданными наплывами интенсивных и поглощающих эмоций и отсутствием эмоциональности, между приступами компульсивной и раздражающей активности и периодами пассивности. Ощущение нестабильности, которая происходит из этого неподдающегося контролю чередования, усиливает чувство незащищенности и неспособности спланировать собственное - даже ближайшее - будущее. Психотравма, таким образом, представляется как потенциально неизлечимая.
Диалектика травмы меняется с течением времени: первые дни или недели после травмирующего события преобладают физиологические симптомы гиперактивации, флэшбэки и спонтанные повторные переживания травмы; эта острая симптоматика постепенно снимается после трех-шести месяцев с момента травматического события и затем медленно идут на убыль. После нескольких лет с момента изнасилования, наиболее частыми симптомами травмы бывают специфические страхи, так или иначе символизирующие травму, проблемы в сексуальной сфере и ограничения в повседневной деятельности (например, стараться не выходить из дома одной). По мере того, как симптомы гиперактивации и вторжения начинают ослабляться, симптомы избегания и констрикции начинают набирать силу: на первый взгляд, травмированный когда-то человек полностью восстановил свою жизнь, в которой снова преобладает безопасная рутина, но у такого человека присутствует постоянное ощущение механичности происходящего, собственной жизни "по инерции", внутреннего отчуждения и эмоциональной дистанции в отношении самой себя и окружающей обстановки, очень характерно эмоциональное и интеллектуальное "отупение" и также отсутствие чувства связи с происходящими событиями ("наблюдение со стороны", "неприсутствие в ситуации"). Внешне - никакой драмы.
С течением времени травматические симптомы начинают восприниматься как окружающими, так и самим травмированным человеком, как черты характера или расстройство личности, которые препятствуют установлению нормальных отношений с окружающими. И мы начинаем задавать весьма жестокий по своей сути вопрос: "Что пытается человек избежать с помощью невроза?" (с), подразумевая некое злонамеренное избегание ответственности/инициативы, "бегство в болезнь" и прочее. Почти каждая пятая женщина, пережившая изнасилование (19,2%) пыталась покончить жизнь самоубийством имеются в виду единственные травматические эпизоды, я не говорю о хронической травме).
Одиночество жертвы.
Травматические события ставят под вопрос фундаментальные аспекты человеческих отношений: они разбивают семейные и родственные узы, дружбу, любовь и саму способность жить в обществе. Травма разрушает индивидуальную экзистенциальную структуру, которая формируется и основывается на отношениях с другими. Травма обрекает человека на перманентное состояние экзистенциального кризиса, разрушает фундаментальные чувства безопасности пребывания в мире (то, что называют базовым доверием, без которого нормальное функционирование человеческой психики превращается в паранойяльное), позитивной ценности человеческой личности и смысла жизни. Базовое доверие формируется в начальном периоде жизненного цикла, в процессе отношений с первым человеком, заботящемся о новорожденном, это чувство доверия поддерживает человека в течение всей жизни. В ситуации витального риска человек спонтанно обращается к первому источнику заботы (или к его символу), и когда помощь не приходит, базовое доверие к жизни разрушается - травмированный человек чувствует себя покинутым, в абсолютном одиночестве, изгнанным из системы человеческой взаимной помощи и защиты.
С этого момента любые отношения травмированного человека, начиная с межличностных отношений и заканчивая самыми абстрактными отношениями принадлежности к религиозным, идеологическим и национальным общностям, определяются чувством отчуждения и разрыва связи. С потерей чувства базового доверия (фундамент индивидуации) травмированный человек теряет и чувство собственного "я"; отношение к самому себе также доминирует отчуждение, человек как бы откатывается в конфликты детского и подросткового возраста и вынужден вновь проживать этапы борьбы за личную автономию, за право на инициативу, за установление личностных границ.
Травма изнасилования разрушает личностную автономию жертвы на уровне телесной целостности: тело подвергается агрессии, вторжению, нанесению вреда (которые всегда воспринимается как угроза жизни) и профанированию. Часто в ситуации изнасилования жертва теряет контроль даже за телесными отправлениями, - и этот аспект воспринимается как наиболее унизительный. Кроме того, травма изнасилования сама по себе предполагает, что мнение и воля жертвы ничего не стоят; целью изнасилования, собственно, и ставится демонстрация презрения к принципу автономного существования жертвы и ее человеческому достоинству и их показное попрание. Травма изнасилование таким образом разрушает в жертве уверенность в том, что человек может быть самим собой в отношении с другими.
Острое чувство беззащитности и невозможности избежать опасности в травме изнасилования приводит к возникновению у жертвы хронического переживания стыда и сомнения в самой себе. Стыд возникает в ответ на чувство собственного бессилия, на упразднение телесной целостности и на унижение. Сомнение в самой себе (= "я не смогла избежать опасности", "мне надо было" и т.д.) выражается прежде всего, что жертве изнасилования чрезвычайно трудно отстаивать свое мнение (поэтому психологическое давление на жертву с целью подвергнуть сомнению ее показания - любимый прием "общественности").
Жертва изнасилования хронически переживает чувство собственной некомпетентности (она оказалась слабой и позволила нанести себе вред) как вину и неполноценность. Именно жертва - и никогда насильник - чувствует себя виноватой. Чувство вины возникает как попытка обрести хоть какое-нибудь чувство власти и контроля над ситуацией - воображать себе, что ты могла бы что-то сделать, чтобы предотвратить насилие, часто оказывается легче переносимым, чем признать собственную абсолютную беззащитность и бессилие.
Травма изнасилования наносит ущерб способности жертвы поддерживать эмоциональные связи с окружающими: разрушение базового доверия, чувства вины, стыда и собственной ничтожности, внутренний императив избегания возможной опасности заставляют жертву замыкаться в одиночестве. В то же время хронический страх заставляет ее искать защиту через личные отношения, поэтому часто травмированный человек балансирует между периодами отъединения, избегания любых контактов и периодами отчаянных попыток установить и сохранить близкие отношения с другими.
Изнасилование без флёра "влечения".
В сравнительных исследованиях психологических последствий у жертв изнасилования и жертв других преступлений показали, что у жертв сексуального насилия наиболее высоки вероятности развития продолжительного ПТСР. Это неудивительно, если принять во внимание физическую, психологическую и моральную профанацию, совершаемую в отношении жертв изнасилования. Цель насильника - запугать, подчинить и унизить свою жертву, заставить ее почувствовать собственное бессилие. Поэтому изнасилование представляет собой преднамеренно организованное действие по нанесению психической травмы.
И это вновь приводит нас к вопросу об участии/не участии общества в целом в практиках сексуального насилия: "в основе психической травмы лежит социально организованное и регулируемое насилие, осуществляющееся над молодыми членами общества и представляющими из себя ритуалы инициации, приобщения к динамике принуждения, которая лежит в сердцевине современной общественной организации. Две основные формы социально регулируемого насилия - боевые действия и гендерное/сексуальное насилие - соответствуют основными парадигматическим формам принуждения для мужчин и женщин, соответственно" (Ю. Херманн).
Поэтому на неоднократно поднимающийся вопрос о том, на чьей стороне стоит общество (упорно делающее вид, что ни на чьей) - насильника или жертвы, ответ в большинстве случаев: на стороне насильника. Общество премирует его безнаказанностью и наказывает жертву повторной виктимизацией через осуждение, остракизм, обвинение и игнорирование или физическое уничтожение, как случаях военных изнасилований .
Нигде так четко не просматриваются мотивационные схемы практики изнасилования, как в изнасиловании мужчин в тюрьмах (и других "казенных заведениях") и в массовых изнасилованиях женщин в период военных действий. Общественное табуирование этих двух проблем происходит от того, что при их рассмотрении уже невозможно говорить о якобы неосторожности или о "виктимном" поведении жертвы, о "неспособности" агрессора сдержать свои "сексуальные позывы", о "провоцировании" и "мазохизме" жертвы, психической девиантности насильника и прочее, так как в тюремном и военном изнасиловании совершенно отчетливо проявляется как стратегия действия, так и его целевое назначение.
Тюремное изнасилование представляет собой "распределение ролей" в иерархии власти, осуществляемое в условиях исключительно мужской патриархатно-авторитарной среды, где молодые, физически слабые (часто - подростки) заключенные (как правило, не рецидивисты) принуждаются силой к исполнению социальной роли, во внешнем мире ассигнованной женщинам. Иерархический "код", существующий в тюрьмах, заключается в квази-выборе, перед которым ставят новоприбывших: или ты занимаешь положение "девки", или доказываешь свою принадлежность к "мужчинам". Чтобы “доказать” маскулинность, нужно успешно отбить физические и сексуальные нападения других "мужчин" и приобрести в собственность "девку". Это квази-выбор потому, что у огромного количества заключенных никакого выбора нет: молодость и/или физическая слабость - это приговор к "превращению в женщину".
"Процесс "феминизации" осуществляется методично и жестоко... Я видел мальчишек, которые отбивались часами. Они не хотели сдаваться. Остальные заключенные и охранники наблюдали за нападениями и избиениями молодых парней с бесстрастным интересом. Они знали, что это рождение новой молодой женщины. Некоторые надеялись уже в ближайшем будущем использовать её" (Сюзан Браунмиллер, “Против нашей воли”).
Процесс феминизации - это процесс нанесения человеку психической травмы, приведение воли человека в состояние паралича и редукция его мыслительной активности к решению задачи физического выживания. Также это совершенно откровенный акт маркировки, стигматизации, навсегда лишающий человека его человеческого статуса. "Девки" не принадлежат к тюремному социуму, они являются собственностью их "мужчин": их могут сдавать внаем другим "мужчинам", продавать их и обменивать на других "девок". Они должны выполнять обязанности по бытовому обслуживанию своих хозяев и спрашивать у них разрешение, прежде чем что-либо сделать.
Мужчины, насилующие других мужчин, не считаются гомосексуальными, а наоборот, доказавшими свою маскулинность и принадлежность к доминирующей группе. Тюремное изнасилование - это следствие определения маскулинности как триумфа физической силы. Мужчины, подчиненные с помощью реального применения силы или угроз ее применения, определяются как женщины (в том числе и номинально - им дают женские имена). Не надо считать, что тюремное изнасилование - это честный поединок, в результате которого кто-то побеждает, а кто-то проигрывает. Тюремные и военные изнасилования совершаются при одном непременном условии: изначальном численном и силовом превосходстве нападающих.
В тюрьмах (в отношении мужчин) и на войне (в отношении женщин) массово совершается одно и то же коллективное действие, в ходе которого утверждается собственная власть, а также ментальное удовлетворение от принадлежности к стану "настоящих мужчин". Причем понятие "настоящий мужчина" в данном контексте - не судьба или предопределение, а социальная конструкция маскулинности, построенной на профессионализации насилия. И, как всякая профессия, она обладает своей этикой и ответственностью, которые распространяются только на посвященных. Солидарность - только со своими, насилие по отношению к чужим - долг. Считается, что в военном изнасиловании присутствуют "отличительные признаки", которые якобы не встречаются в "повседневных" изнасилованиях. Называются в целом три характерных признака.
Прежде всего, это публичный акт. Враг должен видеть, что происходит с его "собственностью", поэтому мучители часто насилуют женщин в присутствии их мужей и других родственников. Это акт против супруга (символически отца нации или лидера противника), осуществляемый “через” женское тело. Сам факт изнасилования уже показывает, что насильник исходит из отсутствия у женщины собственной воли, права на собственное тело или желания. Поскольку унижение женщины врага - символ победного завоевания, то само это унижение обставляется по возможности ужасно и театрально: женщин подвергают жестоким истязаниям.
Второй признак военных сексуальных злоупотреблений - групповое изнасилование. Боевые товарищи творят его в едином согласии: каждый должен быть как другие. Это отражает постоянную групповую потребность крепить и воспроизводить солидарность. Гомосоциальная сплоченность нуждается в постоянном подкреплении, будь то распитие спиртного, понимание одних и тех же шуток или обмен похожими эмоциями. Когда "стрелять и факать", по выражению одного сербского солдата, является жизненным кредо воина, то изнасилование и смерть образуют вместе одну парадигму, которая отражает заданную женщинам роль на войне.
И, наконец, третий признак военных изнасилований - убийство женщины после сексуального насилия. Как мы знаем, женщина не является героем войны, если ее убивает солдат. Правда, и сам солдат не приобретает за это почестей. Казалось бы, достаточно факта изнасилования, но все же женщин убивают. В нарративах солдат, убивших свои жертвы насилия, тем не менее сквозит некое дискурсивное оправдание своих действий: мол, женщины сами просили убить их, ведь как после этого жить. То есть, смерть выступает своего рода очищением и спасением по сравнению с жизнью этих женщин после совершенного над ними насилия. Таким образом, на войне исключительно ярко проявляются такие признаки маскулинности самооправдывающая сила и самооправдывающее право на насилие и убийство.
"Специфичность" военного изнасилования - только кажущаяся. В тюремном изнасиловании также воспроизводятся характеристики публичности, коллективности и жестокого истязания (очень часто приводящего к смерти). В "обыденном" изнасиловании женщин эти характеристики всегда присутствуют в случаях группового изнасилования. В эпизодах индивидуального изнасилования эти же элементы присутствуют в символическом виде: насильники известны пристрастием к ритуализации, трофеям и "фоторепортажам" (публичность), мышлением самих себя как принадлежащих к "настоящим мужчинам" и "осуществляющим свои права" (коллективность), нарочитой жестокостью к своим жертвам, часто переходящей в убийство.
Об отсутствии "специфических" видов изнасилования говорит и тот факт, что "общественность" всегда ведет себя одинаково: солидаризуется с насильником и криминализирует жертву. Это касается и большинства работников правоохранительных органов и медицинских учреждений. Общество участвует напрямую в психо-травматизации огромного числа людей в первую очередь тем, что превентивно запугивает их: в общественное сознание постоянно транслируются сообщения типа: "Выхода нет", "Не преувеличивайте", "Вы ненормальны/озабочены (а то и вовсе феминистка), если вы говорите о проблеме сексуального насилия.”